– А это брат Раффа, мой сын Томен. Не обижайтесь на его молчание, Карл: он стесняется незнакомцев.

– Конечно, конечно, барон. Рад познакомиться с вами, Рафф. И с тобой, Томен.

– Не «барон» – Жерр, прошу вас. – Барон подхватил Томена на руки. – Это не официальный визит.

– Жерр.

Подошла женщина. Она тоже походила на Фурнаэля, только помоложе и в женском варианте: те же высокие скулы, только чуть сглаженные, и подбородок покруглей.

– Карл Куллинан, – проговорил барон, – моя кузина, жена, мать моих сыновей – Бералин, баронесса Фурнаэльская. – В голосе звучало чуть заметное раздражение. Или, возможно, гнев.

– Здравствуйте, Карл Куллинан. – Она взяла его руку в свои. В струящемся из дверей свете руки ее были красны и сухи; некоторые трещины на ладонях и пальцах открылись. – Надеюсь, вы простите, что я не приветствовала вас в своем доме.

– Конечно, госпожа. – Карл склонился к ее рукам. – Конечно.

А какого черта делать здесь баронессе?

– Ну и наконец, – продолжал барон, – тот юноша, что держит вашу лошадь. Брен Адахан, сын и наследник Вертума, барона Адахана, о коем я говорил. – Барон спустил Томена с рук и, шагнув вперед, положил ладонь на плечо Брена. – Рад видеть тебя, Брен. Как прошло десятидневье?

– Прекрасно, барон. – Брен вопросительно приподнял бровь и, не успел Карл кивнуть, принялся оглаживать и похлопывать Морковку. – Замечательная лошадь, Карл Куллинан. – Уверенной рукой он пробежал по ее загривку, похлопал по крупу, животу, осторожно коснулся левой задней бабки.

Все это время Морковка стояла, гордо вскинув голову, с трепещущими ноздрями, словно предлагая Брену попытаться найти в ней хоть малый изъян.

– Она пандатавэйка, да? Как ее зовут?

– Там я ее купил. А зовут ее Морковка, – отозвался Карл. – Вижу, ты любишь коней.

– Еще как! – Брен, русоволосый парнишка одних лет с Раффом, улыбнулся широко и бесхитростно. – У моего отца есть жеребец – хорошо бы их свести. Она развязана?

– Нет. У меня не было времени думать об этом. Мы были слишком заняты. – Самоубийственное воспоминание об Энди-Энди жаром обдало Карла. Боги, как же мне не хватает ее. Трудно представить ее себе беременной, с раздавшимся животом – но куда трудней сознавать, что не увидишь, не коснешься ее еще долгие месяцы. В самом лучшем случае.

Внутренним взором Карл почти видел ее – как она стоит, уперев руки в бедра, склонив голову и насмешливо улыбаясь. «Кто сказал, что быть героем легко?»

– Не могли бы мы поговорить – попозже, если будет время? – продолжал Брен. – Думаю, если свести Морковку с катардским пони…

– Ты забываешься, Брен. – Теплая улыбка Фурнаэля смягчила суровость тона. – Из-за тебя мой гость и я вынуждены стоять на холодном ветру. – Он содрогнулся, хотя легкий северный ветерок нес с собой только освежающую прохладу. – Расседлай и устрой лошадей, а потом приходи в дом.

Юноша повернулся к Карлу:

– Можно? Пожалуйста!

– Конечно. Привязывать ее не надо: если я в доме, она не уйдет.

– Само собой. – Брен понимающе кивнул, словно удивляясь, зачем говорить столь очевидные вещи.

Барон ввел Карла в хижину – небольшую, но прибранную. Каменный пол был чист и гладок; щели меж стенных досок заботливая рука аккуратно замазала свежей глиной. Сквозняк не тревожил веселого танца пламени в сложенном из камней очаге, над которым, пофыркивая, кипел металлический чайник.

Фурнаэль отстегнул меч, повесил на крюк и уселся на табурет у грубого стола, кивком предложив Карлу и остальным последовать его примеру. Табуретов осталось лишь три; Карл, Рафф и Томен уселись, а Бералин встала подле мужа, хмуро на него глядя.

Фурнаэль ухмыльнулся.

– Простите мою жену. Она этого не одобряет.

Та фыркнула.

– А с чего мне это одобрять? Это же сущая чепуха… возлюбленный мой супруг, – ядовито добавила она, выдержав паузу.

Барон обнял ее за талию и погладил бедро.

– Ты простишь меня. Как всегда.

– До следующей жатвы.

Рафф нахмурился; Фурнаэль заметил это и повернулся к юноше.

– Не начинайте – у нас гость. А тебе, мальчик мой, следует помнить, как должно вести себя. – Он знаком попросил у Карла прощения. – Семейная традиция: перед каждой жатвой сыновья барона три десятидневья живут и трудятся в поле вместе с рабами – так же тяжко, как те…

– Более тяжко, папа, – пискнул малыш Томен. – Рафф говорит, мы должны показать, что всех лучше.

– …едят то же, что едят рабы, носят ту же одежду. Узнают, так сказать, что почем – чтобы после не перегибать палку. Вертум считает это правильным, потому-то и прислал в этом году сына. Думаю, Брену это пойдет на пользу.

– Чушь, – возразила Бералин. – Тебе бы послушать своих сыновей. Когда Рафф станет бароном – он не будет заставлять детей проходить через это.

Фурнаэль фыркнул.

– То же говорил и я – в его годы. Карл, позже вы сможете пройтись по округе – и увидите, что эта хижина ничуть не лучше других. Мы хорошо обращаемся и с рабами, и с крепостными.

– Эта хижина хуже, – произнесла Бералин. – Ты послал людей выковырять из стен глину. Снова.

– И снова, и снова – всякий раз, когда ты будешь заделывать стены вместо мальчиков. Если Рафф и Томен сделают это сами – прекрасно. Я терплю, что ты живешь с ними, потому что надо же кому-то им готовить. Но не испытывай моего терпения. – Он вздохнул. – Карл, моя супруга думает, что, живя здесь с мальчиками, она шантажом вынудит меня отринуть семейные традиции.

– Жерр, вы хотели что-то обсудить? – Карл, втянутый в семейный спор, чувствовал себя не в своей тарелке.

– Хотел. – Фурнаэль облокотился о стол. – В Холтуне объявилась банда. Разбойники – сотни две-три – свили гнездо на склонах Эрштима. Они налетают ночью, прорываются сквозь идиотскую линию обороны холтумского… – Он осекся: вошел Брен.

Юноша грустно качнул головой.

– Прошу, не прерывайтесь из-за меня. Я не питаю иллюзий насчет князя Улдрена.

Фурнаэль благодарно улыбнулся.

– Бандиты забирают еду и женщин, убивают всякого, кто осмелится сопротивляться. За собой они оставляют сгоревшие фермы, скот с перерезанными глотками, потоптанные поля – как псы, что мочатся на кусок, который не в силах съесть. Наверное, им как-то попался караван с солью – с некоторых пор они просаливают за собой землю.

Он тряхнул головой.

– Я говорил об этом с Саммисом – его магия тут бессильна. Он мог бы, конечно, уничтожить сорняки и вредителей, как делает в моем баронстве, но соленая земля не сможет родить, будут в ней вредители или нет.

Если так пойдет дальше, Холтун окажется на грани голода. Западнее лежат содовые равнины; им придется обратиться на восток. Им придется вторгнуться в Бим – как нифиэнцам во время моего отца. Эти два друга, – он кивнул на Брена и Раффа, – станут кровными врагами. Причем не по традиции, а по факту.

– А сами вы усмирить бандитов не можете, – кивнул Карл. – Холтун этого не потерпит.

– Едва только первый солдат Бима пересечет холтунскую границу – начнется война. Несколько стычек уже было. Я знаю, это отдает изменой, но если б эти бандиты вторглись в Бим… Возможно, тогда князь Улдрен смирил бы свою гордыню и принял мудрое решение о союзе.

Брен мотнул головой:

– Сомнительно, барон. Как говорит мой отец, князь Улдрен – напыщенный осел. Из тех, кто хватает меч за лезвие, а не за рукоять. Впрочем, мнит он себя великим полководцем.

Фурнаэль кивнул.

– Карл, я хотел бы остановить негодяев. Надеюсь, вы поняли: мы – народ неплохой. И мы готовы платить, и платить хорошо. Возможно, вы могли бы, притворно присоединившись к бандитам, завести их в засаду? Или выследить их в логове, захватить и доставить в мое баронство, где мы разобрались бы с ними? Или еще что-нибудь… в этом духе.

Карл закрыл глаза. Стратегия не была проблемой. Стратегия трудностей не представляла. Для Карла, во всяком случае. Ахира наверняка что-нибудь придумал бы.

Но – три сотни? Карл не считал три сотни против пяти выигрышным вариантом. И опять же – как ни старайся, а всех трех сотен сразу им не захватить.