Когда правда дошла до сознания охотника, когда он понял, что всё сделанное господином Деньги было сделано нарочно, чтобы самому развлечься, а его, Нкуэнгв, унизить, океаниец вскочил. Он стоял пепельно-серый, на лице выступили крупные, с горошину, капли пота, плечи подёргивались, как в ознобе, дыхание вырывалось из груди прерывисто, со свистом.

И серый цвет лица, и капли пота, и дрожь, и свистящее дыхание — всё это было от ярости. Ярость бушевала в Нкуэнге, будто буря в океане.

Значит, вот он какой, господин Деньги, думал охотник. Его правильнее было бы называть не «господин Деньги», а «господин Зло». Он хуже барракуды, рыбы-убийцы, самой злой рыбы морских глубин. Та убивает, потому что родилась такой, потому что иначе жить не может. А белый? Что ему сделала Большая Жемчужина? Напала на него? Нет. Или, может быть, он голоден был, ему нужна была пища? Тоже нет. Так почему же он загубил добытчицу?

Океаниец смотрел в холодные, как у барракуды, глаза белого и в них находил ответы на свои вопросы. Всё объясняется просто: господин Деньги только себя считает человеком, чёрные для него ничто, улитки, гнилые водоросли.

Но кто дал ему право так считать? Разве он особенный?

Нет, такой же, как все. Как у всех, у него только одна голова, две руки, две ноги. Кровь в его жилах, как у всех, красная, а то, что кожа белая, значения не имеет. Какая разница, белая у человека кожа, жёлтая или чёрная? Важно, чтобы человек был человеком: чтобы делал добро, а не зло, чтобы трудился, а не пользовался чужим трудом, чтобы украшал жизнь, а не уродовал, чтобы доставлял радость другим, а не горе.

Вот каким должен быть человек. Однако господин Деньги не такой. Он не только не лучше других, он много хуже. От него вред, а не польза. У него при его белой коже чёрное сердце. От таких избавляться надо.

Ярость против плохого белого требовала выхода. Сжав кулаки, Нкуэнг двинулся на господина Деньги.

Господин Деньги растерялся. Негр делает что-то не то. Он должен сейчас быть в отчаянии, плакать, биться головой о землю, рвать на себе волосы от горя, а вместо этого…

Вместо этого Нкуэнг с искажённым от ярости лицом, с мрачным блеском в глазах, с крепко сжатым ртом, из которого вырывалось хриплое, прерывистое дыхание, шёл на белого. Вид был страшный. Громадные чёрные кулаки, сжатые с такой силой, что побелели в суставах, тянулись к господину Деньги. Он сожмёт сейчас этими руками горло чужака, он убьёт его.

Господин Деньги не был трусом. Нет, этого про него сказать нельзя. Но он любил себя. Любил своё чисто выбритое, холёное лицо, крепкую шею, мускулистые руки, длинные ноги, прикрытую лёгкой рубашкой грудь. И, когда он представил себе, что океаниец кинет его на острые кораллы, сожмёт кулачищами горло, изувечит лицо, ему стало страшно. Островитянин ведь в полном бешенстве. Его не остановишь. С ним сейчас десятерым не справиться. Значит, нечего быть дураком. Нужно спасаться, пока не поздно.

Подумал, правда, мистер Берти и о том, что не очень-то лестно ему удирать от цветного. Но тут же эту мысль отогнал. Чего там! Жизнь дороже самолюбия. Да и кто узнает? Что произошло, то произошло. Кому он станет болтать о своём унижении?

Словом, господин Деньги побежал от Нкуэнга, как кролик от овчарки. Куда девались гордость, осанка, самомнение! Всё побоку. Главное сейчас — секунды и метры. Выиграть время, оставить побольше расстоянии между собой и неистовым океанийцем.

Будь у мистера Берти в руках аппарат, ои бросил бы его под ноги охотника. Но аппарат находился у минданайца, и под ноги Нкуэнга полетел пробковый шлем. Мистер Берти сдёрнул его с головы, швырнул на землю, а сам со всей возможной быстротой пустился бежать к моторке.

Шлем, покатившийся по белой коралловой крошке, свидетельствовал о том, что мистер Берти хотя и очень испугался, но способности рассуждать не потерял. Его ума хватило на хитрую уловку. Где-то он слыхал, что когда медведь неожиданно нападает на человека, то зверя лучше всего задержать, швырнув ему под ноги ка вещь — шапку, перчатки, куртку… всё равно. Медведь в таких случаях задерживается, отвлекается, теряет время.

Вот и полетел пробковый шлем под ноги охотника. Господин Деньги думал этим задержать преследователя.

Но уловка не удалась. Нкуэнг не отвлёкся. Головной убор белого хрустнул под ногами охотника, словно яичная скорлупа, а сам охотник, даже не заметив попавшегося ему на пути препятствия, промчался дальше. Haгнать господина Деньги… Нагнать и дать выход своему гневу. Никаких других мыслей у него в ту минуту не было.

Аппарат жужжит. Минданаец усердно снимает, но ему кажется, что всё идёт не совсем так… Мистер Берти, сдаётся, не предвидел, что охотник рассердится, пустится за ним в погоню, превратит его пробковый шлем в лепешку. Но… впрочем… кто знает? Взбалмошный американец, может быть, нарочно всё это подстроил. Вполне возможно, что именно такие кадры его устраивают.

А раз так, то нужно снимать. Плакали его семьдесят долларов, если он что-то пропустит.

И Чуонг старается, поворачивает хитро устроенный чёрный ящичек с никелированными рычажками и зорким, ясным глазом-стёклышком то туда, то сюда. Перед объективом проходит кадр за кадром. Вот, пригнувшись, убрав голову в плечи, с испуганным лицом бежит по берегу мистер Берти. Потом несколько метров пустынного белого песка — и в кадре охотник. Большой, широкоплечий, порывистый, яростный. Кулаки сжаты, в глазах — мрачный огонь. Сколько в нём силы и гнева!

Нкуэнг нагонял. Расстояние между ним и господином Деньги сокращалось, ещё несколько секунд — и схватит. Мистеру Берти казалось, что он уже чувствует на своём затылке горячее дыхание охотника: затылок-то голый, шлема нет.

В общем, плохо. Ужасно плохо. Совсем конец.

И преследуемый и преследователь пробегали в это время мимо вещей, сваленных на берегу. Тех самых, что были вынесены из катера для обмена на прилипалу.

Отчаяние будит мысль. Не сбавляя скорости, господин Деньги схватил раскрытую коробку с набором рыболовных крючков, отвёл руку назад и движением сеятеля, сеющего зерно, высыпал все крючки на землю.

Крючок — не пробковый шлем. На него босой ногой не наступишь. А тут перед Нкуэнгом их было несколько дюжин. Стальные, отлично отделанные, мудрёно изогнутые, с угрожающе торчащими кверху остриями, они легли перед Нкуэнгом, словно противотанковые ежи на пути танка. Нкуэнг, как он ни был разгорячён, понял: препятствие нужно обежать, иначе ступням худо придётся.

Несколько секунд, которые понадобились охотнику, чтобы обогнуть часть берега, усеянного рыболовными крючками, спасли господина Деньги. Он добежал до катера, перевалил через борт, дёрнул узел каната, которым судёнышко было привязано к стволу прибрежной пальмы, рванул за рычаг двигателя, нажал на педаль. Мотор заговорил, винт взбил пену. Между берегом и кормой катера легла белая дорожка. Она тянулась всё дальше от берега.

Океаниец остановился у края воды. Яростно следил он за мелькавшим над волнами затылком господина Деньги. Проклятый!.. Если бы не мотор… У белых всюду машины…