Глава 1

Оказалось, Вадим избивал Томилу не так уж сильно: проснувшись, нисколько не скованная, свежая, как огурчик, она потянулась, упёрлась ладонями во внутренние стенки кокона. Даже рёбра целы. Удивительно. Шнур капельницы давно отцепился, экран показывал общее состояние, пульс — как у восемнадцатилетней — температуру, сатурацию, циклы фаз сна. Заодно вес, жир, мышцы, костную массу в процентах. Новости, гороскоп и аффирмации на день: «Я самая любкая, я самая вертоголовая, всё будет баско у меня».

— Съёбывай.

Кокон воспарил к потолку и прицепился к чехлу-зарядке. Томила, лишённая микроатмосферы горного луга, задохнулась от перегара. Несло от мужа, который умудрялся храпеть одной ноздрёй, а другой — свистеть. Смрад был таким сильным, что лицо само собой застыло в пароксизме то ли ярости, то ли омерзения. Но будить Вадима было нельзя, а то вдруг решит продолжить вчерашнее. Мурашки побежали по спине. Томила сжала указательный палец, но кольца там не оказалось: наверное, оставила в душевой. К счастью, телефон, смятый в кубик, нашла на полу. Расправила, открыла «Услужение» и, лишь на мгновение засомневавшись, подала заявление на развод. Первый шаг к счастливой жизни. Выдохнула. Радостная и словно не замечающая алкогольного амбре, погрузилась в обновления друзей. Теперь ей ничего не угрожает.

Матрас едва заметно шевелился — менял плотность от мягкого, подстраивающегося под тело песка до крайне неудобной доски. Подогрев отключился, тихо заиграла музыка, кровать завибрировала асинхронно ей. Включился режим пробуждения. Муж всхрапнул максимально громко, буквально на грани возможностей, и тут же проснулся. Скрючился, болезненно застонал — рвотный душок изо рта смешался с перегаром. Томила поморщилась и отползла на край кровати, боясь получить кулаком.

— Заткнуть оркестр! — хрипло проговорил Вадим, щюрясь, махнул на кокон. — Приёбывай!

— Измучен он, — сказала Томила, съёжилась, готовая дать отпор.

Однако муж не разозлился, не ударил, а просто ещё раз простонал в пустоту, зарылся лицом в ортопедическую подушку. «Кой-то он глумливо небойкой, пускай и бесноватой», — подумала Томила. Осторожно развернула телефон, вернулась к обновлениям. Над экраном высветилась голография с томной красоткой — Умилой, подругой детства, что держала в руке баночку духов в виде яблока с безостановочно ползающим по нему стеклянным червём. Надавила на черешок — брызнула на запястье. Телефон распространил насыщенную ваниль, перебивающую перегар. Соприкоснувшись с Томилой, ваниль стала вянущей розой. Попав на Вадима — апельсиновой коркой.

— Как же чудно, умильные вонявки! — Томила с упоением вдохнула аромат. — Как же чудно! — повторила уже голосовым подруге. — И ашо, Умилочка, прости-то за вчерась. Не горел Вадим то делати, он баламошной был, понимашь?

Муж, привлечённый запахом и упоминанием своего имени, приподнялся, глядя на Томилу. Смотрел тупорыло и раздосадовано. Погладил плечо, спину, ощупывая едва заметные синяки, подлеченные коконом. Зарылся под подмышку и поцеловал в том месте, где начиналась грудь. Поднырнул носом, стараясь добраться до соска.

— Прочь! Нахальник, душнила! Опосля вчераси даже не касайся до меня, мразота! — Томила не боялась выражаться, ведь понимала, что сейчас Вадим безвреден.

Но, как бы сильно она ни пыталась злиться, смешок сорвался с губ: муж всё-таки добрался до соска, пальцами щекоча бок. А когда получил пару тумаков, извернулся, сбросил одеяло и захрюкал, подставляя живот. Ну как на такую прелесть можно злиться?!

— Вадим, от тебя смрадит. Пропади!

— Тока кады не в обидках будешь.

— «Кады не в обидках» буду?! Сволочина! Ты мою подруженьку лапал, а потом исторкал меня!

Муж развернулся, глянул на жену совершенно серьёзно и, без нотки комичности, спокойно проговорил:

— Вры.

— Не вры!

— Вры-вры говоришь. Ничего такого не вспомянаю.

— Зато я вспомянаю баско! — громко ответила Томила.

— Всё равно вры бузишь. Ты дролька моя. Гришь, лапал подруженьку? Да даже вусмерть косорылой, я бы так не поделал никогда. То явно была шутка, а ты до ней не доколупалась.

Словно в подтверждение слов, пришёл ответ от Умилы. Томила выпрямила смятый экран, чтобы прочитать: «За что это прощать-то? Вчерась разве было что? Назубатил кто мне? Нетути. Победовал твой милош, пошутковал, на что я посмеялась. И вот всё. А о вонявках — да, чудны. Нано-вонявки это. Но вряд ли смартфон дельно их духмань волнующуюся распыляет. Хочешь, позже прибегу с ними?» Вадим разглядел сообщение, премерзко улыбнулся, отвернувшись.

— Углядела? Ты вчерась вспомянаешь похуже меня. А Умила пусть прибегает… Побаландаемся.

— Бронислава говорила, что ты лапал подруженьку мою… — неуверенно сказала Томила.

— Хосподи! Да я обнял, как пришла. Дружелюбливо, не полюбовно. Неужель ты будешь верить малокососине?

— Морду дальше! Не дыши душниной. Фу! Ну ладно, может, Бронислава свараканила слегонца, а я погорячилась. Только вот всё равно ты поднял на меня паклю, назубатился и не впервой! Навзбутенькал.

— Вры. — Вадим подполз ближе, приобнял бёдра. — Сплошные вры бузишь. На тебе и синяков-то нетути, глянь, так — мутница. Я не маздырял, а только лишь поторкал. От любови. От садистской, круто-жгучей любови к тебе.

Томила игриво взвизгнула, так как муж неожиданно поцеловал её в живот и тут же ниже, ещё ниже. Она вырвалась, слетела с кровати, как ошпаренная. Обернулась, стараясь казаться разозлённой, но не смогла сдержать улыбку: Вадим выглядел таким милым и игривым. Просто мужчина-праздник. От алкоголя его морда разбухла и потому стала щекастой, детской.

— Всё было вры, всё вры! Прости меня, прости, — он согнулся, словно младенец, застонал. — Те мстить даже не надыть! Гляди, как костоломит, как херово мне. Бошка трещит, ох-их-ёх! А потому трещит она, что вчерась, даже косорылой, кокон я тебе оставил. Дролечка ты моя, ну прости!

— Да прощаю! Прощаю! Не звонярь, не хочу, чтоб Бронислава вставала, хай спит. Прощаю. В последний раз. Теперь уж точно. Ты в лазаню дёшь?

Вадим махнул рукой, мол, иди ты, и подозвал частично зарядившийся кокон.

— Приёбывай!

Томила приказала дому распахнуть шторы, за исключением комнаты Брониславы. Включить каскад света в цветочных углах, а ещё направить чистую одежду в душевую, куда и пошла, зевая, потягиваясь, ощущая себя дурой, но любимой.

На столике у раковины уже лежали трусики-шорты, простая футболка и не менее простые штаны. Правильной формы гладкая дверь в аскетично выглядящую душевую открылась. Как только Томила оказалась внутри, полилась вода идеально выверенной температуры то в режиме «дождь», то в режиме «водопад». Настенные полочки прокрутились так, чтобы под рукой оказалось всё необходимое: мыло, скраб для бёдер, масло для тела, шампунь, скраб для кожи головы, маска, бальзам и пенка для лица. Рядом с последней баночкой покоилось кольцо, которое, стоило лишь к нему прикоснуться, высветило в воздухе голографию интерфейса и открытый диалог: «Нано-вонявки это. Но вряд ли смартфон дельно их духмань волнующуюся распыляет. Хочешь, позже прибегу с ними?»

«В охотку».

Во время чистки зубов ирригатором кольцо положила рядом, открыла голографию здоровья дочери. Все показатели в норме. Судя по пульсу, она уже проснулась.

«Броня, доброе рано. Как ты? Выйдешь по обед?»

Бронислава отвечала голосовыми, а не надиктованным текстом:

— Рано. Ну, так-сяк. Не выйду. Можно я и поем в комнатухе?

«Доча, я тебя три дня не глядела! Ну не можно доконно в комнаухе киснуть. Знаю, у тебя там школа, закадыги, но гуляй-то коды-нить. Ты хоть лызги гоняешь иногда? Почитаешь визуальные новеллы, кирелесишь в плейстейшен? Ну не можно в десять годков быть такой пустынницей».

— Кирелесю когда как, но больше валяюсь. Не хочу неча. Мам, я наткнулась на обновления… Вы с отцом усё?

Томила тут же зашла в «Услужение», отменила развод.

«Нетути. Никаких обновлений нетути».

Бронислава не отвечала. Томила вернула ирригатор в самоочищающуюся станцию.

— Мам, ты мне наказ дашь?

«Хосподи! Да по что?»

— Я аркастая! — голос сорвался. — Я тыщу раз папу осержала, он дузлит много из-за того и опосля ходит душной и косорылой. Выпивуха! Это я его от бабёнчишки не оттащила, и он её веляно трогал, чмокал, как тебя. Я аркастая, мама!

«Хосподи, Бронислава!»

— Виноватая!

«Броня, тише а ну. Ты ни в чём не виноватая. Папа обнимался с бабой дружелюбливо. Тебе задремалось. Чмокать тоже можно дружелюбливо. А что по атруте… я побазарю с ним, верь, в страстях его не ты повинна, не блазнись. Он пьёт, потому как выпивуха, потому как влюбовинку с атрутей. Не потому как бутусится с тебя. Всё баско».

— Виноватая, — дочка отвечала шёпотом. — И я видала, как закадыки чмокаются, в дорамах видала всё. Папа чмокал как тебя.

«Тебе погрежилось».

Больше Бронислава не отвечала.

Томила спеша позавтракала протеиновым коктейлем, так как уже опаздывала на работу, схватила баночку колы без сахара, кофеина и демонизированной в последнее время ортофосфорной кислоты. Когда зашла в спальню, увидела, что муж в коконе смотрит трансляцию дронокросса. Маслянистый душок перегара всё ещё витал в воздухе.

— Воловатый день?

— Угу. Как костоломит-то по пьянки, ты б подохла! Бошка не варит, не здюжу. Да и припоминаешь ведь: сегодня с мужиками баландаемся, да?

— Вадим, недавеча ведь говорили, что живётся маломочно, что как бедняжки…

— И?

— Мужик ты, ты выробаешь.

Мужик раскрыл морду кокона, высунулся по нос. Глаза мужика были то ли злыми, то ли смеющимися.

— Дура. Допляшешься с речами такими! Мы не в двадцать первом веке! Припомни, кто оплатил полстоимости хаты? Чейная это кровать? Чейной это кокон? Кто колу покупал?!