Томила глянула на баночку в руке, как будто впервые увидела.

— И как-никак деньги… Воловатые дни кажду седьмицу берёшь.

— Я дубарю, намантуливаю, высыхаю, выгораю. Право имею лызги гонять. Ты вобче домоватка, я ж не как ты, не из хаты, а выробатываю на улке. И ты припаздываешь. Глянь на часики.

В самом деле, она опаздывает. Времени на бессмысленные споры нет. Томила зашла в блокрум, плотно закрыла дверь, обитую пробкой, приглушающей шумы, пенополиуретаном для основной звукоизоляции и термозвукоизолом для звукоизоляции изнутри. Прикрыла триплекс-окно, но, чтобы дышалось легко, запустила гибридную вентиляцию. Компьютер уже включился, открылся рабочий ресурс, поэтому отсутствие Томилы никто не заметил. Она работала «дата-уборщицей» — размечала плохие ответы на запросы пользователей и сортировала. Муторно, но несложно, низкооплачиваемо, но не так уж времязатратно.

Включила на фоне старинный сериал «Королева Авалона» — тот, что без современной системы погружения, дабы не отвлекал. По первым двум сериям Томила поняла, это средневековая легенда с культурными тенденциями тридцатых годов прошлого века. Чернокожая чародейка Моргана убивает своего мужа-абьюзера — короля-буддиста Уриена и, захватив власть, стремится свергнуть сексиста и извращенца короля Артура, который (о чём догадывается только зритель) является её братом. Последняя просмотренная серия развивала в основном сюжетную арку Артура, что отлавливал сэра Ланселота, дабы поквитаться за совращение жены, но, при встрече, влюбился с первого взгляда и провёл с ним пятиминутную ночь любви. Томиле сериал казался наивным, реалистичным процентов на пять, но при этом милым — идеальный продукт своего инфантильного времени. А ещё она отождествляла себя с Морганой, хотя была против убийства мужа, ведь он ничего не сделал. Каждый может оступиться и ударить свою любовь, это статистическая норма, не убивать же за норму.

Вадим тем временем отключил кокон, вернул в чехол-зарядку. Томила наблюдала за ним сквозь триплекс-окно. Надел игровой костюм последней модели, передающий не только тактильные и термические ощущения, но и порывы ветра, а также степень влажности. Вроде, под низ натянул игровые порно-трусы, делающие всё то же самое, но с акцентом на гениталиях. Вошёл в аньчан-комнату — ограждение не выше груди из мягких стен — и только после этого надел виар шлем. Ближайшие три часа он в другом мире. Идеальном.

Томила поняла, что устаёт, когда совершила очередную ошибку в сортировке, за что получила штраф на стоимость заданий.

— Блыкень… — тихо ругнулась.

Свернула задания, открыла состояние дочери, которое словно не изменилось за пару часов, в том числе и положение тела.

«Броня, до сих пор полёживаешь?! Ну нельзя же так. Ты пропускаешь школу?»

«Я в школе».

«Лёжа? Так нельзя, в школе надо сидя быть».

«Зачем?»

«Исконвек этикет таковой».

Обновившаяся рабочая страница изрядно порадовала — штраф снят. Теперь можно не халтурить.

«Мам, я до школы с кровати вабче-то вставала баландаться. И выдюжила, представляешь? Хочешь узнать?»

«Бронислава, нетути. Мне дубарить надо, не гоноши».

Работа продолжилась. Чернокожая Моргана тем временем разгадала тайный шифр от Святого Грааля, над которым тысячи лет величайшие умы ломали не шибко сообразительные головы. Восхищённые достижением, а вдобавок красотой, рыцари: индеец сэр Ивейн, трансгендер леди Кея, ещё не разобравший_аяся в себе Ламорак — стали признаваться королеве Авалона в любви. Ивейн нарисовал прекраснейший портрет и занялся любовью в средневековом джакузи. Кея целый день носила на руках, а ночью своим бородатым ртом заставила «напитанную нектаром розу раскрыться». Ламорак пригласил_а на прогулку в дремучий лес и повалил_а на стриженый газон. Томила страдальчески простонала. Отвернулась от экрана, посмотрела сквозь триплекс-окно на мужа, лишённого романтического лоска прошлого века — неумеренной либеральности. Обычного, даже не андрогинного, который сейчас, по грудь скрытый аньчан-комнатой, то ли дрался с чудовищами, то ли пытался их отодрать.

— Милаш ли он мне? — термозвукоизол поглотил вопрос, не дал ему выбраться наружу.

Наступил обеденный перерыв. У Томилы он проходил всегда в активной форме — после похода в туалет обязательно десять минут позаниматься на эллиптическом тренажёре, а потом уже приступить к самому приёму пищи. Несмотря на гостеприимство холодильника, плиты и гарсона, кухня казалась мёртвой. Металл и стекло, простота, самоподдерживающаяся стерильность. Даже федеральный ютюб не спас. Вся надежда была на семена шалфея. Недавнее открытие китайских учёных доказало (так уверяли журналисты), что шалфей — идеальный источник гормонов-нейромедиаторов дофамина, серотонина и окситоцина. Но почему-то сейчас это чудодейственное средство не помогало. Чай с этой волшебной добавкой казался мерзким, как и овощное рагу.

В конце обеда неожиданно проснулся гарсон, умными конечностями открыл холодильник, положил в себя бутылку коктейля на основе абсента и поехал прочь. Торчащее стеклянное горлышко тихонько позвякивало, пока он катился по коридору. Когда посуда была загружена в посудомойку, гарсон вернулся. Без бутылки. Томила была в ярости.

Когда она вернулась в спальню, половины коктейля уже не было. Злая, обиженная, раскрыла рот, но Вадим прервал её. Неадекватный, пугающий, потому что слишком радостный, с мягкой улыбкой и зажмуренными глазами, он подошёл и поцеловал. Прям как Ламорак поцеловал_а Моргану.

— Мы премогли! — В глазах прыгали зелёные огоньки, да муж и головой был во власти зелёной феи.

— Что?

— Премогли!

Он швырнул виар шлем на кровать и крепко обнял Томилу. Руки скользнули под одежду, шаловливые, знающие все укромные места.

— Отстань, отстань, бессовестник! Не гоноши, не лапай, мне дубарить надо.

— Дубарь. Пошли. Подубаришь, а я полюблю тебя вгладь. Не выкобенивайся.

Вадим завёл её в блок-рум, усадил перед компьютером, а сам расположился под столом.

— Дубарь-дубарь, тока повыше усядься.

Стянул штаны, с себя тоже, и, подобно бородатой Кее, ртом довёл до экстаза — заставил напитанную нектаром розу раскрыться. Томила была счастлива. Жизнь прекрасна. До конца рабочего дня трудилась без жалоб. Сериал больше не слушала, он казался ей глупым. Прекрасный муж, который точно заслужил отдых, играл с друзьями, допивая коктейль. Когда Томила попрощалась с коллегами, Вадим был в самой приятной степени подпития — непосредственной весёлости. Да шутливости.

— Ведала ли ты, чем петух от голубка разнится? Первой петухаться горазд, а второй — петушиться!

Последовавший хохот смешил больше, чем сама шутка.

Безудержное веселье прервало сообщение. Томила включила кольцо. Мягко отпихнула мужа, что лез целоваться.

— Это Умила. Встретить надо.

Обиженный голос Брониславы услышала ещё до того, как вышла в коридор.

— Папа не хочет тебя зреть. Пшла! Пшла на улку!

— Броня!

Девочка обернулась, взлохмаченная, то ли испуганная, то озлобленная. Бледная, тонкая, почти прозрачная. Шагнула, забыв выключить разговорную панель.

— Мама! Убери бабёнчишку, прошу, не надо её в хате! Не надо. Похерит она папу и тебя.

— Броня! Что за арканье? Не давай нагонку гостю. Пшла вон сама!

Девочка окаменела, превратилась в гневную статую.

— Она не гостя, она… — на мгновение умолкла, не решаясь, но тут же взорвалась. — Шлюха! Безумывчивая шлюха!

— В комнату! — древние, видавшие все ужасы двадцать первого века стены размножили крик, железобетон, обклеенный фосфоресцирующими обоями, пропустил истерику, чтобы все соседи могли насладиться скандалом. — Что ты бутусишься, что ты варакаешь?! Откудова награбастала только словечки такие?! Сломаю тебе интернет, маломочная сквернословка. А ну брысь!

— Ма… — Бронислава задохнулась, пошатнулась от невидимой пощёчины.

— Брысь! Догыкаешься мне тут!

К удивлению, Бронислава не зарыдала. Лишь шмыгнула, обернулась к входной двери и шепнула: «Лисая шлюха!», после чего, зарычав, затопав от бессилия, побежала в комнату. Хлопнула дверью так, что пыль (чуть ли не со штукатуркой) посыпалась с потолка. Томила уняла дрожь и только после этого впустила гостью. Умила обняла подругу. Широко и искренно улыбнувшись, показала на разговорную панель.

— Ты всё услыхала! Хосподи, Умила, прости! Хосподи! Вот ведь рожу-то бесстыдную надели.

— Да не ломайся за мартышку свою, — «мартышку» произнесла чётко, громко; из комнаты Брониславы тут же раздался стук. — Не надыть. Я не звероватая.

Томила отключила разговорную панель и, заламывая руки, уставилась на подругу:

— Совестно-то как!..

— Да отпусти, я ребяток баско понимаю, — сказала бездетная Умила. — Ты уже поуспела забыть учение психологии школьное? Мартышка твоя ныне в годах, когда девушки нахально с матерью базягаются за любовие отца, быдто бабы взрослые. Но так уж делается, что меня она соперницой увидала, не тебя. По секрету скажу: мне это даже мелко льстит. Потому не в обиде. Пустяки. Множно мне выжидать ашо? Впустишь либо обувину опять снять надо?

— Сними. Не успела полотёра за день починить.

— Какая жалость. Ну, это походит на тебя.

По дороге в спальню Томила, то ли из жалости, то ли в порыве искреннего восхищения сказала подруге:

— Прям бабёшка.

— Хах. Да и ты не шибко бабёнчишка.

Умила была одета не по моде, почти что архаично — простое, без намёка на украшения, белое платье, да и небольшая сумочка в руках. Из тенденций последних десятилетий сохранилось лишь отсутствие бюстгальтера. Ей он, к слову, был не особо нужен.

Когда подруги зашли в комнату, Вадим торопливо поднялся с кровати, открыл рот, чтобы поприветствовать, но на мгновение забыл слова. Он откровенно вылупился, не зная, куда бросить взгляд — на бурю рыжих волос, натягивающие белоснежную ткань соски или упругие икры без единого волоска. Платье оголяло Умилу сильнее самой наготы, ведь оставляло тайну.