Глава 15

После верховой прогулки по парку Себастьян одиноко завтракал, когда услышал отдаленный звон колокольчика в передней, а затем голос молодой женщины.

– Мисс Энн Престон желает вас видеть, милорд, – доложил Морей, появившийся в дверях. – Говорит, что дело срочное.

– Хорошо, пригласи ее сюда.

Дочь Стэнли Престона вошла быстрым шагом с решительным, почти свирепым выражением, которое, впрочем, сменилось растерянностью, едва она переступила порог столовой.

– О, я прервала ваш завтрак. Прошу прощения. Я пойду…

Себастьян вскочил на ноги.

– Нет-нет. Пожалуйста, заходите и садитесь. Могу я предложить вам чая? Может, тост?

– Ничего не надо, спасибо. – Она заняла предложенный стул и наклонилась вперед, обеими руками сжимая на коленях ридикюль. – Простите, что я пришла так рано, но вчера вечером мы беседовали с Джейн Остин, и она упомянула, что рассказала вам о Хью, то есть о капитане Уайете. Я… Думаю, она не вполне понимала, какие неудачные выводы вы можете сделать, узнав о споре отца с мистером Остином.

Себастьян, напротив, придерживался мнения, что Джейн Остин прекрасно понимала, на какие предположения натолкнет ее рассказ. Но лишь подбросил наводящий вопрос:

– Выводы о чем?

– О Хью… капитане Уайете и об отце.

С вежливым интересом поглядывая на гостью, Себастьян потянулся за кружкой и неторопливо глотнул эля.

Поскольку он молчал, Энн Престон добавила:

– Не стану отрицать, отец рассердился, когда узнал, что капитан Уайет вернулся в Лондон. Но между ними никогда не было никакой конфронтации. Действительно не было.

Она смотрела на него напряженно и сосредоточенно, будто силилась заставить ей поверить. Никуда не годная лгунья.

Себастьян отрезал кусочек ветчины.

– Но ссора с мистером Остином случилась просто из-за раскаяния, высказанного его женой на болезном одре, не так ли?

– Отец не переносил, когда его суждения подвергали сомнению или когда говорили, что он в чем-то неправ – в чем угодно.

– Вот как? А что побудило вашу старшую подругу переменить мнение о капитане Уайете?

Энн Престон накрутила на пальцы шнурок ридикюля.

– Когда шесть лет назад Элиза противилась нашему с Хью браку, то руководствовалась прежде всего материальными соображениями. И искренне думала, что тем самым защищает мои интересы. Но…

– Да? – подтолкнул Себастьян.

– По словам Элизы, болезнь заставила ее многое переоценить, и теперь она искренне сожалеет о том, что помогла лишить меня счастья, которым я могла бы наслаждаться все эти годы.

– Вашего отца это возмутило?

– Он всегда надеялся, что нам – моему брату и мне – удастся сделать хорошую партию. Для него это было чрезвычайно важно.

– Так капитан Уайет снова ищет вашей руки?

– О нет. Нет. Мы… со времени его возвращения в Лондон мы несколько раз встречались, но просто как старые знакомые. Не более того.

Отметив предательский румянец на ее щеках, Себастьян спросил:

– Насколько мне известно, капитан Уайет снимает комнату в Найтсбридже. Где именно?

Глаза мисс Престон округлились.

– Но… Я же только что объяснила, что нет оснований его вмешивать.

– Тем не менее мне хотелось бы с ним поговорить.

Ее ноздри заметно раздулись при осознании, что смелая попытка оградить капитана от подозрений потерпела неудачу. Энн Престон опустила взгляд на свои сжатые руки и тихо сказала:

– В «Пастушьем приюте», что на Мидл-роу.

– Спасибо, – кивнул Себастьян.

Она снова затеребила завязки ридикюля.

– Вчера вы спрашивали, был ли кто-нибудь, с кем отец недавно поссорился.

– И что?

– Я думала над вашим вопросом, и мне пришло в голову, что такой человек есть. Правда, речь не совсем о ссоре, но отец его определенно боялся. Его зовут Олифант. Синклер Олифант.

В тишине, последовавшей за ее словами, Себастьян слышал лишь свои вдохи-выдохи; размеренные удары сердца сотрясали тело. Он прочистил горло и сумел произнести:

– Вы хотите сказать, полковник Синклер Олифант?

– Именно, хотя теперь он лорд Олифант. Унаследовал титул и поместье после своего брата, знаете ли.

– Да, знаю. Но насколько помню, его назначили губернатором Ямайки.

– Верно. Однако недавно он оставил этот пост и вернулся в Англию. Снял особняк на Маунт-стрит на время сезона.

Себастьян взялся за свою кружку двумя руками. Три года назад в горах Португалии Синклер Олифант сознательно выдал его французскому майору, который с крайней изобретательностью замучивал пленных до смерти. Себастьян выжил. Сбежал. Но его до конца жизни будет преследовать память о том, что майор учинил впоследствии.

Медленно глотнув эля, Себастьян отставил кружку; рука еще не вернула обычную твердость.

– Почему ваш отец боялся Олифанта?

– Точно не скажу. Я лишь видела, что отец приходил в ярость из-за действий Олифанта на посту губернатора. И в прошлом году даже туда ездил, чтобы попытаться его урезонить.

– В прошлом году ваш отец побывал на Ямайке?

– Да.

– Вы ездили с ним?

– О нет. Я оставалась с Остинами. Вообще-то я никогда не была на Ямайке. Отец всегда говорил, что это нездоровое место для женщины.

– Это нездоровое место для кого угодно.

Себастьян изучал ее молодое лицо, такое гладкое и бесхитростное. Неужели милую девушку не беспокоит, что одежда на ее теле, жемчужины в ушах и ее каждодневная пища оплачиваются трудом порабощенных мужчин, женщин и детей? Но он спросил только:

– Не знаете, ваш отец имеет какое-то отношение к решению Олифанта вернуться в Англию?

– Не знаю. Отец никогда не обсуждал со мной такие вещи. Хотя вот в прошлую пятницу он отлучился днем из дома на несколько часов, а когда пришел обратно, выглядел сам не свой. Я даже спросила, не стряслось ли какой беды, и он признался, что, похоже, крупно ошибся и что Олифант гораздо опаснее, чем прежде казалось.

– Ваш отец был прав. Олифант опасен. Очень опасен.

Должно быть, голос выдал Себастьяна, потому что гостья уставилась на него, приоткрыв рот и слегка наморщив лоб.

– Так вы с ним знакомы?

– Был знаком. Одно время, – сказал Себастьян и на этом распрощался.

После того, как мисс Престон ушла, он встал перед высоким окном, выходящим на террасу и сад. С аккуратно окаймленных клумб навстречу солнечным лучам тянулись зеленые ростки, недавно вскопанная земля влажно коричневела. Но Себастьян видел лишь древние каменные стены, запятнанные черной копотью, да детскую куклу в ворохе цветов с апельсинового дерева.

В жизни человека бывают моменты, которые безвозвратно меняют его путь и навсегда иссушают душу. Такой поворотный момент настиг Себастьяна холодной весной в горах Португалия, когда он, слепо выполняя поручение полковника Олифанта, сыграл роль в вероломной провокации, и десятки женщин и детей заплатили жизнями за его легковерие. Кто-то другой, возможно, нашел бы прибежище в череде оправданий: я не знал… я просто подчинялся приказам… я опоздал и не смог их спасти. Но не Себастьян. Пролитая кровь невинных необратимо окрасила его самосознание, его видение, кто он и что он.

Вначале он поклялся отомстить за их смерти, поклялся убить Олифанта пусть даже ценой своей жизни. Но со временем понял, что его жажда мести эгоистична: лишь собственную боль он стремился облегчить, лишь собственную вину надеялся искупить. Те кроткие монашки, посвятившие жизнь заботам о ближних, так и умерли в своей вере. Они молились бы за Синклера Олифанта, за его спасение. Не за его смерть.

Убийство во имя их осквернило бы их память.

Но существует разница между мщением и воздаянием, и Себастьян был намерен добиться справедливости для невинных жертв из Санта-Ирии.

Так или иначе.

* * *

Элегантный особняк на Маунт-Стрит, недавно арендованный лордом Олифантом для его высокородной супруги и пятерых детей, возвышался на пять этажей. По бокам глянцево-черной двери блестели медные фонари, мраморные ступени перед входом недавно вымыли. Себастьян помедлил на тротуаре, разглядывая величественный фасад и думая о человеке, которого последний раз видел в неказистой походной палатке в горах Португалии.

Пост губернатора имперской колонии был почетным, прибыльным и завидным. Очень немногие оставляли его по собственному желанию. Если за внезапным возвращением Олифанта в Лондон действительно стоял Стэнли Престон, то этим он нажил по-настоящему опасного врага.

Раздумывая, Себастьян взошел по ступенькам. На стук отозвался хмурый дворецкий, который сообщил, что его светлость этим утром завтракает в клубе «Уайтс». Но Себастьяну пришлось проследить путь Олифанта из клуба на Сент-Джеймс через несколько фешенебельных магазинов вдоль Бонд-стрит, прежде чем он наконец наткнулся на своего бывшего полковника в тире Мэнтона на Дэвис-стрит.

Привалившись к стене, Себастьян скрестил руки на груди и замер в ожидании. Олифант методично пристреливал кремневый пистолет новейшей модели. Он выглядел таким же, каким Себастьян его помнил. Подтянутый, широкоплечий, рослый, Олифант в свои сорок с лишним держался прямо и осанисто, типично для строевого офицера. Сильная квадратная челюсть, впалые щеки, твердые губы, которые привычно складывались в улыбку, маскировавшую бесчеловечную расчетливость и дикое себялюбие.

Себастьян не сомневался, что Олифант знает о его присутствии. Но полковник невозмутимо поражал одну за одной бумажные мишени, прикрепленные к железной раме в дальнем конце длинной узкой комнаты. После каждого выстрела он делал паузу, перезаряжал пистолет и снова стрелял, выпуская клуб едкого дыма. Только сбив последнюю мишень, он повернулся лицом к Себастьяну, его движения были скупыми и неторопливыми, почти замедленными.

Себастьян впервые встретил полковника, после того как тот обманом отправил его выполнять миссию, которая, как и рассчитывалось, привела к чудовищной гекатомбе²². Теперь Себастьян высматривал в чистых голубых глазах интригана какой-нибудь признак вины или сожаления, хотя бы неловкости. Но углядел только знакомое самодовольство да чуть заметную презрительность. По всей видимости, события той далекой весны – все смерти, разорвавшие душу Себастьяна и определившие его жизнь, – ничего не значили для человека, который их инспирировал.