Глава 8

Надеясь, что у Пола Гибсона руки уже дошли до вскрытия трупа Престона, Себастьян повернул своих лошадей к лондонскому Тауэру, где ирландец держал небольшой хирургический кабинет под сенью мрачных средневековых крепостных стен, пятнистых от копоти.

Дружба между Себастьяном и бывшим полковым хирургом началась почти десятилетие назад, когда оба они носили военную форму и сражались за короля по всему свету: в Италии, в Вест-Индии и на Пиренееях. Затем пушечное ядро лишило Гибсона левой ноги ниже колена, заставив мучиться сначала от боли, а потом и от закоренелой опиумной зависимости. В конце концов он оставил армию и приехал сюда, в Лондон, где поделил свое время между хирургической практикой и преподаванием анатомии в городских больницах. Себастьян не встречал никого другого, кто бы так много знал о человеческом теле. Осведомленность Гибсона отчасти объяснялась многочисленными противозаконными вскрытиями, когда он препарировал трупы, похищенные с церковных погостов.

До этого января Гибсон жил один. Но теперь он допустил в свой скромный древний каменный домик близ операционной Алекси Соваж – красивую, загадочную и необычную француженку, которая тоже настрадалась в жизни.

Стремясь избегнуть встречи с ней, Себастьян нырнул в узкий проход, который вел мимо дома Гибсона к запущенному пустующему участку на задах. Немой свидетель множества схороненных там секретов, заросший сорняками двор тянулся до высокой каменной стены, к которой прилегал однокомнатный флигель, где Гибсон выполнял вскрытия – как санкционированные законом, так и нелегальные.

Через открытую дверь было слышно, как ирландец тихонько напевал себе под нос:

– Ghile Mear ‘sa seal faoi chumha, ‘S Eire go leir faoi chlocaibh dubha…

Безголовое обнаженное тело Стэнли Престона лежало на высоком каменном столе в центре помещения.

Когда на него упала тень Себастьяна, Гибсон прервался и поднял глаза.

– Ага, вот и наш парнишка, – сказал он с нарочитым акцентом. – Так и думал, что тебе не встерпится.

Гибсон был всего на несколько лет старше Себастьяна, но хроническая боль уже посеребрила на висках его темную шевелюру и избороздила морщинами лицо. Пристрастие к лаудануму тоже не украшало, хотя Себастьян отметил, что друг уже не выглядит таким изможденным, как недавно.

Остановившись в дверном проеме, Себастьян позволил взгляду блуждать по холодному помещению, пока не увидел голову Престона в эмалированном тазу на длинной полке. За последние двенадцать часов лицо, казалось, обмякло, приняв восковой сероватый оттенок.

Себастьян сглотнул и снова посмотрел на безголовое тело. Маленький лиловый разрез ярко выделялась на алебастровой плоти – в верхней части груди.

– Так его закололи?! – воскликнул Себастьян. – Черт подери, почему же я это проглядел?

– Положим, потому что он был залит кровью из рассеченной шеи. А еще потому, что его закололи в спину. Ты видишь то место, где кончик клинка, пронзившего тело, вышел наружу, но совсем на чуть-чуть. Жилет спереди почти не пострадал. Если поможешь перевернуть тело, я покажу, куда пришелся удар.

– Обойдусь, поверю тебе на слово.

Гибсон ухмыльнулся.

– Этот удар и привел к смерти? – спросил Себастьян.

– Мог привести. Но не сразу. Подозреваю, получив удар, Престон упал, и тогда убийца закончил дело, перерезав горло. – Гибсон сделал паузу. – По всей видимости, он малость увлекся и полностью отсек голову.

– А чем? Есть идея?

– Чем-то вроде шпаги-трости; рана в спине как раз подходящего размера. Скорей всего, твой убийца сначала нанес колющий удар, а потом тем же самым клинком принялся рубить шею, когда бедняга уже лежал на земле. Может, убийца и не собирался отрезать голову – просто хотел быть уверенным, что Престон мертв.

– Зачем же он тогда водрузил эту голову на парапет моста?

– Хм. Про это мне никто не сказал.

Себастьян принялся рассматривать неровно обрубленную шею трупа. Он снес больше голов, чем хотел бы помнить, тяжелой кавалерийской саблей с замаха на всем скаку. Но обезглавить человека, лежащего на земле, с помощью тонкой шпаги из трости должно быть значительно труднее.

– Легко ли было отрезать голову?

– Нет, нелегко, ты же сам видишь. В нашем случае пришлось рубануть с дюжину раз, а то и больше.

– Чудно. – Себастьян повернулся лицом ко двору.

В облачном покрове, оставшемся после ночного ненастья, начали появляться прорехи, но солнечные лучи пока едва просачивались. Из дома вышла женщина и остановилась на заднем крыльце. Невысокая и хрупкая, с огненно-рыжими волосами и бледной кожей, какая чаще встречается в Шотландии, чем во Франции. Она встретилась взглядом с Себастьяном, и он заметил, как ее ноздри раздулись, а губы сжались в ниточку. Женщина подхватила совок с корзиной и двинулась туда, где вдоль задней стены дома тянулась клумба с душистым горошком и незабудками.

Себастьян спросил:

– А мадам Соваж в курсе, что последние несколько лет ты засаживал этот двор остатками после вскрытий?

– Да, я ей сказал. Она ответила, что тем больше причин привести его в порядок.

Прислонясь к дверному косяку, Себастьян наблюдал за Алекси. Он знал ее историю, но лишь отчасти. Родилась в Париже еще до Революции, выучилась на врача в Италии. Но поскольку в Британии женщин-врачей не признавали, в Лондоне Алекси могла практиковать только в качестве акушерки. Как и Гибсон, она перешагнула за тридцать и, по ее собственному признанию, пережила двух мужей и двух любовников.

Четверо близких ей мужчин уже умерли, причем один от руки Себастьяна.

– Как там господинчик Саймон Сен-Сир? – поинтересовался Гибсон.

– Как ангел, пока часы не пробьют шесть вечера, а с этого момента начинает вопить словно резаный, и до полуночи его ничем не унять.

– Колики, да? Скоро это пройдет.

– Искренне надеюсь.

Хирург усмехнулся и прихромал, чтобы встать рядом. Взгляд Гибсона тоже сосредоточился на женщине, которая обрабатывала плотную черную землю возле дома.

– Я раз сто просил Алекси выйти за меня замуж, – сказал он со вздохом, – но она и слышать об этом не хочет.

– А говорит, почему не хочет?

– Говорит, все ее мужья умирали.

«Как и ее любовники», – подумал Себастьян, но смолчал и всмотрелся в худое измученное лицо друга.

– Она уверяла, будто может как-то помочь тебе избавиться от болей в отнятой ноге. – От болей и от опиумной зависимости. – Уже пробовала?

– До сих пор пробует, но, по-моему, все это попросту глупость. Какая польза может быть от коробки с зеркалами?

– Но попытаться-то стоит?

Ирландец лишь покачал головой и вернулся к своей работе.

– Дам тебе знать, если еще что-нибудь найду.

Себастьян кивнул и отшатнулся от косяка.

Но пока шел по узкой тропе к калитке, он чувствовал, что Алекси Соваж провожает его взглядом – молча и настороженно.

* * *

Себастьяну часто казалось, что пытаться расследовать убийство – это вроде как приближаться к чьей-то фигуре в густом тумане. Изначально смутный бесплотный силуэт обретал форму и черты, по мере того как Себастьян шаг за шагом старался увидеть убитого глазами различных людей, которые знали его, любили или ненавидели.

На данный момент практически все, известное Себастьяну о Стэнли Престоне, сводилось к следующему: двоюродный брат министра внутренних дел, вдовец и отец двоих детей, он владел плантациями на Ямайке и не имел привычки приставать с ласками к пригожей молоденькой подавальщице в местном пабе. Прежде чем отправиться к сломленной горем дочери погибшего, Себастьян счел нужным узнать о нем побольше. И поэтому следующей остановкой наметил дом Генриетты, вдовствующей герцогини Клейборн.

Будучи одной из гранд-дам светского общества, герцогиня долгое время питала неустанный интерес к личной жизни и подноготной каждого, кто хоть что-то из себя представлял. В ее грандиозной памяти навсегда застревали даже самые пустячные сведения. Себастьян не сомневался, что в Лондоне, если кто и может рассказать ему все, что нужно знать о мистере Стэнли Престоне, так это она.

Урожденная леди Генриетта Сен-Сир, старшая сестра нынешнего графа Гендона, как все считали, приходилась Себастьяну тетей, хотя для нее самой – одной из немногих – не составляло секрета, что роднило их только имя. Она проживала одна с армией слуг в огромном особняке на Парк-лейн, в Мейфэре. Формально резиденция принадлежала ее сыну, нынешнему герцогу Клэйборну, который занимал гораздо более скромное жилище на Хаф-Мун-стрит. Добродушный, слабовольный джентльмен среднего возраста, он и помыслить не мог противостоять вдовствующей герцогине в ее желании умереть в доме, куда она пятьдесят пять лет назад вошла невестой.

Себастьян искренне любил надменную, любопытную, проницательную, чуткую, самонадеянную, скорую в суждениях, своевольную и мудрую леди Генриетту.

Он нашел ее в гостиной с тонкой синей книжицей в руках, удобно устроившейся в кресле рядом с камином; изысканная кашемировая шаль укутывала пышные плечи.

– Боже мой, тетя Генриетта, – сказал Себастьян, наклоняясь, чтобы поцеловать слегка нарумяненную и припудренную щеку. – Неужели я поймал вас за чтением романа?

Вопреки ожиданию, она не отложила книгу в сторону, а лишь прикрыла, заложив пухлый палец между страниц, где читала.

– Я купила этот роман, чтобы самой посмотреть, из-за чего такая шумиха, знаешь ли, все только о нем и говорят. Но должна признать, что нашла его необычайно занимательным.

Себастьян подошел к огню.

– А кто автор?

– Неизвестно. И в этом часть прелести. На обложке значится лишь «от автора "Чувства и Чувствительность"». А тот роман заявлен как «сочинение некой леди». И никому еще не удалось выяснить, кто же она такая.

Взяв один из двух томиков, лежавших на столике рядом с креслом, Себастьян прочел заглавие. «Гордость и гордыня». Кому-то явно нравятся аллитерации⁹.