11. Дэймон

— Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут.

Есть что-то лицемерное в том, чтобы стоять тут перед паствой и произносить эти слова. Даже если я приготовил эту проповедь задолго до утренней службы и до того, как безжалостно убил человека, все равно я чувствую себя каким-то обманщиком, поучая всех добродетели, когда сам ее запятнал.

— Ибо если вы будете прощать людям пригрешения их, то простит и вам Отец ваш Небесный.

Первоначально я написал это вследствие большого переполоха вокруг новости об одном бомже, которого избили до полусмерти за то, что он украл у женщины дизайнерскую сумочку. Она оставила ее у фонтана во время обеденного перерыва. Оказывается, он украл деньги, чтобы купить еду для своей стаи бездомных собак, но, когда группа «добрых самаритян» его выследила, они не сочли его поступок великодушным и, прежде чем вернуть сумочку владелице, решили бродягу наказать.

В моей проповеди говорилось о том, что следует видеть дальше человеческих грехов и, прежде чем кого-то судить, постараться понять выпавшие ему невзгоды. Если бы я последовал собственному совету, то, возможно, принял бы в расчет то, что в детстве Чака самого подвергали насилию, избивали за его странности, которые можно было бы минимизировать с помощью необходимой заботы и воспитания. Но я никогда не прощу ему того, что он сделал с теми маленькими девочками, так что, если это делает меня безжалостным подонком, значит, так тому и быть.

— В Евангелии от Матфея говорится: «Не судите, да не судимы будете», — продолжаю я. — В наши дни это кажется избитой фразой, но подобные случаи еще раз доказывают, что мы всё еще не справились с потребностью подвергать критике то, чего не знаем. Я не говорю вам, что каждый имеет право красть у ближнего, какими бы ни были его намерения. Украв деньги, этот человек поступил очень дурно, и соответствующие органы должны привлечь его к ответственности. Но сейчас он на больничной койке с изуродованным лицом, и всё благодаря тому, что некоторые называют актом правосудия. Справедливости.

Крепко ухватившись за край аналоя, я качаю головой и вспоминаю, как падало в выгребную яму обмякшее тело Чака. (Аналой — высокий столик с наклонной верхней плоскостью, используемый как подставка для книг, а в православных храмах — для икон. — Прим. пер.)

— Нет ничего праведного и добродетельного в сознательном гневе на того, кто грешит. Давайте не будем забывать, что Христос пришел не ради праведников, а ради грешников. Потому что никто не идеален. Все мы грешим, — я обвожу взглядом прихожан, которые безмолвно сидят и смотрят на меня так, словно у меня есть право рассуждать о грехе и праведности. — Каждый из нас.

После проповеди я стою в притворе, благословляя всех, кто выходит из церкви. (Притвор — входное помещение представляющее собой крытую галерею или открытый портик, как правило примыкавший к западной стороне храма. Именно там размещались лица, не допускавшиеся в храм — Прим. пер.) Когда ко мне подходит Айви, я беру ее за руку и наклоняюсь к ней.

— Пожалуйста, зайдите попозже ко мне в кабинет, — шепчу я.

Не поднимая на меня глаз, она улыбается и выходит из церкви вместе с остальными. Когда все расходятся, Айви возвращается и следует за мной мимо алтаря к комнатам, расположенным в задней части церкви. Мы проходим мимо ризницы, и, пока она ждет в коридоре, я быстро снимаю с себя свое облачение. Закончив, мы идем дальше, и, оказавшись в кабинете, я жестом прошу ее закрыть дверь. Усевшись за стол, я жду, пока Айви тоже сядет, и замечаю, как она опускает голову, словно ее вызвали в кабинет директора.

— Я хочу извиниться за вчерашнее. Уже дважды из-за своих забот я был невнимательным к Вашим проблемам.

— Ваша проповедь показалась мне очень... интересной, святой отец. Вы действительно в это верите? В то, что к обидчикам следует проявлять милосердие?

— Айви, у Вас особый случай.

— С чего бы?

Проигнорировав ее вопрос, я порывисто выдыхаю и, откинувшись на спинку кресла, сжимаю подлокотники.

— Я позвал Вас сюда, чтобы предложить убежище на тот случай, если оно Вам понадобится. Мы можем поставить раскладушку прямо здесь, в церкви, или я могу попросить отца Руиса разрешить Вам пожить в доме приходского священника.

В ее взгляде мелькает слишком неприкрытое любопытство.

— В доме приходского священника? Это там, где спите Вы?

— Вы будете спать на верхнем этаже. Там есть несколько свободных комнат.

Откашлявшись, она ерзает на стуле и кладет руки на колени.

— У вас так принято? В смысле, священники приглашают своих прихожан там пожить?

— Нет. Как правило, нет, но, повторю, Вы в некотором роде исключение.

— С чего бы?

Переплетя пальцы, я пытаюсь найти у нее на лице признаки того, что она меня сейчас разыгрывает всеми этими, казалось бы, невинными вопросами.

— Судя по тому, что Вы мне недавно сказали, у Вас не так много вариантов. Я просто пытаюсь предложить Вам безопасное место, куда Вы сможете пойти, если почувствуете, что Вам угрожает опасность.

— И Вы меня там утешите.

Утешить — это не совсем то слово, которое приходит на ум, когда на меня потоком обрушиваются образы того, что может означать для меня ее пребывание в доме приходского священника.

— Айви, я не совсем понимаю, о чем Вы меня просите, но могу Вас заверить, что дом приходского священника — не что иное, как безопасное место, где Вы можете переночевать, если вдруг почувствуешь себя совсем беспомощной.

Откинувшись на спинку стула, она закидывает ногу на ногу, и я изо всех сил сдерживаю желание на это взглянуть. Она это понимает, что видно по довольному выражению ее фантастически красивого лица.

— Не волнуйтесь, святой отец. Я не собираюсь ночевать в доме приходского священника.

— Хорошо. Я просто хотел предложить. Как вариант.

Нашу беседу прерывает какой-то жужжащий звук. Айви опускает глаза и тут же хмурится, ее лукавую улыбку сменяет нечто более отрезвляющее.

— Все в порядке?

Она проводит пальцами по волосам, и выражение беспокойства усиливается.

— Мне надо идти.

— Айви, я не хочу, чтобы Вы уходили отсюда, чувствуя себя совершенно беспомощной. Пожалуйста, скажите мне, что у Вас есть варианты.

— Послушайте, если Вы думаете, будто я собираюсь нырнуть с моста самоубийц или что-то в этом роде, то это не так. Мне просто нужно успеть к следующему поезду.

— К поезду? Я отвезу Вас домой.

Немного помолчав, словно обдумывая мое предложение, она качает головой.

— Все в порядке, святой отец. Я знаю, что Вы заняты, я и так уже отняла у Вас немало времени.

— Это никак меня не затруднит. Кроме того, мне не помешает прокатиться. Проветрить мозги.

На ее лице снова проступает улыбка, эти рубиновые губы растягиваются, обнажая белые зубы.

— Ну, в таком случае мне не помешает отдых от общественного транспорта.

Схватив ключи, я засовываю в карман брюк мобильный и следую за ней из кабинета далее через церковь. Выйдя на улицу, я открываю для нее дверцу машины, жду, пока Айви усядется, а затем закрываю.

— Не перевелись еще рыцари, — говорит она, когда я плюхаюсь на водительское сиденье.

— Может, вместо принцев Вы слишком часто выбирали лягушек.

Вздохнув, она прислоняется головой к окну.

— Возможно, Вы и правы. Но похоже, все принцы либо уже заняты, либо соблюдают пожизненный целибат.

Покачав головой, я завожу машину и выезжаю на главную дорогу.

— Готов поклясться, что Вы лукавите.

— Не волнуйтесь, святой отец. Это всё разговоры. В основном, — она указывает на лобовое стекло. — Следуйте по этой дороге еще пару миль.

— Итак, расскажите мне об этом своём парне.

— Я никогда не говорила, что он мой парень. Он — досадное недоразумение.

— А разве есть какая-то разница?

Усмехнувшись, она качает головой, и я ловлю на себе ее взгляд.

— Ну и ну, какие мы сегодня агрессивные.

— Расскажите мне о своём досадном недоразумении.

— Что Вы хотите знать? Я познакомилась с ним, когда была молодой и глупой. И без копейки денег. С тех пор он словно запущенный геморрой.

Я хмурюсь.

— Чего он от Вас хочет?

— Хочет, чтоб я стала его собственностью. Что еще? — она отводит от меня взгляд и смотрит в окно. — Знаю, о чем Вы думаете. «Из всех женщин в Лос-Анджелесе, Айви, да что в тебе такого особенного?»

Я снова на нее оглядываюсь.

— Я вовсе об этом не думаю.

— Ну, а я думаю об этом каждый день. Только не о том, что во мне такого особенного. А о том, что я натворила в прошлой жизни.

— Вы говорите с человеком, который не верит в реинкарнацию. Так что предположу, что Вы что-то натворили в этой жизни.

— Черт, — говорит она, снова качая головой. — Вы совершенно правы, отец Дэймон.

— Нет, правда. На Вашем месте я бы вел дневник или что-то в этом роде. Записывайте всё, что сможете. На всякий случай.

— На тот случай, если... он меня убьет?

Встревоженно вскинув брови, я наклоняю голову, чтобы она посмотрела мне в глаза и увидела мою искренность, что мне не безразлична ее беда.

— Айви, мне хотелось бы надеяться, что если Вы почувствуете такую опасность, то примете мое предложение. В церкви Вы будете в полной безопасности.

— Направо.

— Я серьезно.

— Нет, поверните направо. Слева будет мой дом.

Я останавливаю машину перед зданием в стиле ретро, которое, как мне кажется, очень ей подходит. Соответствует ее винтажному стилю.

Наклонившись вперед, она смотрит вверх, как будто что-то ищет.

— Хотите, я Вас провожу?

Покачав головой, она откидывается на спинку сиденья.

— Вам не обязательно это делать.

Для того, кто настаивает на помощи, она, определенно, не сразу решается эту помощь принять, когда ей ее предлагают.

— Вам будет от этого спокойнее? Безопаснее?

— Он взбесится, если увидит меня с другим мужчиной.

— Вам не кажется, что пасторский воротничок говорит сам за себя?

— Только не для Кэлвина. Уверена, он подумает, что Вы подвезли меня домой, чтобы заняться со мной сексом.