На то, чтобы сбросить труп в отстойник, где я чуть больше недели назад оставил тело Чака, уходит около часа. К тому времени, когда я возвращаюсь к Айви, она уже вымыла пол. Я дважды проверяю затирку между плитками на наличие каких-либо остаточных пятен, которые она могла пропустить, но ничего не нахожу. Все выдраено до блеска, коврик исчез. Я выхожу из ванной и вижу, что Айви сидит на кровати, прислонившись спиной к стене и подтянув к груди колени.

— Дэймон, прости меня за все. Ты когда-нибудь меня простишь? — она ползет по кровати и в мольбе опускается передо мной на колени. — Пожалуйста, прости меня.

— Бог простит, Айви.

Она смотрит на меня умоляющими глазами, и, когда я касаюсь ладонью ее головы, то чувствую, как напрягается мой член. Каждая клеточка моего существа горит от клокочущих у меня внутри грехов. Потребность оттолкнуть ее, проигнорировать искушение вознаградить свой член этим нетерпеливым ртом, душит тяжесть уже давящей на меня вины. Вопиющее беззаконие, которое Бог никогда не простит.

Тогда к чему мне быть таким добродетельным?

Расстегнув ремень, я, не сводя глаз с Айви, вынимаю его из петель своих брюк и затягиваю у нее на шее, словно свой пасторский воротничок.

— Но твое раскаяние доставляет мне удовольствие. И тебе нужно многое искупить.

Один легкий рывок, и ее губы приоткрываются, грудь вздымается и опадает, может, от страха, может, от волнения. А может, и от того, и от другого.

— Твоя похоть и искушение. Ты должна искупить эти грехи в той же мере, в какой терзала ими меня. Ты примешь это наказание, Айви? Пожертвуешь своим телом за эти прегрешения против меня, за эти распутные мысли, что ты пробуждаешь?

— Да, — выдыхает она и, прикрыв глаза, тянется к зажатому в моем кулаке ремню. — Я приму любое твоё наказание.

— Бог — Отец милосердия через смерть и воскресение Своего сына примирил мир с Собой и послал Святого Духа среди нас для прощения грехов; через служение Церкви пусть Бог прощает тебя и мир, и я освобождаю тебя от твоих грехов во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь.

Не сводя с меня глаз, она протягивает руку и медленно расстегивает мне ширинку.

— Аминь, — шепчет Айви и, стянув брюки до середины бедра, высвобождает мой член.

После еще одного рывка за натянутый у нее на горле ремень она подается вперед, и в тот момент, когда ее губы соприкасаются с головкой моего члена, я понимаю, что для меня нет никакого шанса на искупление. Никакого пути назад.

Проникая членом ей в рот, я кладу руки Айви на голову, словно даруя ей благословение, и, когда она проходит по мне губами снизу-вверх, запрокидываю голову.

— Да, вот так. Прими все, Айви. Каждый миллиметр того, что ты посеяла.

Она снова берет меня в рот, и внизу живота закручиваются нити напряжения. И снова. Двигаясь по моему члену вверх-вниз с таким поклонением, с такой беззаветной преданностью, и в то же время лишая меня последних остатков благочестия.

— Pécheresse, этими губами ты обрекаешь мою душу на вечные муки, — зарываясь пальцами ей в волосы, говорю я. — Черт возьми.

По-прежнему не отводя рук от ее головы, я, тяжело дыша, резко вынимаю у нее изо рта свой член. Каждая моя мышца ноет от разрыва этого контакта, требуя продолжения этой восхитительной пытки. Мне хочется наказать ее за то, какую власть она имеет над моим телом. Как легко вводит меня в грех, словно это ответ на все мои молитвы.

Но с этим уже ничего не поделаешь. Говоря по правде, я был проклят в тот день, когда появился на свет. В этом тоже нет никаких сомнений.

Как отцу, мужу и священнику, мне нравится думать, что в какой-то короткий отрезок моей жизни мне посчастливилось узнать, что значит быть хорошим человеком. С высокими моральными качествами и благородными целями, умеющим прощать и проявлять милосердие. Но я сын Энтони Савио, преступник от рождения, и куда бы я не бежал, и сколько бы раз не менял свое имя, убийство всегда будет у меня в крови.

Таков уж я есть.

Я снимаю с шеи пасторский воротничок и бросаю его на тумбочку. После сегодняшнего вечера он мне уже не понадобится, поскольку я твердо намерен завтра же утром передать епископу Макдоннеллу прошение об отставке. Затем я расстегиваю рубашку и сбрасываю ее на пол рядом с Айви, моим искушением во плоти, которая смотрит, как я раздеваюсь. Терпеливо ждет, словно послушный проситель.

Хотелось бы мне сказать, что пролитой мною крови вполне достаточно… но также, как я уверен в том, что не смогу держаться подальше от Айви, для меня очевидно, что не в моих силах простить отца за убийство моей семьи. Итак, как бы мне ни хотелось быть человеком добродетельным и всецело преданным церкви, правда в том, что я еще не перестал пылать гневом.

Ну или предаваться своим самым мрачным фантазиям, если уж на то пошло.

Я перебираюсь через Айви, а она снова ложится на кровать, и в ее глазах мелькает, как мне кажется, что-то плотское. Глубоко порочное.

Слишком непреодолимое для моего медленно ослабевающего самоконтроля.

Взяв в руки конец ремня, я рывком привлекаю ее к себе, облизывая губы, как волк при мысли о том, что последует дальше.

Сегодня ночью я буду ее трахать. Буду упиваться ее телом, пока не утолю свою жажду. Пока во мне не останется ни грамма похоти. А потом я снова ее трахну.

А завтра… Завтра я полечу в Нью-Йорк, чтобы заставить отца ответить за свои грехи.

За грехи, которым нет прощения.