30. Дэймон

Прошел целый час, а в исповедальню так никто и не зашел, но это меня не очень беспокоит. Я здесь не ради прихода, а, чтобы найти убийцу, безжалостного душегуба, который, несмотря на все уверения отца Хавьера, повинен в неописуемых зверствах. Включая убийство моей семьи.

Я думал, что церковь станет хорошим прикрытием и поможет мне залечь на дно, но есть что-то странное в том, как беспризорные дети, или pajaros, как назвал их Хавьер, относятся к этому месту.

Будто защищают его от посторонних.

Почему?

Полагаю, что единственный способ узнать правду — это спросить, и для этого мне придется к ним приблизиться, а значит оказаться от них на расстоянии распыления аэрозольной краски.

Тяжело вздохнув, я выхожу из исповедальни. Хотя благодаря этому мне представилась хорошая возможность посидеть и поразмышлять (что мне всегда нравилось), больше нет смысла тратить на это время. Когда я выхожу из душной кабинки, меня встречает около дюжины склоненных голов. Прихожане стоят на коленях у своих скамеечек, но ни один из них не потрудился поднять на меня глаза.

В стороне от алтаря стоит Хавьер и разговаривает с пожилой женщиной. Улыбнувшись, он целует ее в голову, а затем ведет к исповедальне.

Я делаю шаг к кабинке, но Хавьер кладет руку мне на плечо.

— Дэймон, я сам ее исповедую.

Расправив плечи, я смотрю вслед вошедшей в исповедальню женщины.

— Конечно.

— Я знаю, что у тебя выдался непростой день. Может, хочешь немного отдохнуть перед завтрашней службой?

— Пожалуй, это разумно.

— Спокойной ночи, Дэймон.

Похлопав меня по плечу, он исчезает в кабинке. Из чистого любопытства я задерживаюсь и вижу, как через пару минут женщина выходит, а за ней входит другая. Некоторые из прихожан отрываются от молитвы, словно отслеживая свою очередь.

Покачав головой, я возвращаюсь в ризницу, чтобы снять свое облачение, и через заднюю дверь выхожу к своей размалёванной граффити машине. Мне придется погуглить, как эффективно удалить с нее аэрозольную краску, не испортив при этом само покрытие.

Высоко в небе светит Луна. Здесь, среди открытых просторов и вдали от городских огней звезды сияют особенно ярко. Обойдя церковь, я иду к дому приходского священника, но тут что-то сильно бьет меня в спину и толкает вперед. Я падаю на асфальт, раздирая в кровь ладони. Не успеваю я повернуться лицом к нападавшему, как сзади на меня обрушивается новый удар.

По мышцам проносится волна обжигающей боли, ноющей пульсацией пронзая меня до костей, и я практически чувствую у себя на коже наливающийся синяк.

— А, черт!

Слегка повернувшись, я замечаю бочонок бейсбольной биты и нависшее надо мной лицо в лыжной маске и, вскинув руку, пытаюсь прикрыть то немногое, что могу.

— Эй! Что ты делаешь? — раздается откуда-то издали чей-то голос.

Человек в маске вздрагивает, и, воспользовавшись его замешательством, я подсечкой выбиваю из-под него ноги.

Он валится на спину, а выпавшая у него бита катится по тротуару.

От вскипевшей в крови ярости боль уходит на задний план. Охваченный адреналином, я кидаюсь на него и, отведя кулак для удара, сдергиваю с него лыжную маску, чтобы хорошенько рассмотреть лицо, которое сейчас изуродую.

Это все тот же парень. Тот самый, что показал мне средний палец и наблюдал за мной в окно дома приходского священника. Вне всяких сомнений, это он разрисовал мою машину аэрозольной краской. Нахмурившись, парень прикрывает руками глаза, и напоминает мне испуганного ребенка.

— Зачем ты это делаешь? Что для тебя эта церковь?

К нам, прихрамывая, подходит пожилой мужчина, чей окрик я недавно слышал. Оглянувшись, я вижу, как он наклонился и пытается перевести дух.

— Уф! Пришло время обменять эту модель на новую.

У него нет испанского акцента, и судя по розоватому оттенку его кожи, который я различаю в свете уличного фонаря, он, по всей вероятности, не мексиканец. Вообще-то, с этой седеющей бородой и собранными в гладкий хвост серебристыми волосами, он больше напоминает Санта-Клауса в мёртвый сезон.

Я опускаю кулак, а парень тут же выскальзывает из-под меня и вскакивает на ноги.

Старик выпрямляется и, перестав улыбаться, грозит парню пальцем.

— Я за тобой слежу. Тащи свою задницу домой, пока я не рассказал твоей madre о том, что здесь произошло. (Madre (исп.) — «Мать» — Прим. пер.)

Парень хватает свою биту с маской и бросается прочь по улице.

Я поднимаюсь с тротуара, и пульсирующая боль в ногах и между лопатками напоминает мне о том, что я только что получил пендаля от подростка. Как только он исчезает из виду, я поворачиваюсь к «доброму самаритянину» и протягиваю ему руку.

— Спасибо, что спасли мой череп от алюминиевой биты. Я Дэймон.

— Ах да, Вы новый падре нашей церкви, — у него ужасный акцент, он говорит, как настоящий гринго. — Меня зовут Гордон. Гордон Тюфель. Приятно познакомиться, святой отец. (Гринго — в Латинской Америке презрительное название неиспаноязычного иностранца, преимущественно американца — Прим. пер.).

— Пожалуйста, зовите меня Дэймон, — я провожу большим пальцем по царапинам на ладони, жалея, что у меня нет воды, чтобы унять неприятное жжение. — Вы знакомы с матерью этого парня?

— О, да. Я знаю в этом городе практически всех. А этого парня знаю еще с тех пор, как он бегал по своему двору в подгузниках.

— Вы не в курсе, чего он на меня взъелся?

— Тяжело вздохнув, он почесывает небольшой участок кожи у него над бородой.

— Народ здесь хоть и не особенно набожный, но может быть суеверным и подозрительным. Особенно по отношению к тому, кого они считают явившимся из ниоткуда габачо. Скорее всего, это усугубило и то, что в прошлое воскресенье отец Хавьер не слишком хорошо отозвался о Вашем приезде. (Габачо — в испаноязычных странах тоже самое, что и «гринго», только больше относится к французам — Прим. пер.)

— Он тоже не в восторге от приезжих, верно? — проведя рукой по задней стороне бедра, я обнаруживаю на месте удара наливающуюся под кожей припухлость.

— Он всегда казался мне немного странным. У него особый взгляд на вещи. Очень скрытный человек.

Скрытный не то слово. У меня до сих пор в голове не укладывается, как это он решил жить на другом конце города, когда рядом с его церковью есть отличный, ухоженный дом приходского священника.

— Что касается Рафаэля, парня, который выбил у Вас на ноге хоум-ран, — Гордон кивает на мое пульсирующее бедро, которое я продолжаю растирать через брюки. — Думаю, он винит последнего священника в том, что его брат оказался в тюрьме. Похоже, отец Васкес не был столь терпелив к их шалостям, как Вы.

Дело тут вовсе не в моем терпении, но я ему об этом не говорю. Мне не нужно, чтобы сейчас тут рыскала полиция.

Оглядевшись вокруг, я вижу несколько припаркованных вдоль тротуара машин, каждая из которых может принадлежать ему.

— Вы живете где-то поблизости?

— В нескольких кварталах отсюда. В менее богатой части города.

Только тогда я замечаю, что его фланелевая рубашка, а также джинсы и ботинки, несколько поношены.

— Тут рядом дом приходского священника, — говорю я, указывая на соседнее здание. — Могу я предложить Вам кофе или что-нибудь перекусить?

Честно говоря, я даже не заглядывал в холодильник, чтобы посмотреть, что там накупила для меня Рамира.

— Нет, спасибо за щедрость. Я поплетусь в церковь, чтобы исповедоваться и избавиться от грехов.

— Если хотите, я с удовольствием Вас исповедую, — сделав неловкий шаг к церкви, я чувствую в мышцах бедер болезненное онемение.

Видимо, заметив мою хромоту, он качает головой.

— Нет, все в порядке. Понимаете, я вроде как привык исповедоваться по-испански. Так легче признаваться.

— Понимаю. Ну, еще раз спасибо, Гордон. Надеюсь как-нибудь увидеть Вас на службе.

— Взаимно. И дайте этим ребятам немного времени, чтобы к Вам привыкнуть. Верите или нет, в конце концов это произойдет.

— Спасибо. Я непременно в это поверю, когда увижу.

— Итак, когда я смогу заскочить на ночь? — спрашивает на другом конце провода Айви, между делом что-то жуя.

Выглянув из окна нижней спальни, я смотрю на пустую улицу, а затем задергиваю занавеску.

— Приезжать сюда — не самая удачная идея. Местные жители отнеслись ко мне несколько враждебно.

Я бы выбрал одну из тех роскошных спален, что повыше, но при мысли о том, чтобы подняться по лестнице с ушибленной ногой, решил довольствоваться более скромной комнатой. Кроме того, после событий этого вечера я бы предпочел спать там, где мне будет хорошо слышно всё происходящее.

— В каком смысле?

Почесывая затылок, я ковыляю к кровати и, упав на матрас, массирую припухлость на бедре.

— Скажем так, я узнал об аэрозольной краске больше, чем когда-либо прежде.

— О, нет. Серьезно?

— Они посоветовали мне идти на х*й.

Айви прыскает от смеха.

— Это ужасно. Зачем тебе идти на чей-то х*й, когда есть желающие сходить на твой?

— Возможно, сегодня вечером мне следовало поехать на север, несмотря на граффити у меня на машине.

— Я бы непременно постаралась, чтобы это стоило твоего времени, — судя по хлюпающим звукам, она что-то допивает. — Сегодня я кое с кем познакомилась.

— Айви..., — от услышанного у меня рефлекторно сжимается мышца, и я вздрагиваю. — По-моему, я велел тебе затаиться.

— Я и затаилась.

— Заводить друзей — это не значит затаиться.

— Ну, он настаивал.

— Он?

— Парень, чья бабушка владеет соседним магазинчиком.

— Он ведь к тебе не приставал, нет?

— Поначалу да, но его бабушка надрала ему за это задницу. После этого он вел себя как настоящий джентльмен. Во всяком случае, его бабушка приготовила мне пирог и тамале, — на последнем слове она добавляет испанский акцент. — И они были бесподобны.

— Послушай, мы еще не знаем, кто здесь завязан. Я узнал, что у Козла есть маленькие птички, которые собирают для него информацию.

— Знаю. Но я сомневаюсь, что Серхио один из них. Следующей осенью он собирается поступать в колледж. Уже много лет копит на это деньги.