Глава 2. Встречи с необъяснимым

Дом Марии Вологодской тоже находился в Заречной части города, как и корпус родного факультета и мое студенческое общежитие. Из центра сюда добираются через один из нескольких длинных мостов над Турой. Но, поселившись в районе Зареки, можно было напрочь забыть о кипучей городской жизни. Особенно, если тебя занесло на самую окраину, по соседству с цыганской «Нахаловкой». А тетя Маша, бабушкина старая знакомая, поселилась именно там.

Денег с меня за постой она брать не будет, но взамен я обязуюсь помогать по хозяйству, выполнять любую посильную работу, одним словом, делать все, что мне поручат.

Судя по разговорам, жили Вологодские очень даже не бедно и все благодаря особым талантам тети Маши. Бабушка считала ее «знахаркой», а выражаясь современным языком, женщиной с экстрасенсорными способностями. И это не выдумка, так оно все и было.

Мария Вологодская умела гадать на картах и кофейной гуще, лечила людей прикосновением рук — «исправляла энергетику», отлично знала толк в травах, владела старинными заговорами на всякие нужды — от возвращения в семью загулявшего супружника до сведения бородавок. Ах, да! Еще неплохо умела снимать «порчу и сглаз», отваживала соперницу, избавляла от пристрастия к алкоголю и владела прочими полезными и хорошо оплачиваемыми навыками. Отбоя в посетителях не было. И мне еще предстояло в этом убедиться.

Давно перебравшись в город, каждое лето по старой памяти Вологодская наведывалась в Совиново. Здесь она навещала родные могилки, останавливалась на недельку у какой-то дальней родни, и всегда заходила в гости к бабе Тае. Привозил женщину в село и забирал обратно в город ее сын Василий на большой дорогой иномарке.

Тетя Маша мне нравилась. Невысокая полноватая женщина лет за шестьдесят. Аккуратно подстриженные вьющиеся волосы, словно шапочка над головой, непокорные каштановые завитки обрамили круглое, улыбчивое лицо. Взгляд с лукавинкой, мягкий вкрадчивый голос.

В это лето бабуля слезно попросила тетю Машу взять меня к себе в дом на проживание:

— Измаялась девка в общежитии. С девчонками ладу нет, в комнате шум и гам, парни толпами ходят, телевизор трындит. Какая учеба? И боязно за Танюшку мне, она смирная у нас, как бы кто не обидел. Ты бы приглядела за ней, научила чему доброму. Она тебе все делать будет, пол мыть, стирать и еду варить, Танюшка у нас к работе привычная. Хорошая внученька у меня. Вырастить Бог дал, еще бы за путнего человека выдать.

Меня здорово смутил этот монолог:

— Баба, ну, что ты меня расхваливаешь…

Однако, тетя Маша смерила меня пристальным взглядом и согласно кивнула, улыбаясь. Участь моя была тут же решена, в общежитие я не вернусь. Заберу из комнаты свои немудрящие вещички и с сентября поселюсь у Вологодских. Я тайно ликовала в душе. А впереди был еще целый месяц каникул.

Но как раз в это время село наше всколыхнуло одно загадочное событие, непосредственно связанное с моей будущей хозяйкой. Точнее, событие это стало завершающим в цепочке драматических историй, между которыми наблюдательные односельчане потом уловили явную связь.

Итак, на одной улице Совиново за весну и начало лета умерло сразу пять человек, причем не совсем даже дряхлых стариков, а людей в возрасте от двадцати пяти до шестидесяти лет.

Одна покойница, например, была разведенная молодайка, всем известная склочница и любительница погулять в компании холостых кавалеров. Но женщина имела троих детей, которые всегда ходили чисто, по чужим огородам не лазили и в школе учились хорошо. Остались ребятишки сиротами, потому что мать их «сгорела» буквально за неделю, а точную причину врачи установить так и не смогли, обнаружив лишь непомерно раздувшееся сердце.

Еще один мужчина средних лет так же скоропостижно скончался без какого-либо сурового диагноза. Слабел, чернел, таял на глазах. Доктора разводили руками. А потом и сын его, недавно пришедший из армии, разбился на мотоцикле. Так вот, несчастная Галина Тимофеевна, потерявшая почти сразу и мужа и сына, узнав, что в селе гостит та самая Вологодская, решила обратиться к ней за советом. Не виновен ли в этих смертях чей-то дурной глаз…

Тетя Маша согласилась проведать безутешную вдову, и визит ее позже оброс самыми невероятными слухами и подробностями. Привожу лишь те, что передали моей бабушке из «самых достоверных источников». А верить им или нет, пусть каждый решает сам. Будто бы тетя Маша сразу «увидела», в чем тут дело:

— Три гроба на ваших воротах висят. Два полные уже и крышками закрыты. А один пустой. Этот для тебя приготовлен. Да только ты, Галя, не бойся. Я его обратно пошлю, откуда прибыл. Вот сейчас Она сюда сама явится. Сюда-то придет быстро, я же вызову Ее, а назад-то будет еле ноги волочить. Тяжелое ей придется взвалить на плечи — свой собственный наговор.

— Да что же за стерва такая моих мужиков угробила, да я же ее…

— А вспоминай, с кем до беды ссорилась, кого матом крыла, кто обиду мог затаить?

Галина недолго в памяти копалась, и припомнила таки, как по весне громко делили они всей семьей огород с соседкой — одинокой, нелюдимой старухой Лифонтихой. Дед ее был Лифонтов, вот и прозвище пошло. И ведь только успела Галина о той дележке подумать, как увидела в окно свою соседку. Бежала старуха к воротам, да войти в ограду не смогла. Тетя Маша сидела в углу кухни, сцепив руки в замок, что-то быстро-быстро про себя шептала, прикрыв глаза.

С суеверным ужасом Галина приникла к окну, наблюдая за тем, как Лифонтиха мечется у забора, стучит в двери, но почему-то не может войти внутрь. А потом пыл ее резко иссяк, бабка ссутулилась и уныло побрела восвояси.

Через месяц, накануне моего отъезда в город старую Лифонтиху схоронили. Говорят, умирала долго и трудно, знающие люди уже предлагали крышу разобрать, чтобы быстрее забрали черти ее грешную душу. Но охотников связываться напоследок с вредной старушенцией так и не нашлось.

Позже я как-то тетю Машу спросила, всякого ли человека можно вот так запросто одним злостным наговором в могилу свести. А она мне ответила так:

— У некоторых людей, Таня, за обеими плечами по паре Ангелов, а у некоторых один всего, да и тот хилый. А есть люди, что позади себя свору бесов держат. Возле таких даже доброму человеку тоскливо делается. А я одно знаю, если у тебя совесть чиста — ничего бояться не следует. Живи честно, в ссоры не вступай, осуждать никого не спеши, худого не думай — вот и чужая зараза не пристанет к тебе. Вечером, когда умываешься, говори такие слова: «Грязь смыла, здоровье добыла. На добрую ночь, на спокойный сон». И уже ни о чем не заботься, не переживай. Ты день прожила и в том твое счастье, что солнце видела, по земле ходила. Кому-то и этого не дано. Надо быть благодарным за малую радость, тогда и большая не задержится».

В то лето, накануне четвертого курса Истфака, уже после того, как Вологодскую увезли в город, случилось со мной еще одно необычное происшествие. Хотя, уверена, что есть тому разумное объяснение. Правда, мы с бабулей его так и не нашли.

В первых числах августа уговорила я бабушку сходить в Травниково — заброшенную деревню за полудикой малиной. Идти нам пришлось бы по старой проселочной дороге, что когда-то связывала Совиново с Травниково. Асфальт там, конечно, не был положен, и после дождей маршрут превращался в непролазную грязь. А в сухое время дорога представляла собой кочки да колдобины, но пройти все же было можно. Уж очень хотелось набрать полное ведро малины, которая в изобилии росла на месте запущенных огородов и садов.

Тем более, что мало кто из жителей окрестных деревень туда заглядывал. На транспорте не доберешься, молодежь пешком ходить не любит, а пожилым людям уже тяжело. Но мы с бабой Таей решились на маленькое путешествие, даже несмотря на то, что ночью пролился небольшой дождь.

Вышли мы на рассвете, день обещался быть солнечным и теплым. Пройдя через влажный луг к лесу, бабуля забеспокоилась:

— Если сильно плохая дорога, сразу назад повернем.

— Так мы по обочине.

— Через бурьян, что ли? Поглядим, поглядим, как там глина раскисла. Неохота полдня вязнуть в грязи. Так угваздаемся, что никаких ягод не надо.

Но дорога оказалась вполне проходимой для наших сапог, и мы смело двинулись в путь по старой колее. До обеда прошли чуть больше трех километров и выбрались из леса на открытое место. Теперь до Травниково рукой подать. Вдруг впереди на подсохшей грязи я заметила следы босых детских ножек. Пришлось поворчать:

— Вот так родители! Пустили малыша босиком по грязи. И ведь не жарко уже, как не боялись простудить ребенка.

— Свят, свят, свят, — зашептала вдруг бабушка, мелко крестясь, — а где ж ты тут, Таня, родителей видишь?

Я внимательно посмотрела на дорогу и тотчас отметила одну странную деталь. Впереди не было следов взрослого человека — ни отпечатков босых ног, ни обуви. Не было лошадиного, колесного или велосипедного следа. По этой дороге, влажной после ночного дождя, ночью или рано утром шел ребенок примерно пятилетнего возраста. И, судя по всему, совершенно один.

— Как же это, бабуль? Кому понадобилось ночью здесь с ребенком тащиться? И взрослые-то следы где?

На семь километров вокруг никакого жилья, никто в здравом уме не поедет здесь на машине, тем более дождь и ночь… Откуда мог появиться на дороге босоногий малыш?

Мы переглянулись с бабушкой и медленно последовали за цепочкой отпечатков детских ступней. Следы были свежими и очень четкими, хорошо видны ямочки от маленьких пальчиков и углубления от пятки. Но вскоре нас ожидал новый сюрприз. Примерно через шестьдесят метров следы пропали, просто исчезли, будто дитя взлетело или испарилось. Вот два последних крохотных следочка на высохшей бурой глине и впереди нетронутое пространство дороги. Никаких больше отпечатков: ни колес, ни лап, ни копыт, ни человеческих ног…