В тот день мы все-таки набрали травниковскую малину с кустов возле обвалившейся околицы. Мы с опаской проходили мимо полуразрушенных домишек со снятым шифером, с выломанными оконными проемами.

Я заглянула через порог вросшей в землю почерневшей от времени избенки — разломанная печь красного кирпича, перевернутый стол, ножками кверху и маленький чугунок в углу. С полатей свешивалось длинное серое полотенце. Тонкое, будто марля, оно покачивалось от порывов ветра, что привычно хозяйничал в опустевших хороминах.

Осторожно прошла я по скрипучим доскам внутрь избы. Во второй комнатушке был почти полностью разобран пол, обнажив убранство вместительного погреба. Затянутые клубами ветхой паутины, обросшие по днищу сизоватым мхом, здесь сохранялись трехлитровые банки с заготовками. Но что там внутри, уже не разобрать за налетом трухи и пыли. А ведь когда-то руки хозяюшки бережно прибирали эти банки в подпол, чтобы зимним вечером подать на стол семьи маринованные огурчики или вареньице к чаю.

Уехали люди, забыли припасы свои, не до мелочей, вывезти бы скарб покрупнее, пока в колхозе подводу дают. И воришки ушлые, наведываясь позже в оставленное гнездо, не заметили сразу или побрезговали чужими харчами. Так, видно, и гнить избе, вместе со всеми своими ухоронками.

— Таня! Ой, пошли скорее до дому, худо мне здесь.

Обратная дорога далась бабушке не легко, даже не обсуждая, обе мы с ней понимали, что больше в Травниково вряд ли попадем, сбили охотку.