Почему меня переполняет желание расстегнуть его джинсы, чтобы взглянуть на эту таинственную часть его тела? Почему хочу держать его в руках, заставляя мужское тело изгибаться от удовольствия?

— Все должно закончиться прямо сейчас. — Он хватает меня за талию и сажает на скамейку рядом с собой.

От этих слов мне становится трудно дышать. Больше никаких прикосновений? Больше никаких поцелуев?

— Что? Почему?

— Это неразумно. Опасно. — Он наклоняется вперед и упирается локтями в колени, устремляя взгляд на парк.

— Из-за мисс Августин?

— Это ее не касается, но на месте мисс Августин могут быть и другие. — Я встречаю его взгляд, холодный и неподвижный. — Всегда есть тот, кто наблюдает, ждет, чтобы разрушить благополучную жизнь, которой у него нет.

Никому нет дела до моей жизни, и люди не заботятся о том, что происходит в Треме.

— Вы можете приезжать сюда и целовать меня, когда пожелаете...

— Я не школьник, Айвори. Это не невинные шуры-муры за трибунами. — В один миг он оказывается напротив меня, упираясь своей широкой грудью, сильно сжимая пальцами мою шею. — То, что я хочу сделать с тобой, может вызвать у тебя кошмары.

Он пытается напугать меня, не перекрывая кислород. Он управляет собственными наказаниями, но моя больная фантазия жаждет его шлепков. Эмерик не вызывает кошмаров. Он заставляет меня парить в мечтах.

Отпустив мою шею, учитель садится на край скамейки, оставляя нас в двух шагах от хаоса. Мои руки трясутся, чтобы дотянуться до него, тело жаждет забраться к нему на колени и вернуться в его объятия. Впервые в жизни я хочу, чтобы мужчина прикоснулся ко мне, когда он... отталкивает меня?

— Мне не хочется, чтобы это заканчивалось, — шепчу я, когда мои глаза обжигают слезы.

— Я не интересовался твоим мнением.

Его слова словно горячий удар под дых, который крадет дыхание, а глаза наполняет влагой.

—Дерьмо. — Он глядит на мои влажные от слез глаза, и его лицо бледнеет под блеском пота. — Ты не можешь влюбиться в меня.

— Не могу... что? — Мое тело дергается назад, когда я резко вдыхаю и смахиваю сбежавшую слезу. — Боже мой, что за дерзкие, высокомерные слова вы говорите! Я бы никогда не стала влюбляться в вас.

— Я оскорблен. — Он смеется, но его смешок выходит напряженным. — Старшеклассницам свойственно быстро и глупо влюбляться.

— Ну, я оскорблена, что вы считаете меня такой глупой. — Я дергаю подол своих шортов. — Не беспокойтесь, мистер Марсо. Мысли о любви даже не приходили мне в голову.

Он уставился на пруд.

— Я знаю, что ты не глупая, Айвори. Это просто…

Прижав руку ко рту, он наклоняется к коленям и смотрит, как плещутся и приводят себя в порядок утки в пруду. На самом деле он не наблюдает за ними, он сконцентрирован на себе, поскольку выражение его лица меняется от тех мыслей, что роятся у него в голове.

Зачем ему вообще было упоминать о любви? Если он подумал об этом, означает ли, что он что-то чувствует? Это был потрясающий поцелуй. Ради всего святого, это был поцелуй, который я запомню на всю оставшуюся жизнь, с которым я буду сравнивать все будущие поцелуи. Но любовь? Что он вообще знает об этом чувстве?

Я бросаю на него взгляд, и что-то болезненно щелкает у меня в голове.

— Вы любили ее, не так ли? Ту учительницу в Шривпорте? Джоан?

Пожалуйста, скажи «нет».

Держа руки между коленями, смотря вниз, он упирается в бедра своими предплечьями.

— Я по-прежнему люблю ее. — Он встречает мой взгляд. — Как бы я ее ни ненавидел.

Ревность невежественно разгорается внутри меня, рождая желчь в горле. Я бы хотела, чтобы меня любили, даже если это предполагало бы ненависть. Это лучше, чем вообще ничего.

— Вы расскажете мне, что случилось?

Он откидывается назад и кладет руку на спинку скамейки.

— Я ценю честность между нами. — Он рукой перебирает кончики моих волос. — Я не хочу, чтобы это заканчивалось.

Сердце сжимается при мысли о том, что между нами все может кончиться, но я никогда не стану лгать ему. По крайней мере, не о том, из-за чего меня не исключат.

— Мы были вместе четыре года. — Его пальцы двигаются по моим волосам мягко и магнетически. — В связи с запретом на «запрет на сближение» в Шривпорте, наша связь была тайной. Мы владели отдельными домами, но проживали в одном из них вместе. Приезжали по отдельности в школу. Поддерживали наше профессиональное взаимодействие на работе, пока...

Он не должен заканчивать это предложение. Меня мучает образ ее рта, заткнутого его галстуком, запястий, связанных его поясом, и ее согнутого тела, в то время как он трахает ее на столе. Она музыкальнее, чем я? Умнее? Красивее? Он также говорил ей, что она чертовски красива? Я сжимаю руки в кулаки. Представление о сексуальных позах не так сильно причиняют боль, как мысль о том, что он делает это с кем-то другим.

Держа одну руку в моих волосах, он придвигается ближе, чтобы другую положить на сжатые кисти моих рук и заставить их раскрыться.

— Мы просто поддались фантазии. Немного повеселились после работы.

— Что случилось потом? Как вы могли потерять?.. Черт, она вас подставила?

Его пальцы соприкасаются с моими.

— Нет. Но то, что мы так попались, поставило ее в неловкое положение. Она могла признать, что нарушила политику запрета сближения, что была по своей воле связана, и потерять работу из-за стыда, который бы преследовал ее повсюду. Или она могла бы сказать то, как все это выглядело на самом деле. Связали, заткнули рот и изнасиловали. Меня бы уволили в любом случае.

Изнасиловали. Я верчу это слово в голове, рассматривая его со всех сторон. Иногда мне кажется, что я испытываю именно это, но я никогда не знаю, что делать с этим чувством. Девушка может сказать, что ее заставили. Мужчина может заявить, что она этого хотела. Полиция решает, кто из них говорит правду, и если они оказываются на стороне мужчины? Он будет мстить девушке.

Но не похоже, чтобы мистер Марсо нанес ей ответный удар.

Сумасшедшее желание защитить его вибрирует в моей груди.

— Вы могли бы защитить себя. Рассказать всем о ваших отношениях. Доказать, что вы жили вместе. По крайней мере, она бы потеряла работу, а вас не обвинили бы в принуждении.

— Обвинения в изнасиловании не подтвердились. Клеймо выжжено, но мне плевать на это. Есть миллион вещей, которые я мог сделать, чтобы разрушить ее карьеру. Кое-что я все еще могу сделать.

— Но вы же любите её. — О боже, почему мое сердце так сильно болит?

Выражение его лица становится хмурым.

— И она любит свою карьеру. — Он отводит руки и садится на скамейку, его профиль искажен от боли. — Теперь она стоит во главе школы в Шривпорте.

Вот стерва.

— Простите, но это звучит ужасно. Как вы можете любить ее?

Он зажимает переносицу и закрывает глаза.

— Иногда мы любим тех, кого не должны любить, и в бесконечном пространстве этой любви ничто другое не имеет значения. — Он поднимает голову, и его поведение становится другим. Человек с холодным взглядом, в жилете и галстуке, возвращается, когда он поднимается и сцепляет руки за спиной. — Больше никаких прикосновений и поцелуев, мисс Вэстбрук. Я ваш учитель и наставник, и никто больше.

Я вскакиваю на ноги.

— Я бы никогда так с вами не поступила. Я даже представить не могу, что каким-то образом разрушу вашу карьеру.

Он смеется, но его смех походит больше на рычание.

— Если бы нас поймали за чем-то неуместным, вам пришлось бы выбирать между моей карьерой и вашим образованием, между человеком, которого вы знали всего неделю, и мечтой, за которой вы гонялись три года. Какой бы выбор сделали вы?

Образ Леопольда всплывает в моей голове, но я стараюсь отодвинуть его в сторону, отказываясь признавать действительность.

— Мы будем осторожны.

— Именно. Идите домой. — Он тычет пальцем в сторону моего дома.

Оглянувшись через плечо, я понимаю, что, если бы не деревья, то можно было бы увидеть вдалеке мой дом. Откуда он знает, где я живу? Разве в моем досье был адрес?

Когда я оборачиваюсь, то вижу, как он уходит, опустив голову, засунув руки в передние карманы. Тоска кровоточащей раной сжимает мою грудь. Он все решил.

Я хватаю не до конца съеденный бутерброд со скамейки и тащусь по дорожке к своему дому, каждый шаг для меня становится все тяжелее и тяжелее. Может, в этот раз мне не стоит подчиняться ему. Может быть, это одно из тех правил, которые должны быть нарушены?

Развернувшись, я мчусь за ним. Он замолкает, когда слышит шлепанье моих балеток, и его широкие плечи напрягаются. Но сам он не оборачивается в ответ.

Я обхожу его громадное как башня, стройное тело, и, черт возьми, он такой высокий, мрачный и красивый. И злой. Глубокие морщины рассеяны веером в уголках его ледяных глаз, губы выражают недовольство, а вены на шее натянуты под слегка небритой кожей.

Уверенная в себе, я подхожу к нему и обнимаю за мужскую талию. Под прикосновением я ощущаю каждую твёрдую мышцу.

Он держит руки в карманах, пока грудь вздымается с глубоким вздохом.

— Ты не слушаешься меня.

Я прижимаюсь щекой к его крепкой груди.

— Я не причиню вам вреда. Обещаю.

— Я причиню.

— Хорошо.

Руками он сжимает мои плечи, заставляя отступить на шаг, но не отпускает. Согнувшись в коленях, Эмерик наклоняется, чтобы заглянуть в мои глаза.

— Скажи мне, кто причинил тебе боль, и я дам тебе все, что ты захочешь.

Пульс отдаётся в висках, и челюсть сжимается в судорогах. Неужели он это спланировал? Прикасался ко мне и целовал до головокружения, только чтобы оставить все в прошлом и заставить меня признаться ему?

Я отступаю назад на расстоянии вытянутой руки и качаю головой.

Лицо Эмерика слишком напряжённо, в то время как мой желудок от страха ухает вниз. Ненавижу разочаровывать его.

Положив руку на бедро, а другой указывая на мой дом, он упирается взглядом в землю.

Что ж, отлично. Я ненавижу его глаза. И в то же время обожаю их. Особенно когда он прикасается ко мне и говорит, что я красивая. И теперь он наказывает меня, не желая смотреть мне в глаза.