— Спасибо! — И, дав газ, решительно добавил: — Даешь Перекоп!
Будто боясь надсадить двигатель, медленно развернул бомбардировщик и так же медленно порулил к берегу. Притормозив и снова развернувшись, дал мотору максимальные обороты. Мотор заревел громко и пронзительно, точно ему сделали больно. Дымовой завесой за самолетом вздулось клубящееся, бегущее облако снежной пыли. Бомбардировщик, вздрогнув, тронулся с места, а затем, волоча снежный хвост, рванулся, с каждой секундой все больше и больше набирая скорость. 40… 50… Дрогнула стрелка указателя скорости, поползла по шкале. Уже с первых секунд разбега Вадов почувствовал, как трудно выдержать направление: работающий левый двигатель всей силой тяги разворачивал машину вправо. И Вадов, стиснув зубы, давил на левую педаль, удерживая рулями самолет на прямой. 60… 70… Выдержать направление! Выдержать! 80… 90… Мелькнули темные пятна выброшенного из самолета оборудования. Проскочили середину озера. Темная полоска леса, секунду назад казавшаяся далеко, растет на глазах, стремительно надвигается…100! …Пора!
Еле уловимым движением штурвала Вадов приподнял нос самолета. В ту же секунду бомбардировщик, оторвавшись ото льда, вновь коснулся его колесами.
Пот струился по лицу, заливал глаза, щипал шею. Взлететь! Только взлететь! Во что бы то ни стало взлететь! 105! …110! …115! …120! Надрывно гудит мотор, будто выбивается из последних сил, мчится самолет, подпрыгивая и сметая наносы снега, а оторваться ото льда не может.
«Оторвись! Оторвись!» — твердит Владимир, облизывая пересохшие губы. Глаза его, темные, расширенные, немигающие, застыли на береговой черте. Впереди — ровное снежное поле. За ним — стена леса. Что-то задерживает самолет. Нос клонится вниз. Снег! Вадов резко убирает газ. Обрывается звенящий рев. Тишина ударяет в уши. С подвывом, пронзительно скрипят тормоза. Стрелка валится на нуль.
— Что случилось?
— Не везет нам, Володя, — хрипло дыша, ответил Вадов. — Снег убирать придется… Полосу делать.
Владимир закрыл глаза: «Когда все это кончится?..»
Молча рулили назад.
— Ты не расстраивайся, всего каких-нибудь 800—1000 метров, не больше. Да и снег неглубокий.
Чистили полосу шириной метров пятнадцать. Толкая перед собой моторные капоты, сгребали снег от осевой линии в разные стороны. Вадов спешил. Взлетать ночью в темноте гораздо сложнее, чем днем. Первые сто метров работали вровень. Владимир изредка поглядывал на Вадова. Лицо округлое, нос небольшой, прямой, брови густые, черные, глаза поблескивают.
— Что с тобой? Не видал меня, что ли?
— Да нет, просто вспомнил отца. Чем-то вы похожи…
— Многие сейчас одинаковы и похожи… В этом наша сила, что походим друг на друга.
Вадов стал понемногу обгонять Владимира. Тот, чтобы не отстать — заедало самолюбие — работал со злостью. «Ведь не железный же он?.. Вдвое старше меня. С утра ничего не ел… До войны, говорят, работал в ГВФ[2], летал в Заполярье. Больше сотни боевых вылетов! Доброволец, с первого дня войны, как и отец. И роста они одного, среднего».
Владимир напрягал все силы. С ожесточением он наваливался на капот, но разрыв между ними продолжал расти. «Работать! Работать! — приказывал он себе. — Ты вовсе не устал. У тебя полно сил!» Он верил, что если внушить себе эту мысль, подчиниться ей, то никакой усталости чувствовать не будешь. Работать! Но Вадов уходил все дальше.
Владимир недобро поглядывал в его сторону. «Понятно! У него меньше снега, поэтому он вырвался».
Словно подслушав его мысли, Вадов оглянулся, направился к нему:
— Иди туда, Володя, а я здесь…
Мороз и ветер усилились. Пропотевшая одежда скоробилась, заледенела. Ветер легко пронизывал ее, жгуче упирался в тело. Пройдено около 500 метров, осталось примерно столько же. От дыхания и пота борода Вадова обмерзла, покрылась сосульками. Он снова догонял. Владимир не сдавался, хотя и работал на пределе. Порой не видел снега. Машинально двигался. Вадов сравнялся.
— Идем, передохнем, — предложил он.
Владимир вполз в кабину с помощью Вадова, да так и остался лежать на полу. Вадов принес коробку НЗ, достал банку консервов, сок, ломоть хлеба. Найдя отвертку, открыл консервы.
— На, подкрепись.
— А вы? — заплетающимся языком едва смог выговорить Владимир. Язык распух и не ворочался во рту. Губы тоже распухли, потрескались на морозе. Из них текла кровь.
Вадов видел ввалившиеся щеки и запавшие глаза штурмана. Понимал, что силы его на исходе.
— Я поработаю, пока ты ешь.
— Не буду я один есть, — забормотал Владимир. — Не буду.
Он заморгал, отвернулся.
— Я привычный. В прошлый раз, когда меня сбили, неделю ни крошки не ел… Ешь быстрей, отдыхай и работать!
Вадов спрятал банку сока в карман.
— Зайду к Жене. Покормлю.
Прошло с полчаса. Владимир, опустошив банку и разомлев от еды, тяжело поднялся на ноги. Все тело ломило, ныла каждая косточка, особенно нижние ребра — до них нельзя дотронуться. Хотелось спать… Пока брел, почувствовал, как откуда-то сверху, с плеч, окатывает жаром. Расстегнул ворот — еще жарче. «Неужели заболел?» Шатаясь, подошел к Вадову.
— Видишь, каким молодцом стал! И мне легче будет! — улыбнулся Вадов, вытирая пот со лба.
Владимир попытался улыбнуться в ответ, но вместо улыбки получилась гримаса. Взялся за капот, тот весил тонну, а может, и больше. Владимира охватила ярость и злость. «Да неужели я такой слабый? Мы сделаем полосу, чего бы это ни стоило! Снег держит нас?! Снег — фашист! Он должен быть сметен! И будет сметен!» Владимир работал с остервенением, ничего не видя, кроме снега. «Снег! Проклятый снег!» Владимир выпрямился. «Всюду, кругом он. Лес куда-то исчез. И его, видно, завалил снег… Странно, но где берег? Самолет? Что? Все засыпало снегом?!» Владимир испугался. Как же? Как же они полетят домой? На чем? Как выберутся отсюда? Посмотрел вверх. «Что же это такое? И там снег! Все бело… Солнце засыпало! Нет его!» Опять огляделся. Снег надвигался со всех сторон. Снова взглянул вверх. Дыхание захватило. Громадный пласт снега падал на него. Сейчас раздавит!..
— Сне-е-е-г! — в ужасе закричал он и закрыл голову руками.
Снег обрушился. Сшиб с ног. В глазах потемнело… В ушах что-то жужжало. Назойливо, нудно. Иногда затихало. Жужжанье становилось громче, перешло в рокот. Владимир открыл глаза.
Он сидел в самолете рядом… с кем это? С отцом?! Владимир помотал головой, словно стряхивая остатки сна. Нет, с Вадовым… Холодно светятся стрелки и шкалы приборов. За бортом темно. По черному полю неба, прыгая из облака в облако, горящим клубком катилась луна, обрамленная голубоватой каемкой, точно воротником. В просветы между облаками выскакивали звезды. Самолет рулил. Владимир привстал, уселся в кресле поудобней.
— Очнулся? Как себя чувствуешь? — повернулся к нему Вадов.
— Голова гудит…
— Это мотор гудит.
— Ты всю полосу очистил? — спросил Владимир.
— Всю. Сейчас будем взлетать… Хоть бы уж взлететь!
Впереди и вдали что-то горело.
— Что там? — забеспокоился Владимир.
— Это я зажег костер, чтобы выдержать направление…
Самолет затрясло. Потом он запрыгал, как телега во время быстрой езды по неровной дороге. И каждый раз в момент отрыва Владимиру нестерпимо хотелось рвануть ручку шасси вверх, без команды Вадова.
Оглушительно со звоном гудел мотор. Все быстрей и быстрей мчится бомбардировщик. 110!.. 120!.. 130!.. 140!.. Ну! Еще 10—15 километров!.. Упершись ногами в левую педаль, а лопатками в спинку кресла, вытянувшись над сиденьем, Вадов дрожал от напряжения каждым мускулом, каждой клеткой тела.
— Жми левую! — прохрипел он.
145!.. 150!.. Вот уже скорость достигла почти взлетной! Сейчас или никогда! Огонь костра на берегу рядом. И вот уже в который раз самолет оторвался ото льда.
— Шасси! — чужим от напряжения голосом крикнул Вадов и не успел закрыть рот, как самолет вновь повалился вниз.
«Ну вот и все!» — подумал Владимир и сжался в комок.
И тут — то ли из-за сильного порыва ветра, то ли из-за своевременно убравшихся шасси — самолет подпрыгнул вверх и, едва не врезавшись в верхушки деревьев, пронесся над ними.