— Гады! Что делают! — скрипел он зубами.

— Давят нас, как мух! — поддакивал Родионов. — Я уже с жизнью прощался, когда попали в лучи! Идем домой, командир! Горючка на исходе!..

Васильев болезненно скривился, с досадой ответил:

— Погоди-и, успеем. Видишь, что делается?..

— А что делается? — прикинувшись простачком, заворковал Сашка. — Фрицы стреляют, наши бомбят, как и должно быть. А вы ранены, вам нужен уход и покой. Так ведь, штурман?

— Замри! — прервал его Васильев. — Балабон!.. Стрелок! Стрелок! — позвал он. — Ты слышишь меня, Ваня? Слышишь?.. Радист?!.. Коля?

— Я! — отозвался радист. — У меня все в порядке. Наблюдаю за воздухом!..

— Узнай, что со стрелком?..

Васильев обернулся к Владимиру:

— Ну, штурман! Что будем делать?..

— Помочь надо ребятам, командир.

— И я так думаю.

Взволнованный голос радиста Петренко, раздавшийся в наушниках, прервал их разговор.

— Товарищ командир! Товарищ командир! Ивана убили! Ивана убили!

Круто повернувшись, выпучив глаза, так что вздулась на лбу темная вена, Сашка закричал:

— Стрелка убило! Идем домой, пока не кокнули!

— Не ори! — рявкнул Васильев.

— Как это не ори?! Я не хочу умирать зря! Из-за вашей прихоти! — вопил Сашка.

— А они зря?.. По нашей прихоти умирают? — показал Владимир в сторону Степного.

В этот момент в световом поле появилось одновременно два самолета. С разных направлений на разных высотах устремились они к цели, пытаясь обмануть врага. Но фашисты вновь поставили стену многоярусного огня.

От прямого попадания один самолет взорвался, другой — горящий — врезался в землю. Наступил критический момент боя.

— Сволочи! Прожекторы губят нас! — зло сказал Владимир. — Надо потушить их!

Сашка снова обрушился на него.

— Чем потушишь?! Стрелок убит!

— Пулеметами!

— Правильно, штурман! — Васильев одной рукой повернул штурвал, повел машину к Степному.

— Командир-р-р! Опомнись! Там смерть! — бесновался Сашка.

— Молчать! — взревел Васильев. — Струсил?!. В первый и последний раз летишь со мной!

Сашка, затравленно озираясь, полуоткрыв рот и ерзая на сиденье, умолк.

— Лезь в переднюю кабину к пулемету! Дам сигнал — откроешь огонь! Все равно от тебя здесь мало толку! А ты, штурман, садись на его место! Помоги пилотировать!

Ощетинившись дрожащими жальцами пулеметных огоньков, разбрасывая пунктиры очередей, мчался бомбардировщик. Снова вокруг него бушевал огонь. Снова беззвучно шныряли трассы огненных шаров.

Цветные пунктиры трассирующих пуль прошивали небо, скрещивались, расходились веером и снова неслись к самолету… Сашка с радистом, прильнув к пулеметам, очередь за очередью посылали по прожекторным установкам, и те гасли одна за другой. Васильев, склонившись к прицелу, с силой давил здоровой рукой электроспуск носовых пулеметов.

Третий! Четвертый! Пятый! Восьмой! Девятый!..

Огонь многих батарей сосредоточился на машине Васильева.

Это и нужно было нашим летчикам: с разных сторон ринулись к цели несколько самолетов — полетели вниз бомбы.

Вздыбилась земля от тяжелых разрывов. Косматыми гривами взметнулось пламя многочисленных пожаров.

Одиннадцатый! Тринадцатый! Четырнадцатый! И тут от разорвавшегося поблизости снаряда вспыхнул мотор. Первым пожар заметил Сашка. В диком отчаянии он завопил:

— Пожар! Пожар!

Владимир повернулся к Васильеву. Тот сидел как-то странно, точно застыл, уткнувшись лицом в штурвал, безжизненно свесив до пола руки. Не выпуская штурвала, штурман левой рукой прислонил командира к спинке, заглянул в лицо и невольно отшатнулся… «Что делать?! Попробую тушить…» Он быстро выключил мотор, перекрыл подачу топлива, привел в действие противопожарное устройство. Но двигатель продолжал гореть. Тогда Владимир решил сбить пламя скольжением и пикированием. Занятый борьбой с пожаром, он и не заметил, как вылезший из лаза Сашка на четвереньках бросился к люку. Рывком открыл его и кинулся вниз. Наконец, убедившись в бесполезности своих усилий, когда пламя перекинулось на плоскость и фюзеляж и в самолете оставаться стало опасно, Владимир приказал:

— Всем прыгать! Всем прыгать!..

— Ну, штурман, готовься! Идем на цель! — выходя из виража, наконец сказал Костихин.

— Я давно готов, товарищ командир! — откликнулся Засыпкин.

— Ну то-то. Теперь понял, для чего я задержался перед целью? Чтоб ты, садовая голова, успел определить ветер, снос в районе цели и точно отбомбился! Эх! Молодежь! Молодежь! Все учить вас надо! И все даром!..

Бомбардировщик Костихина приближается к цели.

— Боевой! — командует Костихин, хотя обычно эту команду пилоту подает штурман.

— Есть боевой! — отвечает Павел и склоняется к прицелу.

Появляются разрывы снарядов около самолета. Костихин, потея, елозит на сиденье.

— Штурман! Скоро ты сбросишь бомбы?

— Сейчас!

— Кидай быстрей!..

Разрывов все больше и больше. Костихин, не дожидаясь, когда штурман сбросит прицельно бомбы, кидает самолет вниз и кладет в разворот.

После раскрытия парашюта Владимир огляделся. «Где ребята?» Сколько ни вглядывался в темноту — никого не видел. «А может, ребята уже на земле?» Он перевел взгляд вниз и… замер от неожиданности. Всюду, насколько хватало глаз, расстилалось море. Поглощенный борьбой с пожаром, он машинально все-таки вел горящий самолет домой, на северо-восток. «Ну что за злосчастье?! Из каких только переплетов не выкручивался?! И утонуть в море…»

Владимир стал лихорадочно раздеваться. Освободился от ремня с кобурой, расстегнул одну за другой все пуговицы и застежки комбинезона. Усевшись поглубже в подвесной системе парашюта, стянул с ног и выкинул в море сапоги. Расстегнул грудной и ножные обхваты и, когда до водной поверхности осталось чуть-чуть, скользнул вниз.

Вынырнув, освободился от комбинезона. Затем от гимнастерки. Намокшие, плотно обхватывающие икры ног галифе словно приклеились и никак не стягивались. Пока снял, четыре или пять раз уходил под воду… «Наконец, можно плыть! Но куда?.. А прожекторы!» Владимир закрутился на одном месте, но так и не увидел светлой части неба. «Далеко улетели», — он еще повертел головой и поплыл, сам не зная куда, лишь бы плыть…

Стоял октябрь, море было еще теплым, и он мог плыть, пока хватит сил. Одно пугало — не вернуться бы назад к берегам Крыма, занятого немцами. «А если кричать? Бывают же на море какие-нибудь суда или рыбачьи лодки?..» Он было широко открыл рот, но тут же закрыл. «А если подберут немцы?..»

Он не знал точно, в каком месте Азовского моря находится. Прикинул, выходило, в 20—30 километрах от нашего берега… Если так, то можно добраться. В детстве он плавал с мальчишками по родной Каменке вдаль, на выносливость. Когда подросли, перешли на Исеть, проплывали до 10 километров…

Прошло около часа, когда решил отдохнуть. Перевернувшись на спину, замер и даже закрыл глаза. Кругом стояла плотная тишина, какая бывает на море в штиль вдали от берегов. Ни звука, ни всплеска. Видно, рыба и та спала… «Где ребята?» Вероятно, плывут также… И может, близко. Подняв голову, прислушался. По-прежнему ни звука. Он не знал, что членов экипажа в этот час уже не было в живых. Сашка при выброске ударился головой о край люка. А радист Коля Петренко, не умевший плавать, утонул…

Открыв глаза, он увидел над собой кусок неба, свободный от пленки облаков. Посредине — опрокинутый ковш Медведицы. Над ним — призывно мерцающая звезда. «Полярная… Север! Север!» — догадался он. «Как же раньше не сообразил? Туда! Там наш берег! Наши…» Ободренный, поглядывая на небо, поплыл дальше. Опять отдыхал и снова плыл, отдыхал и плыл, и так без конца. Силы убывали. Держаться на поверхности становилось труднее и труднее. С каждой минутой тело наливалось усталостью, точно свинцом, и неудержимо тянуло вглубь… Появилась другая опасность — начали неметь пальцы рук. Потом дошла очередь до ног. «Только бы руки и ноги слушались… Продержаться до рассвета… Берег увижу… доску или бревно…»

Сверху донесся знакомый рокот моторов. «Разведчик, наверное? Домой идут… А может, мерещится?» Он снова прислушался — рокот исчез. Собрав остатки сил, он заставил себя плыть дальше. И тут звезды почему-то стали двоиться, троиться, прыгать и кружиться. Тогда он перестал глядеть на них. И только шевелил губами, повторяя: «Полярная… Полярная…». Каким-то чудом, сам не понимая как, держался на воде. Ни моря, ни неба толком уже не различал. Все слилось в какой-то радужный шар. Надо было что-то делать. И он закричал:

— Помоги-и-ите!.. Спаси-и-ите!..

Ему уже было все равно, кто услышит — свои или враги.

Но крик тонул вдали, не возвращаясь даже эхом. Порой ему чудился рокот моторки. И он различал ее контуры. И тогда вновь начинал кричать, но каждый раз все глуше и слабее. От сознания неотвратимости гибели он было заплакал в голос, но в полуоткрытый рот плеснула волна, и, проглотив изрядную порцию горько-соленой влаги, он замолчал… Наконец, силы иссякли. Вода залила подбородок, рот, нос и только глаза остались на секунду над поверхностью. Но вот и их залила вода. Море сомкнулось над ним. Тонул он плашмя, раскинув руки и ноги, медленно опускаясь на дно. Инстинктивно затаил дыхание и так со сжатыми губами опускался в глубину.

Но что это?.. Он вовсе не в море. Он дома, на мягкой постели… Откуда-то издалека приближается мать. Старенькая, худая, плачущая — садится на край кровати и ласково гладит по голове…

— Ну, вот, сынок, мы и встретились. Знал бы ты, как я тебя ждала…

Он открывает рот, чтобы ответить, и видит, как откуда-то сверху обрушивается поток. Все исчезает. Он вскакивает с постели и чувствует, что его ноги, подогнувшись, уперлись в пол. Вода давит со всех сторон, прижимает к полу… Он, собрав все силы, старается распрямиться… Еще! Еще одно усилие!