Главный ориентир

Разрешите представиться: Владимир Ушаков — курсант-выпускник. О чем мечтаю? Стать настоящим летчиком. А пока выполнить успешно самостоятельный маршрутный полет…

Летом в день полетов, когда работаем в первую смену, в 3-00 уже завтракаем в безлюдной полутемной столовой. Переодеваемся в комбинезоны и не спеша, ротной колонной, с планшетами на боку идем на аэродром… В этот момент солнышко, красное, нахмуренное, только-только вылезает из-за горизонта. Приходим мы всегда первыми, и напротив штаба полка ожидаем летный состав. Затем получаем парашюты и, сгибаясь под их тяжестью, идем, покачиваясь, на стоянку.

А там, снимая чехлы, ползают по крыльям и фюзеляжам мотористы и механики. В кабинах самолетов хлопочут трудяги-техники. Зарядив парашюты и разложив их по кабинам, выпрыгиваем из самолета и идем проворачивать винты. Длинные холодные лопасти, похожие на лезвия мечей, «обрезая» ладони, едва поддаются. Лопасть за лопастью перехватываем и прокручиваем, и вот уже разносятся по стоянке гулкие хлопки-выстрелы. Вырываются из выхлопных труб голубоватые облачка дыма. Чих! Чах! А затем ровный, мощный, басовитый рокот заполняет пространство, враз оглушая людей.

Нахлобучив пилотки на головы и придерживая их, чтоб не сдуло струей воздуха, наклонившись в сторону работающего двигателя, мы бросаемся к люкам и скрываемся в них. В кабине проверяем аппаратуру под током. После пробы двигателей открываем створки люков и начинаем подвешивать «чушки». Трудная это работа. До пота. Конечно, есть лебедка, но с ней дольше возиться. Наконец-то люки закрыты. Осталось доложить командиру, получить последние указания на построении и марш-марш на взлет, навстречу солнцу и ветру…

Недолго мне пришлось быть в радостно-тревожном настроении.

Перед запуском и выруливанием на старт около самолета в сопровождении инструктора лейтенанта Леши Шитова появился штурман полка — гроза курсантов майор Рябоконь. Дурная слава шла о нем: некоторых он отстранял от полетов, других наказывал, третьим наставил двойки и тройки. После посадки он проводил двух-трехчасовые разборы-разносы. С ним боялись летать…

Сухощавый, выше среднего роста, с впалыми землистыми щеками и тонкими губами, он цепко и холодно оглядел меня.

— Покажите документацию.

Я поспешно расстегнул планшет, достал карту, план полета, бортовой журнал.

Майор внимательно просмотрел документы и, возвращая, сказал:

— Почему не записаны время полета и путевые углы в плане?

— А разве это обязательно?

Глаза Рябоконя на мгновенье округлились, брови вскинулись вверх.

— Товарищ майор, ни в одном документе не сказано, чтобы эти данные были в плане…

Мой инструктор лейтенант Шитов неожиданно громко раскашлялся.

— К тому же я их знаю на память.

— Тогда перечислите по этапам…

Хоть я волновался, но ответил без запинки.

— Как вы учитесь? — спросил меня майор.

— Ну-у, как все…

— Плохо? Хорошо? Средне?

— Отлично.

— А как летает? — вопрос к Шитову.

— Тоже отлично.

После взлета мое волнение исчезло. Привычный рокот моторов успокаивает, а ощущение полета захватывает, наполняет горделивой силой. Аж петь хочется!.. Я сижу в самом носу остекленной кабины, и мне порой кажется, парю над землей. Даже немного страшно. Вдруг стекло не выдержит, и я вывалюсь! Надо мной темно-голубое, вернее, фиолетовое небо. Густое и близкое. Внизу земля, точно огромная географическая карта, раскинувшаяся во все стороны вплоть до горизонта. С высоты полета и больше ниоткуда заметно, что земля шар, хоть и гигантский…

Майор Рябоконь за моей спиной пишет что-то в блокноте на планшете.

«Пишите, пишите, — думаю я, — увидите, как летают…»

У меня сегодня все, как никогда, отлично получается. Самолет идет точно по заданной линии, будто привязанный к ней.

«Как по нитке!» — говорят у нас.

В расчетное время под самолетом — маленькое озерко. Поворотный пункт маршрута.

— Разворот! — командую я и сообщаю курс, скорость, высоту на новый этап.

Оборачиваюсь и победно гляжу на майора. Рябоконь по-прежнему настойчиво что-то записывает и меня совсем не замечает. «Как хотите», — думаю я и быстро рассчитываю время прибытия на второй поворотный.

— В 8-02 будем над Вихревкой, — докладываю командиру.

Через две-три минуты прокладываю на карте пеленги. Они пересекаются на озере Светлом. Перевожу взгляд на землю. Вон оно озеро… Здорово же я определился! Эх, кто бы только видел?! И похвалиться некому! Инструктор На земле, а поверяющий не в счет…

— Так какое время прибытия на поворотный? — слышу над ухом голос майора.

— 8-02. А что? Неправильно? — забеспокоился я.

— Да нет, ничего, работайте, — бесстрастно ответил Рябоконь.

На всякий случай уточняю время прибытия. Все верно.

Гляжу на часы. Без двух минут восемь… Пора! Смотрю вниз, отыскиваю Вихревку. Какие-то однообразные, поросшие травой мелкие озера. Должна быть Вихревка!..

8-02 — отстукали часы.

— Штурман, где поворотный?! — раздается в наушниках голос командира. — Время вышло, что делать?

— Идти с прежним курсом, — отвечаю, а сам чувствую — пламенем охватывает лицо.

«Что же это такое? Заблудился?! И в такую погоду, когда видимость «миллион на миллион»! Не может быть! Стыд-то какой!.. А еще хотел показать класс полета…»

В это время впереди замечаю населенный пункт — Вихревка? Она! Озеро. На берегу — церковь. Южнее — лес. Все, как на карте. Вот только время не совпало с расчетным. Выходит, скорость неточно определил… А если это не поворотный?

Еще раз вглядываюсь в карту и местность. Командую разворот и сообщаю летчикам новый курс.

— Что? Что? — переспрашивает командир.

— Разворот! — повторяю.

— А не рано?

Самолет «упирается» крылом в землю, плавно описывает дугу. Затем резко выравнивается.

Лицо все еще жгуче горит. Сил нет повернуться и встретиться с взглядом майора. А как все шло прекрасно! Почему не вышел вовремя?.. И главное, нет твердой уверенности, что развернулись там, где нужно… Стоп! Работать! Не отвлекаться! Впереди самое сложное — выход на полигон…

Я рассчитываю время выхода, измеряю снос самолета и начинаю отыскивать железную дорогу, которую должны скоро пересечь. Напряженно смотрю вперед, но «железки» нет и нет, будто провалилась… «Еще 5 минут лету, — успокаиваю себя, — можно и не увидеть».

И тут же чувствую, что сам себя обманываю. Она не заметна, но города-то на ней уже должны быть видны. Шахтерск, Луговой, Крутоярск…

Слышу:

— Где летим?

Вот оно, началось! Невольно голова втягивается в плечи, а тело сжимается в комок. Я оборачиваюсь и, стараясь не поднимать глаз, карандашом очерчиваю на карте район перед железной дорогой.

Рябоконь опять отодвигается в глубь кабины.

Время вышло. Внизу бескрайняя степь и бесчисленные глаза озер.

Я сижу ни жив ни мертв, не чувствуя своего тела, убитый горем и стыдом.

«Потерял ориентировку! Потерял ориентировку! Поте…»

— Где летим, товарищ курсант? — откуда-то издалека доносится голос майора, выводя из оцепенения.

«Где летим? Если бы я только знал… Что делать? Признаться? Попросить помощи? Нет, ни за что! Не может быть, чтобы не восстановил. Район-то знаю…»

— Подождите, сориентируюсь…

Всматриваюсь в карту и местность — ни одного ориентира не узнаю. Будто сроду здесь не летал! Опять какие-то безвестные озера, мелкие неприметные деревнёшки. И ничего характерного… А может, давно проскочили «железку», а я не заметил? Поворотный-то прошли позже.

— Товарищ курсант, где находимся? — снова слышу голос майора.

— Подождите еще.

«Только бы не вышел из себя Рябоконь и не раскричался. Когда на меня кричат — совсем не соображаю». Но поверяющий и на этот раз мирно уселся на свое место.

Где бы я сейчас ни был, должен же видеть Зауральск — крупнющий город, с лесом заводских и фабричных труб. Но и его не вижу, хотя уверен, знаю, чувствую — где-то здесь он, перед самым носом.

Внезапно в поле зрения попадает большое круглое озеро с песчаной косой посредине…

Марамкуль? Неужели оно?

В нашем районе полетов оно единственное, неповторимое, и перепутать с другими невозможно. Трудно поверить, что так уклонились. А вон северная железная дорога! Игрушечный паровозик тянет «змейку» крошечных вагончиков… А вон! Вон! Левее Зауральск! Выходит, мы не дошли до поворотного…

— Разворот влево! Курс 270! — командую и, улыбаясь, оборачиваюсь к майору.

Он придвигается ко мне. Показываю карандашом озеро, город, место самолета.

Он согласно кивает головой и тоже — даже удивительно — улыбается.

Я вовремя вышел на полигон и «на отлично» отработался. Вот бы на фронте так! А на фронт скоро, через два месяца…

После посадки я вылез из кабины последним. Даже немного задержался. Нехотя подошел к майору, жадно курившему за хвостом самолета, доложил о выполнении задания.

— Разрешите получить замечания…

Он, бросив окурок в траву, растер его каблуком сапога и внимательно поглядел на меня. Неожиданно предложил:

— Проанализируйте полет, перечислите ошибки, вскройте причины… Почему потеряли ориентировку?

— Да-а, видимо, в чем-то ошибся…

— Вот что! — решительно произнес Рябоконь. — Проверьте расчеты, сделайте прокладку пути на карте, продумайте полет и завтра доложите.

Утром следующего дня я был в кабинете майора.

— Вы считаете, что потеряли ориентировку случайно?

— Нет. Я ошибся на 10 минут и в результате Семеновку принял за Вихревку. Арифметика подвела. Устный счет. Недостаточно подготовился… Вот и потерял.

— Этого я и ждал от вас, — оживился Рябоконь. — Честной объективной оценки самого себя. Каждый штурман, да и каждый человек, хотя бы раз в жизни, теряет ориентировку. Важно то, как быстро он ее восстанавливает и какой вывод делает на будущее…