Глава 4

Лиам

Вопросы мучили меня всю долгую бессонную ночь. Что я собираюсь делать? Куда двигаться дальше? Что делать после того, как ты достиг дна?

Когда трос оборвался, и я упал, то пережил самый худший ужас в своей жизни. Мой разум настолько сковал страх, что тело отключилось. Я не мог кричать, не мог бороться, ничего не мог сделать, кроме как ожидать, что мои кости разобьются, когда ударюсь о бетон. И они разбились. Я до сих пор слышу в своем сознании тот самый хруст, когда моя спина сломалась, а бедренная кость рассыпалась, как шарик мела, врезавшийся в асфальт и разлетевшийся в пыль.

Потребовалось много времени, чтобы вырваться из того места, где я лежал на бетоне, и существовали только мое дыхание и боль. Но я сделал это. Сделал то, чего все ожидали. Прошел операции, физиотерапию, принимал обезболивающие лекарства, и все остальное. И снова стал Лиамом Стоуном, только с искусственным бедром и собранным по кусочкам позвоночником. Единственное, чего я не ожидал, так это того, что произойдет, когда меня снова пристегнут к ремням и подвесят в воздухе.

Случился ад.

И на меня снова нахлынули воспоминания, я падал и не мог ничего сделать, кроме как...

Ну, спросите у мира, есть много видео, где я «теряю голову» на съемочной площадке.

Это случилось два года назад.

Но вчера впервые кто-то сказал «все кончено».

Хотя, я знал. Иначе зачем бы прятался в сельской глуши на Среднем Западе и жил отшельником? Я должен посмотреть фактам в лицо. Меня попросили быть клоуном, черт возьми. Клоуном. И знаменитостью, продвигающей лекарство от геморроя.

Когда наступила ночь, стало темно и одиноко. Я прибрался в трейлере, выбросил дюжину пивных бутылок, вымел многомесячную грязь, выстирал простыни, принял душ, побрился, нашел чистую одежду. И все это время я думал и думал.

После двенадцати часов бессонницы я решил, что единственное место, куда могу подняться, — это вверх. Мне хватило двух лет, чтобы опуститься до нынешнего дна. Посмотрите на меня, ради всего святого. Но теперь, когда я здесь, то смогу оттолкнуться от дна и использовать импульс, чтобы подняться еще выше, чем раньше. В этом преимущество падения на дно: если оно тебя не убьет, ты сможешь подняться обратно. Так я и сделаю.

Я собираюсь привести себя в форму, привести себя в порядок, победить свой страх, сделать что-то героическое, что-то великое, что заставит мир снова полюбить меня. Потому что, если этого не сделаю, я проведу остаток жизни, занимаясь прыжками на вечеринках по случаю дня рождения и рекламой подгузников для взрослых. А такое будущее страшнее, чем снова столкнуться с ремнями и проволокой.

Устроившись в гамаке на улице в тени, я закрываю глаза. Теперь, когда принял решение, я готов поспать. Кажется, что я только закрыл глаза, когда холодная жидкость брызгает мне на лицо.

— Вставай, — раздается резкий голос. — Вставай. Неужели у тебя не осталось гордости? Вставай.

Я задыхаюсь и подпрыгиваю вверх. Машу руками и пытаюсь поймать себя, но гамак крутится, и я падаю в грязь.

— О боже, — говорит женщина.

Трясу головой и стряхиваю капли жидкости с лица. Я стою на четвереньках в грязи. Делаю глубокий вдох. Пахнет виски. Я вытираю лицо. Грубая грязь смешивается с липким алкоголем и прилипает к моей коже. Моя футболка промокла насквозь, а с волос капает жидкость. Я снова отряхиваюсь, а потом слышу:

— Что с тобой не так?

Я встаю и поворачиваюсь к женщине.

— Ты, — подсказываю я. Потому что это та невысокая, нахальная брюнетка из вчерашнего утра.

— Я, — уточняет она. Затем протягивает мне бутылку виски. — У них не было «Лагавулина», поэтому принесла тебе это.

— Ты с ума сошла? — Снова вытираю лицо, но это только еще больше размазывает грязь и алкоголь.

— Ты сказал, чтобы я не возвращалась, пока не принесу твой «Лагавулин». Ну, извините, мистер, но у них в Сентрвилле нет модных напитков. Так что я прихватила для тебя второй лучший.

— Скорее сотый лучший. — Я отворачиваюсь, чтобы она не увидела улыбку, которая так и норовит появиться в уголках моего рта.

Начинаю приходить в себя, после того как прошло оцепенение, вызванное вылитым на меня виски.

— Ты была здесь вчера, — говорю я.

— Верно, — соглашается она. — Мне нужно спросить кое-что важное. Но ты, кажется... — она делает паузу и обдумывает свои слова — не здоров.

— Что ж, — забираюсь обратно в гамак и закрываю глаза. — Считай, я не здоров до конца вечности.

Она злобно пыхтит, и я навостряю уши, словно им нравится то, что они слышат.

— Прости, что искупала тебя в спиртном. Я вышла из себя... плохой звонок сегодня утром. Про...

Мои уши дергаются. Забавно, у меня уже много лет не было компании, а теперь я вроде как не хочу, чтобы она уходила. У нее низкий голос, сладкий и хриплый одновременно. Он как бы проникает в меня и вынуждает хотеть продолжения. Он смешивается с запахом виски на моей коже и заставляет меня чувствовать себя пьяным от ее голоса.

Мое тело напрягается, ожидая, что вот-вот до меня донесется ее голос. Но она молчит. Думаю, она собирается уходить. Очень жаль.

— Уже уходишь? — Я не открываю глаза, чтобы проверить. Кажется, мне трудно будет видеть, как она уходит.

Но тут она издает еще один сердитый звук. И вдруг толкает гамак. Сильно. Он опрокидывается, и я падаю на землю. Ударяюсь, и боль пронзает мою спину. От страха я напрягаюсь и хватаюсь за траву, пока боль не утихает.

— Черт побери, женщина. Ты с ума сошла?

Переворачиваюсь и лежу, ожидая, пока боль полностью утихнет.

Она стоит надо мной, положив руки на бедра. Как она не боится? Я неизвестный человек, сумасшедший пьяница, насколько ей известно, а она здесь, как ангел-мститель, и никакого страха. Я понимаю в кино, и так себя ведут только те, кому нечего терять. Она не сумасшедшая. Прищуриваюсь и смотрю в ее глаза.

Нет. Она не сумасшедшая. Она в отчаянии.

Я испускаю долгий вздох и провожу рукой по лицу.

— Прости, — снова говорит она. Но не думаю, что искренне. Я смотрю на листья дуба и проникающий сквозь них свет. Она освещена, как супергерой на обложке, а я — чурбан, которого она опрокинула. — Мне нужно с тобой поговорить, — повторяет она.

— Я это уже понял, — продолжаю постепенно расслаблять мышцы спины, чтобы остановить спазмы. — Дай мне секунду.

Она кивает, а затем прислоняется к стволу большого дуба. Я чувствую ее взгляд на себе, пока заканчиваю последовательность. Прошло много времени с тех пор, как я чувствовал тепло женского взгляда, и в то время как моя спина расслабляется, другая часть меня становится намного напряженнее.

Я пытаюсь подавить реакцию, но это проигрышная битва. Как только она заговорила, мое тело начало реагировать. Вот только, возможно, это нечто большее, потому что она уже замолчала, а я все еще чувствую ее воздействие. Наконец, я могу сесть. Откидываюсь назад и прислоняюсь к дереву. Ствол дерева толстый и достаточно широкий, чтобы мы оба могли расслабиться. Я поглаживаю траву рядом с собой

— Присаживайся, — говорю я.

Она колеблется, затем медленно садится как можно дальше от меня, все еще опираясь на кору.

— Что я могу для тебя сделать? — спрашиваю я, предпочитая отказаться от языка Голливуда и обратиться к образу старого доброго парня.

Она прочищает горло.

— Верно... — Останавливается, складывает руки, смотрит в сторону.

Забавно, что теперь, когда виски и гамак сброшены, она кажется почти застенчивой.

— Ты что-то хочешь? Скажи мне, что это не просьба о праздновании дня рождения, — говорю я, пытаясь разрядить обстановку. — Я не делаю животных из воздушных шаров.

Она слегка хмыкает, почти смеется, а потом смотрит на меня. Меня поражают веснушки, рассыпанные по ее носу и щекам. Эта беззаботная и юная черта кажется неуместной на женщине с таким серьезным характером.

— Я пришла за помощью, — говорит она. Изучая ее лицо, никогда бы не подумал, что она спокойна и решительна. Но я актер, и смотрю не только на выражение лица. Я слежу за ее руками. Они извиваются на коленях, и она сжимает их, пытаясь сдержать эмоции. Нервы. Беспокойство. Страх.

Я должен сказать, чтобы она уходила. Чтобы больше не беспокоила меня. У меня своих проблем хватает, не надо позволять ей сваливать на меня все, что не так в ее жизни. Я не мастер исправлять. Но... есть что-то в ней, в том, как она смотрит на меня. Не как на отжившего, а как на перспективного.

— Хорошо, — говорю. — Я слушаю.

Она закрывает глаза, и ее плечи опускаются на дюйм.

— Моя дочь, — говорит она. — Ты ее герой. Я имею в виду, Лиам Стоун.

Она открывает глаза и поворачивается ко мне. Киваю в знак понимания. У моего персонажа такое же имя, как и у меня, это было решение боссов сделать меня брендом.

— Она тоже хочет стать супергероем. Единственный способ, который она знает, — это тренироваться под руководством настоящего супергероя. Прямо как в комиксах. А ты — единственный супергерой в мире. Я хочу... то есть... я спрашиваю, не согласишься ли ты тренировать мою дочь.

Я отпрянул от женщины. Итак, я ошибся, она не отчаялась, она на самом деле сумасшедшая. Сумасшедшая фанатка. Я насмотрелся на них в прошлом. Они не могут отличить меня от персонажа, которого я играю. В прошлом это приводило к неприятным сценам.

Я разочарован. Я не понимал, как сильно хотел, чтобы она была чем-то большим, пока не понял, что это не так.

— Конечно, — говорю голосом, который, надеюсь, бесстрастен. — Я дам тебе автограф. Подпишу для вас несколько комиксов. — Встаю, чтобы дать женщине уйти с памятными вещами.

— Нет, — она хватает меня за руку. — Пожалуйста.

Я смотрю вниз на ее руку. Она краснеет и отстраняется.

— Прости. Ты просто... ты не понимаешь.

— Хорошо, — говорю я. Но думаю, что понимаю. — Как тебя зовут?

— Джинни, — отвечает она. — Джинни Уивер.

— Хорошо, Джинни Уивер. Я Лиам Стоун. Но я не супергерой. Я актер. Я сыграл супергероя. Ты понимаешь? Это притворство. — Нужно быть осторожным, когда объясняешь такие вещи. Иногда ситуация становится немного неприятной.