— Дак что, Михаил? — напоминает Ушаков.

— А ты как хотел? — спрашивает Логинов.

— Если бы болты взять удлиненные…

— Удлиненные? Чтобы проволоку собирать по дороге? Посмотри справа, параллельно к баку, есть место?

Ушаков заходит с другой стороны.

— Ну, есть.

— Посади на кронштейны…

Бакенщиков прикинул: правильно ориентирует Логинов. Надо хорошенько присмотреться к этому монтажнику, смекалистый парень.

— Сколько у тебя в звене?

— Народу, что ли? Пять человек.

— Возьмешь в звено?

Логинов испытующе смотрит на Бакенщикова.

— Если не шутите, становитесь к Ушакову, рассчитайте кронштейны, крепеж…

— Не шучу, — сказал начальник стройки, но как-то беспричинно тоскливо ему стало. «Вот еще, — одернул он себя мысленно, — меньше к себе надо прислушиваться».

— Ну раз так, полезай сюда, — позвал Дошлый из-под машины.

Машина Бакенщикову показалась громоздкой, неприступной. С какой стороны подобраться? Не верилось, что его чертеж воплотится в такую махину.

— Возьми ключ на двадцать два, вон, в ящике. Будем крутить гайки, — опять подал голос Дошлый.

Евгений Иванович заглянул под машину со стороны переднего колеса. Ушаков стоял на коленях.

— Давай, давай, — поторопил слесарь.

Бакенщиков втолкнул в сапоги штанину комбинезона, взял в фанерном ящике ключ, повздыхал и тяжело опустился на колено, согнулся осторожно, словно поясница хрустальная, но тут же над собой рассмеялся.

— Ты знаешь, у меня же радикулит. Зажмет — не разогнуться, а тут напугал я его.

— Привыкнешь, не так будешь гнуться. — Когда Ушаков перешел на «ты», в его голосе проглянули нотки превосходства.

— Говори, шеф, какой болт поддерживать? — спросил Бакенщиков, привыкая к полумраку. — А между прочим, — напомнил он, — бригадир велел мне кронштейны рассчитать.

— А больше он тебе ничего не велел? — ощерился Пронька. — Не сказал, становись к Ушакову?

— Была такая команда, — отпарировал шутку Бакенщиков. Он шумно отдышался от напряжения, чтобы половчее ухватить головку болта.

— Обижаться потом будем, — по-своему истолковал Пронька пыхтенье Бакенщикова. — Вот соберем машину, и обижайся сколько влезет…

Пронька затянул болты, обстучал их молотком и стал протягивать по второму кругу.

— Хэп, хэп, — азартно подергивал он гайку. — Но вот и все. Как ни болела, а померла. Петра Первого еще не так кузнец школил.

— То был Петр Первый и кузнец.

Евгений Иванович взял у Проньки торцовый ключ и попробовал за Ушаковым подтянуть гайку.

— Но ты даешь, — придержал Пронька руку Бакенщикова. — Так ключ задушишь. Бери вороток за конец, рычаг ведь.

Бакенщиков налег на вороток, еще наддал, и гайка чуть-чуть стронулась.

— Ну вот, видал, — чему-то обрадовался Пронька. — Не научи да пошли по миру мыкаться.

— Давно слесаришь? — перебил Бакенщиков. — Какой разряд, Прокопий, так, кажется?

— Прокопий Антонович, — уточнил Ушаков. — А разряд пятый, материковский.

— Что это значит — материковский?

— А то и, значит — кадровый. Тут пока на мертвой точке стою. Сам двигаюсь, а разряд на якоре.

— На якоре?

— Ты что, с луны упал? — из-под локтя глянул Ушаков. — Порядок такой на стройке. Слесарей ни во что не ставят…

— Что-то я тебя, брат, не пойму, — сказал Бакенщиков.

— Я и сам понять не могу. Давай-ка покурим.

Они вылезли из-под машины, охлопали комбинезоны. Бакенщиков закурил папиросу, Ушаков — сигарету.

— Говорят, сигареты легкие обжигают, — прикуривая, заключил Ушаков.

— Бери папиросу, — предложил Бакенщиков.

— Я не к этому. У папирос, говорят, мундштуки остужают дым.

— Бес его знает. Я к беломору привык. Смолю уж сколько… Ты, Прокопий Антонович, начал о слесарях, а не договорил.

— А что договаривать? У нас как? Проштрафился шофер или, скажем, бульдозерист, его раз — и в слесаря разжаловали, крути гайки. Вот и крутится около тебя, мается, он ведь ни хрена не волокет в слесарном деле. А ведь слесарь — это кто? — Пронька вынырнул из-под локтя Бакенщикова с другой стороны. — Если сравнить, то настройщик оркестра: не отладил инструмент — какая игра? — Пронька задохнулся дымом, закашлялся. — Не всякий может. Тут и слух, и глаз, и пальцы верные, да и вообще. — Дошлый посверлил висок. — Вот и выходит, что я всю свою сознательную жизнь хожу в штрафниках. — Он непритворно тяжело вздохнул. — Пропадает гордость за свою профессию.

— Э-э, Ушаков, — протянул Бакенщиков, — рака за камень заводишь, штрафника твоего переводят в слесари на пониженный разряд, так?

— Как бы не так, разряд неприкосновенен. В исключительных случаях только могут снять, а почему бы провинившегося в токари не перевести, в шоферы? Действительно, почему? Не потянет?

— Не потянет, — согласился Бакенщиков.

— Вот я и говорю. То в летчики все бросятся, то в подводники, так уж бытует: летчик — почетно, официант — низко, уборщица — позорно. Ткачиха — герой, а вот что-то подсобного рабочего я в героях не встречал.

— Ты что же, сферу обслуживания хочешь поставить над производством?

— Я бы ни над кем не ставил. Шофер — хорошо, слесарь — не менее почетно.

— Но ведь к слесарю второго разряда и к слесарю шестого в коллективе по-разному относятся. Улавливаешь?

— Разница в тарифной ставке, а так нет. — Отшвырнув окурок, Ушаков нырнул под машину. Но через минуту высунул голову. — Сходили бы вы, — Евгений Иванович, на базу, присмотрели бы металл на кронштейны?

— Что это я у тебя в посыльных? — полусерьезно замечает Бакенщиков. — А кто рассчитает кронштейны?

— Вы, — поморгав утверждает Ушаков. — Кто еще?

— Я и ходи, я и рассчитывай?

— Нет. Вначале сходите, потом рассчитайте, а то рассчитаешь, а металла такого не окажется. Потеряем время. Пока ходишь, я буфер возьму на болты, да еще подумать надо, куда его присобачить.

— Тоже верно, — соглашаемся Бакенщиков.

— Да, чуть не забыл, — Пронька вытащил из внутреннего кармана куртки требование. — Здесь вот швеллер, балка, уголок, да вы знаете, здесь все, чего по чертежу недостает.

Бакенщиков взял из рук Ушакова изрядно потрепанное требование и крупно, размашисто зашагал по дороге. На душе Бакенщикова было неспокойно. Он и сам не знал, отчего щемило, поднывало под ложечкой. Что-то было не так. В отношении Ушакова к нему, Бакенщикову, виделось пренебрежение, да и в машине масса недоработок, он только сейчас их увидел и казнил себя за то, что поторопился. Но ведь время подхлестывало. Несовершенной оказалась его машина, да и в общении с людьми, он заметил, не хватало каких-то «деталей». Стройку, как и свою машину, он не мог увидеть как бы со стороны, с высоты и объективно разобраться во всех промахах. Слишком близко и дорого ему было все, от этого каждую неурядицу на стройке он принимал как личную обиду. Пытался было противиться этому, не получалось.

Ишь, как Ушаков — мысли вернулись к сегодняшнему дню — независим в суждениях. А были ли мы такими? Бакенщиков представил себя в те годы, когда он начинал бетонщиком. Однажды они с бригадиром пошли с предложением к Шаврову, полчаса толкались около дверей, не решаясь войти. Предложение-то было — короб из досок. А ведь молодой прораб не проглядел тогда ни бригадира, ни его — Бакенщикова. К нашему стыду, упрекнул себя Бакенщиков, мы не всегда замечаем человека. А рабочий наш масштабно мыслит. Вот с тем же Логиновым, пожалуй, трудно иному инженеру равняться, забьет.

Глина под ногами хлябала, налипала на сапоги — по пуду на каждый. Бакенщиков едва тянул ноги. Раньше не замечал такой грязи. Проскочить на вездеходе — не то, что грязь месить. Неужели нельзя подсыпать грунта, злился Бакенщиков.

На складе нужного металла не оказалось. И вернулся Евгений Иванович на монтажную площадку с пустыми руками.

— Из чего же завтра кронштейны лепить? — почесал в затылке Ушаков. — Логинов ведь спросит, не посмотрит на портфель, врежет досконально.

— Ну, а как бы вы без меня? — вырвалось у Бакенщикова. — Что бы вы стали делать?