— Комбинировать, — нисколько не смущаясь, ответил Ушаков, скомбинировали бы!

— Ну и комбинируйте! Посмотрю!

— Очень просто: вместо уголка поставлю балку…

— Но это же расточительство, — возмутился Бакенщиков, — за такое, знаете…

— А вы как думали, — уставился глаза в глаза Ушаков. — И металл перерасходуем, и в наряде «округлим». Вот вы пробегали, — глаза у слесаря словно запотели, — а вернулись ни с чем. А сколько наш Логинов теряет на беготне? Мы же его обрабатываем. А не будет он бегать — зубы на полку положим, опять нехорошо. Вот и кумекайте, а я пошел. До завтра.

Вот тебе и Дошлый. Бакенщиков еще постоял, покурил. Подошел Логинов. Евгений Иванович поймал себя на том, что волнуется. Что за чертовщина. Это, видать, от того, что не выполнил задание…

— Профильной стали нет, — виновато сказал Бакенщиков. — Что же ты мне, Михаил, об этом раньше не сказал?

— А с чего будет — сидят бабы, жены начальников, ничего не знают, корову от козы не отличат, а металл и подавно. Скомбинируем кронштейны из листа. Резка, сварка. Зато выход из положения. Не дело, конечно, гнать металл, да время жаль упускать, — спокойно выручал Бакенщикова Логинов.

— Скомбинировать предлагаешь, можно скомбинировать, — почему-то сразу согласился Бакенщиков. Хорошенькая «комбинация» из листа тавровую балку варить. Заикнись бы кто на планерке — выдал бы он на всю катушку… Вроде уступчив, а на самом деле сказал, посоветовался, а вышло — приказал. — Так, значит, комбинировать, — усмехнулся, — с чего начнем?

— Может, уже сегодня поздно, извините, Евгений Иванович, задерживаю.

Логинов взглянул на небо, на закатное солнце. Туман реденько поднимался от Заполярного, и сквозь него, как сквозь мыльный пузырь, радужно светило солнце.

Бакенщиков собрался было уходить, но вдруг обернулся к Логинову:

— Михаил, я выполнил твое задание. Вот эскиз кронштейна. — Бакенщиков вырвал из блокнота листок и передал Логинову, тот неторопливо разглядывал чертеж. Молчал. Евгений Иванович не выдержал, потянулся к эскизу.

— Дай-ка, Михаил, мою записку. Это просто-напросто волевое решение, не больше.

Михаил недоуменно поднял черные густые брови.

— Почему же волевое?

Он еще некоторое время рассматривал эскиз, потом попросил у Бакенщикова карандаш и, подрисовав «косынку», вернул листок.

Бакенщиков пробежал глазами по эскизу.

— Нет, Михаил, все-таки это волевое решение.

— Почему волевое? Я, Евгений Иванович, пустые слова не понимаю, — глухо сказал Логинов. — По-моему, есть решения умные и есть — глупые. Приложите свою линейку, и выйдет по-моему.

— Скажите на милость, какая уверенность. Ну-ка, ну-ка, — развеселился Бакенщиков. Присел на стеллаж, достал из кармана логарифмическую линейку. Подвигал ползунком.

— Логинов, ты маленьким сорочьи яйца ел? Все знаешь.

Бакенщиков думал: «Интуиция, талант, случайность, совпадение? Но ведь Логинов определил развал колес, высчитал угол с предельной точностью».

— Ну ладно, Михаил, делайте. — Бакенщиков вернул эскиз Логинову, а сам решил завтра пораньше выбраться на монтажную площадку.

Но он не мог уйти сразу. Машина его завораживала. Смотрел на нее, и начинало казаться, что реактивный двигатель начинает работать. Кажется, что сейчас сорвется она с места и понесет неведомо куда, набирая скорость.

И ему показалось, что он не выдержит стремительного ее бега… Бакенщиков даже прикрыл ладонью лицо, встряхнул отяжелевшей головой. Чертики в глазах прыгают — надо пойти прилечь. Сумасшедший день.

Ему почему-то вспомнился давний разговор с Шавровым. «Вопросы тактики иногда важнее вопросов стратегии, — сказал тот, — главное не что сделал, а как сделал». Вынырнул из памяти давнишний разговор с женой. «Ради главного можно мелочами поступиться, — начал он философствовать за ужином, — смолчать». — «Э-э, это разговор не новый! — вцепилась Людмила Федоровна. — Цель оправдывает средства, да? Я буду делать подлости, потому что борюсь за честность. Так что-ли?..» Бакенщиков и сейчас поморщился, лезет всякая белиберда…

Он шел обочиной. Шел домой не спеша, ноги его, словно разболтанные в суставах, тыкались в разные стороны. Полнота, которая давно уже ссутулила фигуру, не давала пружинисто шагать, но он весь отдался уже привычному для него ощущению ходьбы, ветра, угасшего вечера. Когда же вот так неторопливо он возвращался домой, когда? Бакенщиков даже остановился: не мог вспомнить. С утра до самой ночи мотался он на машине с объекта на объект, потом кабинет и… снова машина.

Летели часы, дни, годы. Вот и походка утеряла прежнюю легкость и упругость. Под машину сегодня еле влез и повозился всего ничего, а колени все еще чувствуют жесткость земли.

— Да-а, — неизвестно к кому обращаясь, протянул Бакенщиков. И было в этом коротком слове и недоумение, и грусть, и сожаление об утрате чего-то, и упрямое, настойчивое желание подчинить себе как ускользающее время, так и себя ощутить в нем.

Собственная беспомощность, неполадки, в которые его, словно щенка, тыкал Ушаков, — все это с беспощадной ясностью убедило Бакенщикова, что в чем-то он отстал, коли не может навести порядок в своем хозяйстве. Бесхозяйственность на пользу — выкроят, загубят металл на кронштейны, да еще и в наряде «округлят»…

Мысли теснились, сталкивались. Бакенщиков останавливался, прикуривая угасшую беломорину, делал несколько глубоких затяжек и снова забывал о папиросе.

«Надо, чтобы ты был начальник, все мог, чтобы силу твою чувствовали», — высказался он однажды и стал доказывать это теперь себе.

«Силы без правды нету, нету, Женя», — Евгений Иванович как бы вновь услыхал звонкий голос Людмилы.

— Силы без правды… — повторил он вслух.

Завернул за угол. Вот и его коттедж. Пока он на крыльце щепкой отколупывал с сапог грязь, выбежала из прихожей Людмила.

— Боже мой, — запричитала она. — Как же я тебя проглядела? Газик-то не фыркнул. Да ты, никак… Дыхни-ка.

— На улице-то хоть не шуми, — отстранил жену Евгений Иванович.

— Да на тебе лица нет, случилось что? Снимай сапоги — ополосну.

Бакенщиков разувался, а Людмила без умолку тараторила, всплескивая руками.

— Скажи кому — не поверят. Куры смеяться будут. Не двадцать лет, взялся гайки крутить…

— Много ты понимаешь, — огрызнулся Евгений Иванович.

— Где уж нам, — обиделась Людмила Федоровна, — надо было выбирать понятливую, И теперь еще не поздно. Лучше бы прачечную построили, чем твою машину, спасибо бы женщины сказали.

Бакенщиков отмахнулся.

— Кто про что, а курица — про просо.

Людмила Федоровна не ответила и вышла.

— Женя, воды тебе погорячее? — послышался ее голос из ванной комнаты. — Да, вспомнила, из главка звонили.

— Ну и…

— Я сказала, чем ты тут занимаешься: может, хоть в слесари переведут — отмаешься.

Людмила была помоложе Бакенщикова: в поселке старалась играть роль первой дамы. Поначалу это смешило Евгения Ивановича, потом привык и перестал замечать как причуды жены, так и ее саму. И ничего у них не осталось общего, отношения укладывались в некий динамический стереотип, когда люди многое делают по привычке, автоматически. А ведь было и счастье, когда влетал в дом на крыльях, но он только брал, брал. Была любовь, обожание. Он позволял себя любить, только себя позволял и обанкротился: канули в безвозвратное прошлое те дни и годы. Людмила Федоровна его не любила больше… А он?..

Бакенщиков надел тапочки и пошел в ванную.

На испытание «дурмашины» на полигон съехалось много народу, почти все строительное управление Заполярного.

Как ни старался Бакенщиков скрыть волнение, это ему плохо удавалось: лицо то краснело, то бледнело.

— Что я как невеста перед венцом, — одергивал себя Бакенщиков.

Пока бульдозеры елозили, снимали торфяной слой, Бакенщиков уже который раз подходил к Логинову.

— Ну как, Михаил, скоро?

Логинов возился с масляным насосом и отвечал Бакенщикову не сразу. Тогда он перекидывался на зевак.