Глава 1

За руки не взялись, даже когда скрылись от проезжей части в лесном массиве с россыпью высоченных сугробов. Ваня знал, что мечтать о нежностях — глупость, но всё равно ждал их. А потому разочаровался и обиделся. Василий, конечно же, на кислое лицо друга внимания не обратил. Достал старую Canon, закрепил широкоугольный объектив, посмотрел сквозь видоискатель. Нахмурился, из-за чего морщины меж бровями сложились в крест. Щёлкнул. Белые курганы — могилы бесчисленных трав — не дрогнули, дубы с прелой, не сброшенной листвой, не шелохнулись. Щёлкнул снова.

— М-м, — довольно протянул Василий, всё ещё смотря сквозь видоискатель.

— Красиво? — спросил Ваня.

Василий не ответил. Щёлкнул.

Погода была чудесной — явление весны пред Новым годом. Солнце с безоблачного неба сияло ярко, слепило, пронизывало жаром сквозь перчатки и куртки. Было тепло, но в меру, чтобы снег не таял, а оставался плотным и очень липким, идеальным для снежков. Ваня слепил один, смеясь, метнул в согнутого в поисках идеального кадра друга. Снаряд вскользь задел плечо, снежные брызги облепили камеру. Ваня на мгновение забыл, как дышать.

Василий молча выпрямился, хмурый, по-старчески суровый. Отряхнул Canon, осмотрел. Потыкал пискающую сенсорную панель, глянул в видоискатель, щёлкнул. Всё хорошо. Убрал камеру в утеплённый чехол и только после этого посмотрел на Ваню.

— Больше так не делай.

— Вась, я не хотел…

— Не делай.

Они пошли вглубь леса, спустились по замусоренной лощине, вышли к болоту — сюрреалистичной белизне со сливающимися в монохромный узор берёзами. Василий остановился, потянулся к рюкзаку за Canon. Ваня пошёл вперёд, не дожидаясь и наивно полагая, что его сфотографируют. Выпрямил спину, как будто сзади заметно. Щёлк. Снежком по макушке.

— Сука!

Обернулся, отряхивая шапку. Василий улыбался, скатывая второй снежок. Ваня не мог двинуться с места, глядя на чарующую улыбку, смеющиеся глаза. А ведь он иногда забывал, что Василий не только хмуриться умеет, что борозды над бровями — мимические, а не статические. Как же он прекрасен, когда не серьёзен… Щёлк. Снежок слабо ударил в грудь.

— Кому-то щас намылю рыло!

Ваня оттаял, широченно улыбаясь, рывком набрал снега и пошёл в нападение. Щёлк, щёлк, щёлк. В конце, изрыгая жуткий, пускай и наигранный, клич, увернулся от снаряда, молниеносно подобрался к Василию, схватил за ворот куртки, но рыло намылить не смог. Замер, как пару мгновений назад, заворожённый осклабленным, краснощёким, красноносым лицом. Невольно приблизился, желая поцеловать. Улыбку напротив словно стёрли ластиком, а над бровями снова сложился крест. Василий спокойно отнял от себя руку, стянул с плеча рюкзак, раскрыл, вытащил чехол с камерой, будто не замечая друга.

Ничего не произошло.

Так говорила его спокойная хмурость. Ничего. Не произошло. Ваня принял правила игры, медленно отошёл. А чего ещё он мог ожидать? Ничего, в самом деле, не произошло, хотя парню показалось, что внутри он умер. И что, буквально на мгновение, мир перевернулся с ног на голову, берёзы корнями устремились в небо. Но стоило моргнуть — и всё в порядке, разве что сердце бьётся учащённо от обиды.

Из-за заснеженных берёз вылетела сорока, села на сугроб, не проваливаясь. Двумя скачками приблизилась к Василию, покосилась боком. Ваня смотрел на это и не мог избавиться от мысли, что сорока вот-вот заговорит. Что она и сделала:

— Ох, слыхала я, что Ванька потерял её, а теперь устремился в погоню! — причитала сорока женским голосом.

Ваня вылупился на говорящую птицу, близкий то ли к обмороку, то ли к истерике. Успокаивала лишь безмятежность Василия, который, словно не слыша сороку — ведь это невозможно! — спокойно застегнул чехол, разблокировал Canon.

— Кого потерял? — спросил, прикладывая камеру к лицу.

— Кого-кого, любовь, конечно же!

— К кому?

— К тебе!

— Серьёзно? — обратился Василий к другу, опустив Canon.

Ваня, как бы сильно ни старался, ответить не мог. Чувство беспощадного бреда парализовало. Пересилив себя, он тихо шепнул:

— Коллективное безумие…

Крест разгладился, брови поднялись, борозды удивления прорезали лоб. Василий осторожно шагнул к другу.

— Вань, всё хорошо?

— Я спешу! — встрепенулась сорока. — Осведомить надо ещё трёх дураков! Выслушайте, а потом творите, что хотите! Соблюдайте регламент.

Василий коротко кивнул Ване, мол, потерпи. Сорока перелетела на сугроб повыше, почти сливаясь с берёзовой стеной. Театрально выставила крылья и заговорила:

— В некотором царстве, в некотором…

— Ты же спешишь, — тут же перебил её Василий.

— Мерзкий юноша, — застрекотала сорока. — Хорошо, без вступления пойдём, сразу к потере. Так вот, влюбился Ваня на первом курсе в одногруппника Василия и вскоре с ним крепкую дружбу завёл. Пошла о том молва среди студентов прочих, дескать, не просто дружба там, а любовь; от малого до великого все судят, толкуют. Вот только напрасно. Нет ещё отношений. Скромен Ваня, а Василий на чувства туповат.

— Можно не так грубо? Я бы назвал себя неэмпатичным.

— С низким социальным интеллектом, — отрезала сорока. — Между тем наступил второй курс. Ваня понял, что панибратством да объятиями одними сыт не будешь, а потому пригласил друга в лес. Сделал он это затем, чтобы наедине в симпатии признаться, пока Василий бесчувственность свою сквозь фотографии красочные сублимирует. Тут-то любовь взяла и потерялась!

Сорока чуть выше подняла крыло, быстро ковырнула клювом, почистила. Глухо защебетала.

— И направились Ваня с Василием в болота по любовь. Долог и мучителен был их путь. Шли-шли, пока три пары железных ботинок не истоптали, три посоха железных не изломали, три железных просвиры не изглодали…

— А давай как-нибудь без этого?

Сорока остановилась, злобно глянула на Василия. Ване показалось, что она не на шутку обиделась.

— Мерзкий юноша! Надеюсь, вы ошибётесь да сдохнете! — замахала крыльями и сорвалась в воздух, мгновенно растворившись среди берёз.

А была ли она?

— Пойдём? — тут же спокойно спросил Василий.

Ваня не ответил, высматривая сороку меж заснеженных ветвей. Монохромное пространство оттенилось пурпуром, тени ожесточились. Неужели так быстро стемнело? Ещё даже не вечер. Посмотрел на небо. Тучи ртутью разлились по синеве. Шёл мелкий-мелкий снег.

— Что за пизд…

— Не надо! — громко прервал Василий. — Только не ритуальными фразами. Не в лесу. Идём?

— Вась, что происходит?! С нами только что болтала птица!

— Ты в порядке? — Василий подошёл ближе, камеру держал на локте за ремешок.

— Нет! Я не в порядке, мне офигительного плохо! У меня закислились мозги, понимаешь? Я сам ничего не понимаю! Срочно идём к остановке и едем в ближайшую поликлинику! У нас контузия, шок, дебилизм, истерия, грибной передоз. Прочь отсюда!

Крест разгладился, Василий усмехнулся.

— Смешно. Лол, кек. Пошутили и хватит. Давай, идём, иначе я в самом деле поверю, что ты чокнулся. Ну же. — Он взял Ваню за руку и, как ребёнка, повёл в болото. — Быстрее, иначе не успеем выискать дар.

Ладонь у Василия была жилистой, горячей. Ваня крепко сжимал её и шёл, нисколько не сопротивляясь, только стискивая зубы. Семенил по вытоптанным с годами дорожкам, перепрыгивал через канавки, с трудом, забивая сапоги снегом, перебирался по кочкам. Среди берёз темнели лиственницы, ёлки. Ваня мог поклясться, что на острую хвою некоторых красавиц были нанизаны яблоки и апельсины. «С этим миром что-то не так, — думал парень, тяжело дыша. — Вроде, всё в порядке, а вроде, какое-то дерьмо».

Они шли недолго. Ваня прекрасно знал лес — если так можно назвать заросшую деревьями землю, с четырёх сторон окружённую дорогой, — поэтому понимал, в какой его части находится. Рядом окружное шоссе, до него меньше километра. Вот только почему не слышно шума от проезжающих автомобилей, гула ветра?

«Дар» ждал путников на пустыре, примяв под себя сухой камыш. Взгляд в первую очередь привлекал лысый пах между вульгарно раздвинутых жирных ног, лишённый, однако, женского и мужского начала. Идеальное кукольное лицо тупорыло смотрело себе на грудь, пухлые руки покоились на сломанных стеблях. Прекраснейший обмороженный труп.

— Ангел, — шепнул Василий, сфотографировал.

— Твою мать. — Ваня, с трудом заставив себя не пялиться на «дар», достал телефон, связи не было. — Сука… Пошли к дороге.

— Зачем?

— Это труп, Вась! — голос сорвался в истерике. — Труп!

— Ага. — Щёлк. — И что?

Ваня отвернулся, сцепив руки, которые дрожали то ли от ужаса, то ли от злости. Снежная пыль безмятежно сыпалась с ртутного неба. За спиной раздался очередной «щёлк». Парень развернулся, скрежетнул зубами.

— Ты больной?! Грибами зашырнулся или как?

— В отличие от некоторых, я таким не занимаюсь. — Василий, разглядев в лице друга крайнюю степень отчаяния, тяжело выдохнул, убрал Canon. — Ну что? Что не так? Зачем к дороге идти?

— Вызовем полицию.

— Зачем? Мы и сами можем его съесть.

— Не понял.

— Ваня, это всего лишь тело ангела. — Василий шаркающими движениями откинул стебли камыша, носком поддел жирное бедро.

— Не трогай!

— Тише-тише. Не трогаю. Ногу убрал, всё. Я тебя не понимаю; если это шутка, то она затянулась.

— Перед нами, — Ваня чуть ли не брызгал слюной от ярости, — грёбаный труп!

— Да. Ангела. Скажи, ты собираешься каждой мёртвой белке или замёрзшему голубю полицию вызывать? Я не догоняю.

— Пошли к дороге, — отчеканил Ваня и развернулся.

Василий ругнулся, но пошёл следом.

Вышли быстро. Лес просто в один момент разделила линия чёрного шоссе, окаймлённого заледеневшей насыпью. Друзья остановились возле неё, не перебираясь к асфальту. Ваня разблокировал телефон, облегчённо выдохнул: связь появилась. Позвонил на номер «112». Трубку взяли на удивление скоро. Рассказал о находке, объяснил, куда надо ехать, пообещал оставаться на месте. Василий, пока длился разговор, бил себя по лбу, матерился.