И все же она продолжает рассказывать мне. Словно я священник, а она пришла ко мне на исповедь. Это девчачья болтовня, думаю, так ей кажется.

Для меня это образование, так это вижу я. Подобным образом я изучаю такие термины, как "выстрел спермы", о которых мне, вероятно, было бы лучше не знать.

Однако мне кажется странным, что ты никогда не вытворяешь со мной подобных вещей. Этого никогда не было.

Ты никогда не трахаешь меня в задницу. Не кончаешь мне на спину или на лицо.

Я пытаюсь представить свои ощущения, каково бы мне было, делай ты все это. Понравилось бы мне? Или я возненавидела бы все это? Чувствовала бы я себя униженной... или же подобное наоборот возбудило бы меня? Иногда, наверное, я бы чувствовала отвращение, а иногда, возможно, мне бы даже нравилось. Не думаю, что вправе даже спросить о подобном. И не думаю, что в самом деле хочу знать, как бы я отнеслась к этому.

Рейчел нравится испытывать боль во время секса. Нравится, когда ее шлепают. Жестко. Нравится, когда ей связывают сзади руки галстуком и трахают сзади, одновременно шлепая ремнем, засаживая ей по самые яйца. Это все дословно ее слова.

Я не хочу слушать все это.

Но и не могу прекратить спускаться к ней поговорить, хоть и знаю, что она станет рассказывать мне обо всем этом.

Я хочу знать, и я ненавижу себя за это желание.

Также она делится со мной пристрастиями своих подруг-подопечных. Четыре любит вставлять вибратор в попку во время секса. Пять - поклонница минета и обожает чувствовать сперму на лице. Семь, Восемь и Девять вообще не любят ничего из того, о чем знает Рейчел, а Два - поклонница аутоэротического удушья, то есть ей нравится, когда ее душат во время траха.

Я знаю, что на третьем этаже происходит намного больше сексуальных приключений, чем можно было бы назвать здоровым сексом.

Это так же говорит мне, что у тебя есть неестественное и, возможно, сверхчеловеческое сексуальное влечение. Хотя бы раз в день со мной. Рейчел утверждает, что обычно ты навещаешь ее раз в неделю. Плюс девочки Два и с Четыре по Девять. Включая меня, десять женщин. Каждый день другая женщина, плюс три сверху, чтобы иметь более одной в день. Что, честно говоря, является лишь одной перестановкой, основанной на доступной мне информации, переменных и моих математических навыках.

Думаю, в твоей жизни есть лишь секс.

И работа.

Хотя со мной ты спишь. Действительно спишь. Три часа утром - с девяти до двенадцати и, обычно пока «работа» не вмешается, еще три часа - с двадцати двух часов вечера до часу ночи. Странная разбивка на часы. Ты всегда в движении, всегда куда-то спешишь. Ты резко просыпаешься, полностью и сразу. Твои глаза распахиваются, ты дважды моргаешь, затем встаешь и одеваешься. Никогда не потягиваешься, не трешь глаза, не зеваешь, не колеблешься, сидя на краю постели, потирая рукой подбородок с отросшей щетиной. Просто... просыпаешься, полностью. Это неестественно.

Жить с тобой странно, вот что я понимаю.

Теперь мне никогда не бывает скучно.

Я все еще работаю. Но теперь я спускаюсь в старую квартиру, которая переделана в офис, где встречаюсь с клиентами. В спальне теперь есть компьютер и телевизор с большим экраном в гостиной. Это мое пространство. Если бы у меня был «дом», то это он, а не пентхаус, что я делю с тобой.

Нет никаких визуальных доказательств, что я живу с тобой. Я не знаю странно это или нет. Я не меняла ничего в обстановке. У меня есть отдел в твоем шкафу для моей одежды: под «шкафом» я имею в виду две тысячи квадратных футов, предназначенных для хранения одежды. Твой дом - это весь верхний этаж здания открытого плана, некоторые участки разделены движущимися экранами. Таким образом, шкаф - очень продуманная область, отделенная так, чтобы быть невидимой из любого участка квартиры, встроенные стойки, чтобы повесить костюмы, брюки и рубашки, полки для футболок, нижнего белья и носков. И моя одежда. Но кроме полок и вешалок с моей одеждой, случайный посетитель, которого и быть здесь не может, никогда не узнает, что я там живу.

Тут нет твоих фотографий, нет моих, нет фотографий твоей семьи или вообще хоть чьих-либо. Лишь абстракции в рамках неизвестных художников. Увеличенное изображения листьев или головы насекомого, гладь озера, представленная так, словно это зеркало, различные пятна или цветные полосы. Изображения с использованием толстых слоев красок, которые незамысловато переходят в текстуры крон деревьев. Необычно, безлико и в то же время прекрасно.

Как и ты, во многом.

Мое пространство - это старая квартира. Я все еще стою у своего окна и сочиняю истории о прохожих, которые снуют по тротуарам внизу.

Моя жизнь такая, как и прежде. Кроме того, что теперь я живу в пентхаусе, смотрю телевизор и брожу по интернету, а ты все еще имеешь доступ к моему телу, когда свободен. Полагаю, якобы я могу выйти из здания, если захочу.

Но у меня все еще нет собственных денег. Никогда не вижу чек или хоть одну долларовую купюру. У меня нет удостоверения личности.

Я все еще не контролирую свою клиентскую базу.

У меня нет другого имени, кроме Мадам Икс.

Нет каких-либо воспоминаний о прошлом, кроме того, что я испанка по происхождению... или это только по твоим словам.

*** 

Каждый из них принюхивается к стакану виски, ноздри раздуваются, глаза прищурены, губы поджаты. Оценивание.

― Что это за виски? - слышу я вопрос.

― Шотландский, вообще-то,  ― отвечаю я.  ― Макаллан 1939.

Каждый из них сжимает хрустальный стакан, губы касаются обода, золотая жидкость скользит. Язык смакует, сквозь хрусталь видно искаженные розовые очертания.

― Черт побери. Это нахрен великолепно.

― За десять тысяч долларов за бутылку он должен быть хорош,  ― отвечаю я.

Ни один из них не вздрагивает от суммы. Конечно, нет. Сегодня он  ― богатый мальчик высочайшего уровня. Семейные дома на Карибах, в Средиземноморье, на юге Франции, даже ранчо на пампасах Аргентины. Они пользуются абсурдно дорогими товарами, часами, ликерами, машинами, частными самолетами. Бутылка виски за десять тысяч - хороший тон.

Но это вовсе не значит, что хоть один обладает утонченным вкусом или является ценителем прекрасного.

Или блещет манерами.

Конечно же, нет.

Я пытаюсь вспомнить имя из досье; это наша первая встреча.

Клинт? Флинт? Что-то подобное. Пресное. Как у любого из них. Высокий, но не слишком. Ничего не выражающие карие глаза. Обычные каштановые волосы, могу поспорить, дорогая стрижка и укладка. Высокие резко очерченные скулы, как минимум. Не слишком развитая мускулатура или ярко выраженная, не слишком много времени проведено в спортивном зале, как может показаться. Голос с придыханием, словно говорит с заложенным носом. В реальности это сводит с ума.

Клинт. Так его зовут.

― Итак, мадам Икс.  ― Доктор Мартенс кладет ноги на мой кофейный столик, нагло, по-варварски.  ― Как именно это все происходит?

Я резко вдыхаю, чтобы набраться терпения и ради эффекта.

― Во-первых, Клинт, уберите ноги с моей мебели. А затем расскажите мне, читали ли вы инструкцию и контракт?

― Я просмотрел брошюру. Звучит, как продвинутая версия уроков этикета Эмили Пост для мужчин, только ты берешь штуку за час,  ― глоток виски, - и да, я читал контракт. В смысле, без шуток. Кто подписывает подобные контракты, не читая? Это не какое-то онлайн соглашение или типа того. Итак, я понял. Не прикасаться к вам, не приставать. Без разницы. У меня есть девушка и я не изменник, так что это не проблема. Честно говоря, я просто хочу поскорее разделаться с этим бредом.

― Почему вы здесь, Клинт?

― Потому что мой папочка сейчас распоряжается всеми активами, и он говорит, что мне пора бы научиться немного сглаживать острые углы, - язвительно, с нескрываемым сарказмом произносит он.

― А вы не согласны с этим?

Пожимает плечами.

― Черт, нет, конечно. То есть, не вижу в этом смысла. Что ты собираешься сделать? Скажешь прекратить хамство и расскажешь, какую вилку использовать на официальных приемах? К черту все.

Внезапно я чувствую дикую усталость от всех этих уловок.

― Это именно то, что я должна сделать. Сказать Вам, чтобы почистили свой лексикон. Сказать Вам, чтобы держали свои идиотские грязные ботинки подальше от мебели других людей, когда вы у них дома. И да, я должна сгладить ваши острые углы, научить вас вести себя прилично в обществе, будто в вашем неуклюжем варварском теле есть хоть капля хороших манер, - я перевожу дыхание и потираю переносицу, - но, честно говоря, Клинт, я не вижу смысла. Вы, вероятно, неисправимы.

― Что, к чертям, это значит?

― А значит это, что вы несуразный варвар, у которого нет и намека на манеры. Нет шарма. Нет самообладания. Кроме того, это значит, что у вас напрочь отсутствует потенциал этому выучиться. Это значит, Клинт, что вы попросту тратите мое время.

― О боги, ты настоящая стерва, ты это знаешь?  ― Они встают, карие глаза горят ненавистью.  ― Пошла к чертям. Я не должен выслушивать это от тебя.

― Так и есть.  ― Я указываю на дверь.  ― Как там говорят? А точно: скатертью дорожка.

Потом он уходит, а я испытываю облегчение.

Я правда не знаю, как долго еще смогу выносить подобное.

Представим, что то, чем я занимаюсь,  ― это «работа». Она представляет хоть какую-то ценность. Тем, что она мне нравится. Что она хоть что-то да значит. Для меня, клиентов, Калеба. Для кого-нибудь. Но это только... пустота. Игра. Все мы актеры.

Я не могу больше этим заниматься.

Внезапно я становлюсь подавленной, изнуренной. Взволнованной. Беспокойной.

Злой.

Чувство внутри меня не поддается описанию. Зияющая пропасть, метафизический голод. Необходимость куда-то идти, что-то делать, но я не знаю куда и что. Мне нужно что-то нематериальное. Эта необходимость доводит меня до паники, такое чувство, что если я не покину эту квартиру, это здание прямо сейчас, то могу взорваться, могу превратиться в размахивающую руками, кричащую, бормочущую сумасшедшую.