ГЛАВА 10

Я стою в полном одиночестве посреди лобби твоей Башни. Стойка ресепшн укомплектована полностью: двое пожилых белых мужчин, яркая молодая темнокожая женщина, бритая налысо, и латиноамериканец неопределенного возраста, а значит ему около тридцати. Они все посмотрели в мою сторону, отметили мое присутствие и вернулись к своим обязанностям, хотя темнокожая девушка сделала короткий звонок. А значит, они узнали меня, и Лен, скорее всего, уже предупрежден.

И это действительно так, это Лен, он появляется из шахты лифта. Ни одной эмоции на его словно высеченном из камня лице, только четкие дикие жесткие контуры. Он не приветствует меня, не произносит ни одного слова. Просто указывает на лифты. Я киваю и иду вместе с ним к лифту с пометкой «Частный».

Поездка будет длинной.

‒ Лен, а сколько тебе лет?

Любопытство одолевает меня.

‒ Сорок девять, мадам.

‒ Расскажи мне о самом ужасном поступке, который ты совершал.

Тишина окутывает нас, пока Лен смотрит на меня сверху вниз.

‒ Мне сложно выделить только один ужасный поступок, совершенный мной. Я не очень хороший человек и никогда им не был.

‒ Побалуй меня.

Он резко выдохнул через сцепленные челюсти с шипящим звуком и перевел взгляд вверх на потолок лифтовой кабины. Это был момент истины, сейчас Лен, как никогда, был похож на человека.

‒ Я участвовал в первой операции «Буря в Пустыне». В разведке корпуса морской пехоты. Мы захватили повстанца, я и двое моих сослуживцев. Мы залегли в маленькой хижине, недалеко от границы с Кувейтом и, сука, пытали этого несчастного ублюдка. Он располагал кое-какой информацией о местонахождении иракских генералов и нам приказали выбить информацию любым способом. Что мы и сделали.

‒ Какого рода были пытки? ‒ Не могу не спросить его я.

‒ Зачем вам знать это дерьмо, мадам Х?

‒ Я больше не мадам Х, Лен. Меня зовут Изабель. И я уже поняла, что на самом деле никто не такой, каким кажется.

Лен кивнул.

‒ Это правда. Сначала мы вырвали все его ногти плоскогубцами. Срезали лентами кожу перочинным ножом. Спалили паяльной лампой пальцы на ногах. Притопили его. Потом избили до полусмерти, утыкали его иголками, пока он не стал похож на булавочную подушечку, а затем накалили иглы зажигалкой.

‒ О боже! ‒ Я часто и глубоко дышу. ‒ Неужели он прошел через это и выдержал?

‒ О да. В этом весь смысл пытки. Нужно причинить ровно столько боли, чтобы человек рассказал все, только бы она прекратилась. Так что да, он выдержал ровно столько, чтобы выдать нам генералов, но как только мы получили необходимую нам информацию, ‒ он получил пару выстрелов в затылок.

‒ Двойной выстрел, ‒ сказала я, вспоминая Логана.

Лен кивнул.

‒ Да. Двойной выстрел и мы бросили его на растерзание стервятников и насекомых.

‒ Расскажи мне еще кое о чем, ‒ попросила я.

‒ Конечно, почему нет?

‒ Какой твой самый лучший поступок, совершенный за все время?

‒ Черт, это тяжелее...

Лен молчит продолжительное время, о чем-то думая.

‒ Была одна девушка. В Фаллудже. Местная. Мы пробирались через город после очередного налета пешком и я услышал крики. Пошел навстречу звукам, нарушив приказ. Несколько местных жителей пустили девочку по кругу. Я убил их всех. В моих карманах было немного местной валюты, и я отдал все свои деньги ей, и вернулся в расположение. Я и потом продолжал помогать ей. Таскал ей деньги, еду и одежду. Все, что мог украсть. До сих пор не знаю, почему. Может, я просто не выношу насилия над женщиной. Нет, не подумайте неправильно, я, безусловно, злой ублюдок. Я могу избить, пытать и убить любого мужика, даже не вспомнив этого вскоре. Но я никогда не применю насилия к женщине и не смогу наблюдать подобное. Может быть я и ублюдок, но и у меня есть своеобразный кодекс чести. Своеобразный, но такой, какой есть.

‒ Что с ней стало? ‒ спросила я. ‒ С той девушкой.

‒ Я потерял ее из виду. Началась битва при Фаллудже и я попал в самое пекло. Я реально ничего не видел, думая только о том, как прикрыть свою задницу.

‒ Ты кого-нибудь убивал по приказанию Калеба?

Каменное лицо.

‒ Мы не говорим о Мистере Индиго.

‒ Хорошо, ‒ я встретила взгляд Лена. ‒ Ты бы убил Логана, если бы он приказал тебе?

Ответ Лена был незамедлительным.

‒ Моментально.

‒ Почему?

‒ Потому что он опасен.

‒ Как и ты. Как и Калеб. Я окружена опасными людьми, по всей видимости.

Еще раз пожал плечами.

‒ Боюсь, вы не ошибаетесь.

Лифт давно остановился, но Лен держал двери закрытыми. Сейчас пришло время их открыть.

‒ Он еще не вернулся, но скоро будет.

И я поняла: разговор закончен.

‒ Спасибо, Лен.

Похоже, Лен озадачен, не понимая, что означает моя благодарность.

‒ Ага.

Затем он исчезает за закрывшимися дверьми лифта.

Я пока не знаю, что собираюсь сказать. Как мне действовать. Ты скоро придешь, а у меня миллионы, миллиарды вопросов, и ответов на непонятно какие вопросы, и требования, которые я пока не знаю, как сформулировать. Потребности, о которых я не знаю, как заявить. И мне понадобятся все силы для того чтобы встретить тебя лицом к лицу и все-таки поговорить, не поддаваясь твоему магнетизму.

У меня не самый лучший послужной список в этой специальности. Я слаба.

Я стою, за долгое время сделав всего три шага в этом грандиозном пространстве, которое ты называешь домом; отзывающиеся эхом, односпальные апартаменты, занимающие всю вершину башни. Здесь стоит диван. На котором ты трахнул меня. Под моими ногами ковер, где ты проталкивал свои яйца в мою гортань и спускал на мое лицо. Тактильная память чрезвычайно сильна, приступ боли в челюсти напомнил, как широко я раскрывала свой рот, а ощущения теплоты и влаги на моем лице ‒ это ты кончил на него. Вот и кухня, уголок для завтрака. Ты притянул меня к себе на колени на этом кресле, с которого открывается вид на все Пятое авеню. Ты толкнул меня вниз, накрутил мои волосы на свой кулак, оттянул голову назад, так что я была вынуждена пялиться в потолок, пока ты вонзался в меня и резко кусал меня за шею. Ты никогда не говорил ни слова, да и трогал меня только когда трахал или кусал. Это выглядело как наказание. Но за что?

Странно, что я помню ту встречу. Ты разбудил меня, когда я крепко спала в три часа ночи, вытащил на кухню, сорвал нижнее белье и бросил его на стол, а потом трахал меня до тех пор, пока не кончил. После чего ты оттолкнул меня, схватил мое нижнее белье и затолкнул его в свой карман. Выпил последнюю «Doppio macchiato» и ушел, даже не обернувшись напоследок. Я вернулась ко сну, и к следующему утру все это казалось сном, который легко забыть.

На столе возле окна стоит хрустальный графин, наполненный чем-то янтарным. На нем искусно изготовлена виньетка, а сам стол ‒ маленький, круглый, из черного дерева, на котором стояли хрустальный графин и два одинаковых бокала на серебристом поддоне. Стол прислонен к стене между двумя окнами во всю стену. Рядом два мягких кресла, поставленные под острым углом к столу, и у каждого кресла есть еще крошечный столик возле подлокотников, на которых расположились хрустальная пепельница, серебряные кусачки для сигары и светильник в виде факела. В метре от них, между другой парой окон, был еще один маленький стол, с двумя прямоугольными коробками на стеклянной столешнице. Сигары. Я открываю коробку и вынимаю одну. Я беру ее и наливаю немного виски в бокал. Представляю, как ты проделывал это тысячи раз.

Я обрезаю конец сигары кусачками, сажусь за столом неподалеку, кладу свежеобрезанный конец на свои губы и поджигаю, закручивая сигару, и раскуриваю так, как ты когда-то. Курить оказывается весело, я набираю полный рот дыма и смакую. Плотный, едкий, почти сладкий. Выдыхаю. Гоняю дым во рту и выпускаю его наружу струйкой. Играюсь. Я пробую потягивать скотч. Раньше я уже так делала. Я думаю о Логане, гоняя жидкость по рту, а затем проглатывая ее.

Я жду тебя точно так же, как и ты часто ждал меня, скручивал сигару и выпускал дым змейкой к вентиляции, что хитро спрятана на потолке, со стаканом скотча в руке. Задумчивые черные глаза, смотрящие на движение по дороге на закате или рассвете. Кажется, что время не влияет на тебя. Ты все тот же на заре, что и в полночь, всегда одновременно и идеальный, и тихий, и сильный, и напряженный.

Лифт со свистом открывается. За отъехавшей дверью оказываешься ты. Горло перехватывает, во рту пересыхает. Ты без рубашки и потный, в облегающих черных спортивных брюках, эластичные манжеты которых на коленях, и белоснежные носки, выглядывающие из-за края спортивной обуви. Твоя мускулистая грудь покрыта блестящим потом, бусинки которого скатываются с груди, блестят на бицепсе, еще одна бегущая с волос на виске вниз к однодневной щетине. Твоя грудь быстро вздымается. От ушей идут провода, соединяются под подбородком и тянутся до мобильного телефона, который ты держишь в руке. Ты быстро говоришь на свободном китайском, как только входишь, и твои глаза находят меня. Я принимаю за улыбку тот мимолетный блик, который появляется на твоем лице и снова сменяется пустотой.

Даже полуголый и потный ты ‒ произведение искусства, идеальное и даже возможно специально изготовленное, чтобы ублажать женский взгляд. Раздражать женское либидо.

Я сделала большой глоток виски, чтобы успокоить нервы, выдыхаю, когда ты подходишь, все еще говоря по-китайски. Ты стоишь в полуметре от меня, а я чувствую запах твоего пота. Человек на другом конце провода начинает говорить, судя по твоему сосредоточенному молчанию, ты нагибаешься, берешь мой бокал и допиваешь скотч.

Жестом ты показываешь мне на бутылку и стакан, будто я твоя прислуга, отправляешь меня наполнить бокал властному императору.

И я послушно наполняю бокал, но возвращаясь к столу, сама выпиваю его и смотрю на тебя. Я кладу сигару себе в зубы, обнажаю их, так как совсем не ожидаешь от леди, и закрываю кусачки колпачком. Ты поднимаешь подбородок, и твои глаза бешено вспыхивают. И ты видишь. Видишь, что я больше не боюсь.