Ты отворачиваешься, отправляешься на кухню, говоря несколько злобно звучащих слов по-китайски, потом снова слушаешь и достаешь две бутылки воды из холодильника. Ты выпиваешь одну из них залпом, продолжая слушать. Говоришь пару предложений, делаешь паузу и слушаешь, говоришь еще немного и медленно выпиваешь вторую бутылку.

Ты полностью игнорируешь меня, да? Меня это вполне устраивает. Я сажусь у окна и смотрю на Манхэттен, выпивая второй стакан виски и ощущая тепло первого. Курю сигару. Особо не заморачиваюсь на построении мыслей, понимая, что чтобы я не подумала ‒ ты скажешь, это неправда, ложь. Ты непредсказуем.

Наконец, ты издаешь несколько звуков, похожих на фразу «до свидания», касаешься экрана смартфона, выключая его, и мы на мгновения в полной тишине. Допиваешь воду.

Поворачиваешься ко мне.

‒ Доброе утро, Изабель. ‒ Голос раздается из кухни, далековато от того места где сижу я.

‒ Доброе утро, Калеб.

‒ Не рановато ли для скотча?

Его голос такой спокойный, бархатный, просто гипнотический. И тебя как будто затягивает в воронку, на дне которой тьма, тайна и опасность.

Пожимаю плечами.

‒ Я еще не ложилась, поэтому для меня не рано, а поздно.

На этом твое лицо ожесточается.

‒ Ясно. Как там Логан?

‒ Не твое дело, ‒ бросаю ему я. ‒ Все, что тебя должно тревожить, это понимание того, что он все-таки рассказал мне, как ты упрятал его в тюрьму.

Ухмыляешься.

‒ Ааа. Он выдал тебе свою версию истории?

‒ Свою версию?

Утвердительный кивок.

‒ У любой истории их всегда две, разве не так? ‒ Ты надменен со мной. Усаживаешься в кресло напротив с полупустой бутылкой воды в руке. ‒ Он шел, зная обо всем, Изабель. Он знал, на что идет, но не был достаточно умным для того, чтобы выйти чистым из воды.

‒ Значит, он рассказал мне правду.

‒ О да, правду. Скорее всего. Он был пешкой. Я управлял им, использовал как одноразовую вещь и позволил принять свой крах, когда комиссия по ценным бумагам постучала в дверь. Я ухаживал за ним все это время. Держал в изоляции, вливал в него деньги, делал так, чтобы он ни в чем не нуждался. Я следил, чтобы он приобретал нужные навыки для выполнения моих поручений, и он выполнял их. Я поймал его на удочку, удачно применив крючок, леску и грузило. А потом, да, я оставил его, но только для того, чтобы он принял свою долю вины, когда все обанкротилось. Я знал, что это случится. Наверное, я подставил его. Но я никогда не обвинял и не подставлял его за несовершенные им поступки. Мне просто было необходимо вывести его из игры, а я в ней остался. Когда ты связан с криминалом, ты должен планировать каждое свое действие и иметь пути отхода. Твой парень просто лох, Изабель. И если ты ждешь от меня раскаяния и извинений за эти поступки и за все действия по улучшению моего благосостояния ‒ выдыхай. Я не собираюсь извиняться ни перед кем и ни за что.

‒ Я бы и не стала ждать извинений от тебя, Калеб.

‒ Ты знаешь меня намного лучше, чем другие.

‒ Никто не знает тебя, Калеб.

Ты допиваешь воду и крутишь бутылку в руках, закручивая крышку.

‒ Неправда. Ты меня знаешь. Лучше чем кто-либо другой, полагаю.

‒ Это показательно, потому что ты для меня тайна за семью печатями.

Ты просто дышишь и смотришь на меня, а я дышу и возвращаю взгляд. Я ставлю свой скотч. Достаточно для меня виски на сегодня. Что-то подсказывает, что сегодня мне пригодится трезвая реакция.

Тишина между нами. Отношения между тобой и Логаном не интересуют меня. Это меня не касается и это не самая моя большая проблема. Если честно ‒ мне плевать на это.

‒ Что тебе нужно, Изабель? ‒ в итоге спрашиваешь ты.

‒ Я не знаю, ‒ честно признаюсь я. ‒ Хотела бы я знать.

Я отдаю тебе свой бокал виски, но оставляю сигару. Мне надо занять свои руки, чтобы отвлечься от наваждения твоей красотой. Ты берешь стакан и глотаешь его янтарное содержимое, откидывая голову назад. Я вижу, как дергается кадык при глотке.

Ты сверлишь меня взглядом.

‒ Ты и так знаешь, просто боишься мне признаться.

Проклятье, ты прав.

‒ Я хочу обратно свою свободу. Я хочу быть... реальным человеком. Хочу любить и быть любимой. Будущего себе хочу. ‒ Мне тяжело даже глотать от нахлынувших эмоций, стискивающих грудь. ‒ Верни мне меня прежнюю. Я хочу... хочу не нуждаться в тебе. Не быть в зависимости от тебя.

‒ Я выполню все, о чем ты меня просишь, Изабель. Я никогда не держал тебя в заточении. Да, я изолировал тебя. Возможно, в чем-то ограничивал. Но это было лишь для твоего блага. А еще, честно говоря, потому что я эгоист. И я не хочу делиться тобой. Ни с кем. Ни одной частью тебя. Однако, я должен, поэтому буду. Хоть мне это и не нравится, но я буду делиться.

‒ То есть, если я попрошу тебя убрать с моего бедра чип и другие примочки для определения моего местонахождения, ‒ ты сделаешь это?

‒ Ты действительно хочешь попросить меня об этом?

‒ Разве ты джин? Я должна быть осторожна в своих желаниях и тщательно формулировать их, чтобы не быть обманутой?

Ухмыляешься.

‒ Да, Изабель, я джин. Я собирался тебе сказать об этом.

Юмор? Сарказм? Я реально не понимаю тебя.

‒ Иногда так и происходит. Чем больше я стараюсь вырваться из твоих лап, тем больше я в них вязну. Мне хочется попросить тебя о многом, но я не буду этого делать, потому что не хочу быть обязанной перед тобой.

‒ Ты обязана мне все и в то же время ничего. ‒ Твой взгляд опускается на виски. Ты не собираешься объяснять это свое утверждение.

Я жду. Но в итоге первой нарушаю молчание.

‒ В этом нет никакого смысла, Калеб.

‒ Есть, если задуматься. В каком-то смысле я создал тебя, как мы вместе решили. Я присутствовал при твоем пробуждении. Я был рядом, когда ты научилась ходить и говорить. Был с тобой, когда ты выбрала себе имя. Я переплетен с нитями твоей судьбы. Так что, да, ты обязана мне. Но опять же. Ты живой человек, личность, а не робот. Ты не можешь быть чей-то собственностью. Поэтому ты мне ничего не должна. Иногда я думаю так, иногда нет. ‒ Он делает еще один глоток, и все также не смотрит на меня.

‒ Хочу избавиться от чипа, Калеб.

Ты касаешься и проводишь пальцами по экрану своего телефона несколько раз и подносишь телефон к уху.

‒ Доброе утро, доктор Френкель. Я в норме, спасибо, как ваши дела? Отлично. Я звоню узнать, как быстро вы сможете прилететь в Нью-Йорк. Это по поводу пластической операции, которую вы проводили шесть лет назад. Я хотел бы вернуть некоторые элементы той процедуры. Я думаю вы поняли, о чем я. Верно... я думаю, десять миллионов долларов это немного дорого. Как насчет двух миллионов? Восемь? Я думаю ‒ нет. Это очень простая процедура, доктор. Она не займет у вас более двадцати минут.

‒ Хорошо, три и я устраиваю вам ночь с одной из моих девочек в самом эксклюзивном клубе, который я знаю. Очень хорошо. Завтра я поручу Лену подать машину в 10 утра. Время восточное, местные линии с прибытием в Ла Гвардию. Отлично. Спасибо за уделенное мне время, доктор Френкель.

Ты заканчиваешь разговор прикосновением пальца, кладешь телефон на подлокотник кресла, и смотришь на меня.

‒ Итак. Завтра в полдень чип будет удален.

Тишина между нами. Одинаково комфортная и неловкая.

Некоторое время спустя, не знаю сколько, ты встаешь, допиваешь стакан, ставишь его на стол.

‒ На сегодня у меня запланировано много дел. Если ко мне вопросов больше нет, я в душ. Ну а ты, конечно, можешь оставаться здесь столько, сколько тебе захочется.

Не может быть все так просто. Так легко. Мне хочется что-нибудь сказать, но я не знаю, что. Никаких мыслей. Ни одна часть пазла не совпадает. Я чувствую панику, когда понимаю, что ты можешь так легко уйти.

‒ Подожди. ‒ Я поднимаюсь, делаю осторожные шаги по ковру и останавливаюсь за твоей спиной, за великолепной грядой мышц. Смотрю, как ты дышишь, как твои плечи мягко приподнимаются и оседают в такт дыхания.

‒ Расскажи мне, Калеб. Скажи, как ты нашел меня?

‒ Я думал, что тебя это больше не заботит. ‒ Ты не оборачиваешься. Сжимаешь кулаки.

Лучи восходящего солнца, пробивающиеся через окно, которое выходит на восток, освещают нас, подсвечивая в яркий желтый свет. Целый сноп пылинок кружится в танце в этом буйстве цвета.

‒ Мне не все равно, Калеб. Я должна услышать это. ‒ То, о чем я промолчала, я не осмеливаюсь озвучить, потому что сомневаюсь в тебе.

И я сомневаюсь в правдивости истории. Возможно, это просто басни. Ложь, сфабрикованная для того, чтобы сблизить нас. Но я все равно должна услышать это еще раз.

Как Изабель.

Ты медленно двигаешься к окну. Опираешься плечом на оконную раму, кладешь лоб на руку.

‒ Было поздно. Думаю, за полночь. Дождь шел несколько часов. И весь мир был мокрым.

Воспоминания вспышкой пронзили мою память: сырость, мокрый асфальт и запах дождя. Я буквально подавилась от ощущений этих запахов.

‒ Тротуары блестят от света уличных фонарей. ‒ Ты продолжаешь рассказ. ‒ И тут же довольно специфическое воспоминание о светофорах всплывает у меня в памяти, они нереальными кругами вспыхивают на мокром покрытии дороги ‒ красные, желтые, зеленые. Я помню, как каблуки моих ботинок выстукивали ритм по мостовой. Я был один на тротуаре, что довольно редкое явление для Нью-Йорка, даже в полночь. Был октябрь, холодная дождливая ветреная ночь. Такая погода не располагает к прогулкам без необходимости. Такой силы ветер обычно выворачивает зонты. Что и было проделано с моим. Я засунул его в мусорный бак. Весь промок. Я прошел много кварталов под проливным дождем. Забавно, я не помню, почему вышло так. Почему я бродил, откуда и куда шел. Я был не в себе. Я просто пытался попасть домой как можно скорее. И я бы прошел мимо тебя. Я почти это сделал. Как правило, я не помогаю нищим. Не потому что я слишком важный или наоборот никчемный. Ни то ни другое. А потому что знаю на опыте: любая милостыня потратится на большее количество наркотиков или алкоголя, либо проиграется в азартные игры. Я не могу помочь каждому нуждающемуся в этом городе. Когда я только начал зарабатывать реальные деньги, я пытался им всем помочь. Наверное, это своего рода обряд посвящения в ньюйоркца. Но ты не можешь раздать все свои деньги нищим. Особенно когда среди них большая часть не малоимущие, а просто ленивые для работы. Я знаю это, прочувствовал на своей шкуре. И знаю их желания. Склонность к саморазрушению.