Правда, она и забыла: сегодня ей исполнилось двадцать два года. 

Ангела уже должна была покинуть дом Якова Кацмана. И Шван надеялась, что девушка так и поступила. Но фрау фон Гинсбург надеялась, что Шмид обязательно оставила для неё какую-нибудь записку, которая подскажет, куда она отправилась. А там уже, как будет угодно богу.

На следующее утро Катрин проснулась вместе с Келлером и завтракали они вдвоём. В полной тишине. Фон Гинсбург был задумчив, уйдя в какие-то свои думы и Шван тоже помалкивала, дабы ненароком не разозлить мужа.  Перед едой девушка безропотно приняла лекарство и принялась за завтрак, который так же молча поставила перед ней Грета: яичница из двух яиц, две сардельки, пара тостов и немного салата.

Уже стоя у двери, провожая Келлера, Катрин наблюдала, как тот надевает шинель. Она засунула руки в карманы платья, стояла в задумчивости.

- До вечера, любимая, - наконец произнёс первые слова гауптштурмфюрер и потрепав девушку по щеке, открыл дверь.

Тут Шван ненароком подняла глаза к небу и нахмурилась. Небо было покрыто чёрной копотью. Фон Гинсбург проследил за взглядом жены и пожал плечами:

- Тебе придётся привыкнуть.

- Что это? – поинтересовалась девушка.

- Крематорий, - спокойно пожал плечами мужчина. - Нужно же куда-то девать трупы. Ладно, мне пора. Жди сегодня от меня подарок.

Когда Келлер ушёл, Катрин решила пойти в кабинет, надеясь, что найдёт что-нибудь там почитать. Но ничего интересного не обнаружив, решила прогуляться в саду.

Ей вдруг показалось, что муж увеличил дозу брома или же она уже хорошо на него подсела. Было состояние лёгкой заторможенности.

Катрин хотела незаметно выскользнуть, чтобы урвать возможность выкурить сигарету, но не тут-то было.  Грета выглянула из кухни, вытирая руки полотенцем.

- Фрау фон Гинсбург, вы забыли, что вам нельзя выходить одной? Подождите меня пару минут.

- Чёрт! – выругалась Шван. – Вы что, думаете, я сбегу?

- Подождите меня пару минут, - повторила кухарка.

Но находиться в саду Катрин долго не смогла. Мало того, что копоть закрыла почти всё небо, ещё и стал доноситься тот запах, который уловила девушка в первый день приезда в Дахау. Не сказав ни слова, блондинка резко пошла по направлению к дому, чувствуя презрительный взгляд Греты.

Да как они так спокойно могут относиться к тому, что происходит вокруг? Понятно, гауптштурмфюрер. Но эта женщина? Этого Катрин не могла взять в толк. Хотя, она вспомнила утро после Хрустальной ночи, когда они с Келлером шли по Берлину и встретили одну из девушек, что работала на телефонной станции. Девушка лишь слегка расстроилась из-за того, что больше нет её любимого магазина. И только. А судьба его владельцев, да и многих других евреев ей была безразлична. 

Как так может политика партии во главе с одним ненормальным промыть мозги почти всем гражданам страны? Этого Шван никак не могла взять в толк.

Девушка ушла в свою комнату, но даже оттуда в окно был виден дым. Она задвинула плотные шторы и в комнате образовался полумрак. Она упала на кровать и закрыла глаза. Кроме того, легкая головная боль не успокаивалась и не давала ей покоя. Не хотелось ничего. Просто спать.

Ангела ещё раз тепло поблагодарила хозяев дома и села в такси, где её уже ждал Роберт. Она понимала правоту Катрин: задерживается у Кацманов было нельзя. Фон Гинсбург мог попросить заняться её поисками полицию, а в руки гестапо девушка не собиралась попадать. Якову же она оставила сообщение на словах для Катрин, если вдруг та объявится. Записку брюнетка побоялась писать. И несколько марок в благодарность.

Она сказала, что они попытаются добраться до Кельбра, где был дом родителей Шван. И будут ждать девушку там сколько смогут.

Роберту Шмид попросила ничего не говорить про Катрин в присутствии чужих людей. Девушка пояснила, что это важно для безопасности как их, так и блондинки.

- Кто подарил тебе такого красивого мишку, малыш? – спросил шофёр Роберта. Ангела надеялась, что они доедут до Берлина в молчании, но водитель, как назло, оказался болтуном.

- Папа, - поспешила ответить за сына Ангела. – Перед тем, как пойти на фронт. Шарфюрер Шмид служит в танковом соединении «Восточная Пруссия», - нацепив лже-гордую улыбку на лицо, соврала Ангела.

- Мой сынок служит в пятой танковой, - кивнул таксист. -  Ничего, фрау Шмид. Скоро наш фюрер воцарится над Европой. «Я люблю только того, кто живет, познает и трудится для того, чтобы осуществился сверхчеловек, свободный духом и сердцем.»

- Что? – не поняла последнюю фразу Ангела.

- Это Ницше. И мне кажется, что эти слова как нельзя лучше относятся к нашему великому вождю! Мы – немцы, скоро станем сверхчеловеками, сверхлюдьми!

Шмид лишь улыбнулась. Весь этот разговор только начавшись, уже её утомил, и она начала нервничать. Но ей нужно было его поддержать, с этим болтуном, чтобы не навлечь на себя подозрений.

Пока они ехали к ж.-д. вокзалу, Ангеле пришлось сочинить историю своей жизни. Что она родом из Италии. Что её родители были ярыми приверженцами Муссолини. Что погибли, когда ей было пятнадцать лет и она приехала в Германию к родственникам матери, где через год она познакомилась Гансом, а ещё через год они поженились. А теперь она направляется в Вюрцбург к родителям мужа.

Только расплатившись с водителем и покинув такси, девушка вздохнула с облегчением. Но ещё предстоял путь до Кельбра и мало ли что могло произойти. Стоило только надеяться, что всё будет хорошо.

Катрин без особого энтузиазма помешивала суп со свиными рёбрышками. Есть совершенно не хотелось. То, чего хотелось именно сейчас, так это выпить бутылочку пива под сигарету. Но это было невозможно. Когда приедет Лили, девушка не знала.

Шван уже не могла понять, кажется ей или нет неприятный запах, витающий, в воздухе. Ей уже чудилось, что этим «ароматом» пропиталась вся её одежда и стены дома.

Грета стояла в дверях кухни и это напрягало ещё больше. Она напоминала цербера, охранявшего выход из царства Аида в котором находилась Шван. А Келлер будто бы был правителем в стране мёртвых. Хотя, чего греха таить, он им и являлся. Дахау был царством, откуда невозможно было выйти живым.

Когда в дверь неожиданно позвонили, Катрин вздрогнула и выронив ложку едва не выругалась. Муж Греты, бывший дворецким, пошёл открывать.

Спустя некоторое время перед столом, за которым сидела Катрин стояли мальчик, которого она видела в первый свой день, 8354. И девушка лет четырнадцати-пятнадцати, напоминавшая скорее подростка лет двенадцати из-за выбритых волос, 8352. На робе девушки было нашито два треугольника: жёлтый и чёрный. (Прим. Чёрные нашивались «асоциальные элементам»: слабоумным, сумасшедшим, сутенерам, алкоголикам, бездомным, попрошайкам, тунеядцам, а также феминисткам, лесбиянкам и пацифистам». Википедия.) Но в тот момент Шван ещё не знала обозначение чёрного треугольника, но понимая, что девушка, как и мальчик – еврейка. А то, что они держались за руки, могло говорить о том, что они, скорее всего, брат с сестрой.

- Фрау фон Гинсбург, - шофёр, привёзший детей, чуть кивнул головой, -  ваш муж передаёт вам поздравления с днём рождения. Он вам обещал помощника для работы в саду. А она, - мужчина грубовато подтолкнул девушку, - будет помогать Грете на кухне.

Катрин смотрела на детей. Взгляд девушки был насупленным, она смотрела исподлобья, сжав губы. Она полностью осознавала ситуацию, в которой находилась. И Шван была уверена, что, если бы могла, эта заключённая с удовольствием убила бы всех немцев, находившихся сейчас вокруг неё.  И неизвестно, сможет ли блондинка добиться её расположения, но стоило попытаться. Мальчик же, хоть и стоял, прижавшись к сестре и смотрев на Катрин так же исподлобья, не был настолько пропитан злобой и ненавистью.

- Отлично! – Шван с пренебрежением отодвинула от себя тарелку с супом. – Грета, позаботьтесь о том, чтобы их помыли и переодели. Ей, - Катрин указала подбородком на девушку, - я дам какое-нибудь из своих старых платьев. А что надеть на мальчика, с этим разбирайтесь самостоятельно. Но я не хочу видеть эти робы, - она встала из-за стола, дав этим понять, что разговор, как и её обед, закончены.

Шван стояла на коленях перед клумбой и готовила её к посадке цветов. Позади неё стоял мальчик, одетый в старую одежду сына Греты, который сейчас жил в Мюнхене у свой старшей сестры и её мужа и учился в школе. Мальчик держал корзинку с луковицами. Катрин спиной ощущала, как за ней с кухни присматривает Герда, но ей было наплевать.

Копаться в земле ей полюбилось ещё тогда, когда она в юности жила на ферме и где многому научилась. И теперь это оказалась небольшая, но отдушина в том мире, в котором она очутилась.

- Как тебя зовут? – не оборачиваясь спросила блондинка.

- Рафаэль, - ответил мальчик. - Но мама всегда звала меня Рафи…Мама… - шмыгнув носом прошептал ребёнок.  

- Рафи… Только не плачь, - почувствовав настроение ребёнка, прошептала Шван. - Никто не должен видеть, как ты плачешь, понял меня?

- Угу… - Шван услышала, как тяжело вздохнул малыш и снова с остервенением начала рыхлить почву.

Тоска и беспокойство за Ангелу и Роберта снова резанули словно ножом. Они могли в любой момент оказаться так же, как и Рафи с сестрой в Дахау, Бухенвальде, Маутхаузене или любом другом лагере, где фашисты содержали «недочеловеков». Но она не могла показать свою слабость. Не сейчас, когда Грета стояла у окна, а узница выполняла её работу по кухне. Она протянула руку, прося Рафаэля подать ему луковицу.

 - У меня есть подруга, - больше, чтобы успокоить себя, начала Шван. – Её зовут Ангела Шмид…а точнее Напах… - Катрин грустно улыбнулась, вспоминая день их знакомства, когда брюнетка стащила пару плюшек для сына, чтобы угостить его чем-то вкусным в честь дня рождения. На Шмид тогда были штаны и картуз, но она всё равно поняла, что это была девушка. Блондинка заправила белокурую прядь, выбившуюся из-под косынки.  – И у неё есть сын – Роберт. Роби. И ему недавно исполнилось пять лет.