Глава 18. Вечеринка с Фарзуфом

"Теперь сын опозорен, тот самый сын, что знал своего отца, когда тот проклял его имя…

Но это разбило его сердце и он показал фак всему миру"

"Let It Rock" Kevin Rudolf

Вот ни разу не хорошо, если на определителе мобильного высвечивается имечко твоего папаши-демона. С которым не разговаривал целую вечность.

— В ближайшие два уикенда твоя группа не занята? — спрашивает отец.

— Вроде нет, сэр, — отвечаю я, не понимая, к чему подобный вопрос.

— "Пристин" устраивает вечеринку в стиле Октоберфест в честь моделей периода осень-зима. Подняли вопрос о найме какой-нибудь группы, и я сразу подумал о "Lascivious". — Он вещает сию "блестящую" идею так, словно оказывает мне огромную услугу. А у меня от нее грудь сдавливает.

"Пристин"— самый известный в мире порножурнал. Отец. Модели…

Знаю я, что происходит на таких тусовках, — довелось видеть.

Я потираю лицо рукой, а в голове мысли, что десятимесячному воздержанию пришел конец. И выдавливаю из себя ответ:

— Спасибо, отец. Блестящее предложение. Но на всякий случай мне надо поговорить с ребятами.

— Уверен, ты сможешь их убедить — если понадобится, подкорректируете свое расписание. Самолет я пришлю.

Закончив разговор, я швыряю свой телефон через всю комнату. Он ударяется о стену и, разбившись на мелкие куски, падает на пол. Проклятье. Теперь еще в магазин тащиться.

Опустившись на диван, прикрываю глаза ладонями. И это когда боль от воздержания наконец-то стала привычной и терпимой. Я не хочу поганить свой прогресс. Не хочу отрабатывать, а потом начинать все заново. Я не хочу быть ни с кем, кроме Анны.

Сильнее давлю ладонями на глаза.

Под присмотром отца, понятное дело, мне придется работать, иначе смерть. Я не хочу умирать на его условиях. И не за это. Умереть можно за Анну..

Внутренний голос шепчет… Коуп бы отказался… и эта мысль приводит меня в бешенство.

Как, черт его дери, ему удастся быть таким распрекрасным? Почему же я такой слабак? И самое худшее — то, чего я стыжусь — в глубине души какая-то часть меня радуется.

Ароматы. Прикосновения. Звуки…

Пульс ускоряется, едва внутренний зверь лениво поднимает голову после длительной спячки.

Не в моих силах разрубить это проклятье. Как же я себя ненавижу.

Во время перелета Майкл, Беннет и Радж ведут себя так шумно, что пилоту приходится утихомиривать их. Мы прикончили бутылку охлажденного шампанского и приступили к пиву, которым нас снабдил отец. Я поддерживаю состояние опьянения и посмеиваюсь над выходками парней, но сам разговариваю мало. С судьбой своей я смирился. Та постыдная радость, появившаяся после звонка отца, уже притупилась, ее сменила полная отрешенность. Ведь я прекрасно понимаю, что произойдет дальше.

С началом вечеринки исчезнут все рамки. А за ними и скромность.

И приватность. И не будет места отказам. К завтрашнему утру мои приятели узнают много нового. Пути обратно уже не будет. Они не представляют, что их ждет.

По прибытии в Нью-Йорк нас встречает лимузин. Ну прям полный комплект начинающей рок-звезды.

Чем ближе мы подъезжаем к пентхаусу "Пристина", тем сильнее я ощущаю привкус желчи. Парни же просто подпрыгивают от нетерпения.

— А модели там будут голенькими? — спрашивает Радж.

— Все возможно.

Они с Беннетом дают друг другу пять, в то время как Майкл, ухмыльнувшись, потирает подбородок.

— Давай начистоту, мужик, — обращается ко мне Беннет. — Их реально будет завалить?

Я пожимаю плечами.

— Зависит от обстоятельств. На подобные тусовки приходит много богатеев. Правда, галочка в твою пользу то, что ты музыкант в группе. Но, блин, возьмите себя в руки.

Они разом выпрямляют спины, глубоко вздыхают и надевают на себя маски крутых котяр. Так-то лучше.

Двери лифта открываются и на нас обрушиваются громкий смех и звон бокалов. Женщины на этом импровизированном Октобсрфесте расхаживают в крошечных шляпках, при этом выставляя свои тела на всеобщее обозрение. Швейцар, осмотрев нас, произносит:

— А, вы та группа. Прошу за мной. — Он ведет нас вдоль комнаты с переливающимися бликами люстрами к возвышающемуся помосту. Наши инструменты уже готовы и настроены. Из недр костюмированной толпы появляется одетый в дизайнерский темно-синий костюм мой отец, естественно, в окружении шикарных женщин. И каждая может похвастаться снисходительной улыбкой, черной юбкой и лифом на веревочках, отсроченным разноцветными камнями.

— Писец, — шепчет Радж при виде них.

С улыбкой победителя отец идет ко мне, пожимает руку, обнимает и хлопает по спине. Все эти нежности — сплошная показуха, но слишком убедительная. Ладонью он сжимает мое плечо.

— Я как раз хвастался тобой перед нашими сезонными девочками, — говорит он, махнув рукой в сторону четырех девушек. — Они не поверили, что у меня такой красивый и талантливый сын.

Я улыбаюсь, но не слишком широко — скорее это ухмылка. Девушки оглядывают меня с головы до ног, изучая и черные джинсы, и ботинки, и темно-серую обтягивающую футболку.

— Божечки, да он прямо-таки твой маленький клон, — произносит девушка с темно-рыжими волосами и коричневыми камнями.

— Маленький Ричи? — говорит платиновая блондинка, с бордовыми камушками. Она подходит ко мне. — Вот интересно, а ты во всем так похож на папочку? — И облизывает розовым язычком уголок своих красных губ.

— Милая, ты сможешь сама это проверить, — отзывается отец.

Девушки смеются, глядя на него с обожанием и при этом открыто лапая — очевидно, что каждая познакомилась с ним поближе. А теперь они присматриваются и ко мне. В душе я просто тону, но внешне необходимо держать марку.

Перехватив офигевшие взгляды парней, я прочищаю горло.

— Это Радж, наш басист; Майкл — солист; и Беннет — клавишник.

Отец пожимает им руки и представляет девушек.

— А это весь наш осенний колорит, — говорит он. — Кэтрин — девушка сентября. — Он указывает на блондинку в бордовом. — Эмили — олицетворение октября. — На что улыбается рыженькая в коричневом. — Ну а за ноябрь у нас отвечают сразу две: Фатима… — Черноволосая латинка в желто-золотом. — И Алина. — Смуглая девушка с шоколадными волосами и оранжевыми камнями. — Они будут отсняты вместе.

Фатима и Алина коротко целуются. Радж непроизвольно ахает.

Дилетант.

Какое счастье, когда отец приглашает нас на сцену. Его цвета видеть я не могу, но уверен, когда он представлял нас зрителям, это был бы пурпурный — цвет гордости. Все взгляды устремляются ко мне, заинтригованные, стоит только занять место за установкой.

Сын Ричарда Роу.

Мы начинаем играть. Как жаль, что нельзя вот так бить палочками всю ночь. Я не хочу даже думать, что чуть позже мне придется что-то кому-то доказывать. И пускай я не первый год посещаю подобные мероприятия, в этот раз все кажется иным. Но когда я поднимаю голову и вижу впереди танцующих женщин, начинаю осознавать, что дело не в вечеринке. Просто я стал другим.

Я стараюсь не думать об Анне, не представлять, что бы она подумала, попав сюда, но это невозможно. Ведь все мои мысли только о ней. Она бы расстроилась. Все вокруг такие искусственные, слишком приторные. Вещи, приемлемые здесь, не вписываются в стандарты нормальности в обществе, как, например, объективация женщин (*Восприятие женщины или отношение к ней исключительно как к объекту собственного сексуального удовлетворения). Слишком все мелко и поверхностно, и чертовски нагоняет депрессию.

Но, тем не менее, я знаю, что будет очень хорошо. И знаю это слишком хорошо.

Спустя пару часов, мы доигрываем крайнюю песню, а у меня уже горят руки. Комната взрывается овациями. Я перевожу взгляд на своих раскрасневшихся и взмыленных приятелей, завороженных морем тел, грудей, неподвластных силе притяжения, но зато тщательно подогнанных под понятия совершенства.

Омерзения к себе становится еще больше.

К нам приближается отец, он сияет, показывая на нас. Присутствующие снова взрываются овациями. Вслед за ним мы спускаемся со сцены и целая орда женщин сметает ребят. Девушки сезона оказываются рядом со мной, они уже потеряли где-то свои лифы из камней. Взглядом я цепляюсь за понимающую ухмылку отца, в то время как по моим рукам начинают водить акриловыми ногтями и демонстративно хлопать наращенными ресницами. Но под всей этой искусственностью есть теплая кожа, и прямо сейчас для меня нет ничего реальнее.

Грудную клетку сдавливает. Пускай отец считает, что я нахожусь под его властью, но моим разумом ему никогда не завладеть. Сегодня я буду работать, но это лишь потому, что не хочу позволять ему решать — как и когда мне умереть.

Анна верит, что и у меня в этом мире есть какое-то предназначение, но я в этом не уверен. Я привык считать, что мое предназначение — вот такая работа, но я ошибался. Не знаю, для чего я здесь, на этой земле, возможно, чтобы любить ее или защищать. Но если меня убьют, я не смогу уже ничего.

Мне придется. Я должен отпустить зверя. Я должен пережить этот день.