4
- А потом, - начал рассказывать я, - мир рухнул.
Мы с Чарли сидели на мосту, свесив в темноту ноги. Я любовался мерцанием воды, а память услужливо подсовывала мне все новые воспоминания.
- Отец начал пить. Он, должно быть, очень любил Лизу. Он долго пил и не работал, пришлось продать дом и переехать в город. Там отец попал под машину и погиб. А бабушка умерла еще раньше. В деревне говорили, что наша семья проклята.
Я замолчал. Одинокий прохожий подошел к нам почти вплотную и, взобравшись на парапет, смачно выругнулся и сиганул вниз. Я вскочил. Чарли укоризненно покачал головой. Я пригляделся и увидел, как мужчина, переплыв речку, карабкается на соседний берег. Его шатало из стороны в сторону. Я понял, что он пьян.
- Зачем он это сделал? - поинтересовался Чарли.
Для меня все было понятно. После выпивки меня обычно тоже тянуло на подвиги.
- Может, он хотел умереть? - продолжал Чарли.
- Если только он чокнутый!
- Отчего же. Может быть, несчастная любовь.
Я засмеялся:
- Ты сам-то хоть веришь в то, что говоришь. Из-за какой-то девки лишать себя жизни. Смешно.
Чарли повернулся ко мне, лицо его было серьезно:
- А ты сам любил когда-нибудь?
- Сто раз. Думаешь, у меня есть недостаток в девушках?
- Значит, ни разу,- заключил мой собеседник и замолчал.
- А я любил, - продолжил он через некоторое время, - ее звали Мари, и она была самой прекрасной девушкой на свете.
- Но ты ей был не нужен.
- Верно, посмотри на меня – я маленький, некрасивый и немного горбатый. Правда, у меня был титул, да и только. Мой отец промотал все состояние и, скончавшись, оставил нашей семье лишь кучу долгов.
- Но ты же с моста не бросался? - спросил я. - Или бросался?
- Я уехал, за границу. А она без памяти влюбилась в одного графа, красивого и богатого. Только, ничего у них не вышло, и она отравилась.
- А граф?
- А что граф? Граф упал с лошади и свернул себе шею.
- Я любил еще раз. Потом, после смерти, - продолжал Чарли.
- Как же ты мог любить, - не поверил я. - Ты же бестелесный.
- Любят душой, - обиделся Чарли. - А не тем, чем ты думаешь. Не путай, пожалуйста, любовь со страстью.
- Ну значит любви нет.
Чарли бросил на меня презрительный взгляд и замолчал. Я встал, спустился с моста и медленно побрел вдоль берега. Мне не хотелось слушать очередные любовные бредни. В голове я уже выстроил подробный план этой истории. Очередная красавица, а он, мало того, что некрасив, так еще и невидим. Любовные терзания... она прожила долгую жизнь... он всегда был рядом... боль в душе... и тому подобные пошлые выражения дешевого дамского романа.
Чарли уже ждал меня в парке. Видно, ему действительно было очень одиноко.
- Не обиделся? - заискивающе спросил он. - Хочешь, я не стану ничего рассказывать?
Мне стало его жаль.
- Ну, хорошо, давай свою love story.
- Впервые я увидел ее в Польше.
- В Польше? Как тебя туда занесло?
- Разгоралась война, и мне было любопытно посмотреть. При жизни я никогда не видел подобного ужаса, хотя и участвовал в нескольких небольших войнах на Востоке. Впрочем, это не важно. Не перебивай, пожалуйста. Мне и так трудно собраться с мыслями.
- Ей было пятнадцать лет.
- На малолеток потянуло, - не выдержал я. - Хотя, прости, забыл. Ты же бестелесный!
- Ты грубый, невоспитанный юноша, - разозлился Чарли. - Ты ничего не способен понять.
- Ну, ладно, извини. Можешь продолжать.
Но Чарли продолжил не скоро. Он обошел несколько раз вокруг гипсовой статуи, изображавшей Венеру и неожиданно спросил:
- Она красивая?
Я пожал плечами.
- Я имею в виду пропорции, рост, все такое...
Я согласился, что если смотреть с этой стороны, то фигура у нее в общем-то ничего.
Чарли вздохнул:
- А вот Ева не была красавицей.
- Ева?
- Да Ева. Ей было пятнадцать: темные волосы, карие глаза, нос такой некрасивый, неровный... но как горели эти глаза! Как освещали лицо! Они делали ее похожей на ангела. А ее улыбка!
Чарли закрыл глаза и замолчал.
- Все? История любви закончена? - поинтересовался я.
Мой собеседник открыл глаза и покачал головой.
- Она была еврейкой. Сначала жила в гетто, потом фашисты отправили ее в лагерь. Ее родители погибли еще раньше. Я отправился за ней. Я очень привязался к ней и ко всем тем девочкам, что жили в ее бараке. Я надеялся, я до конца надеялся, что их освободят. Я придумывал их судьбы: одна должна была стать учительницей, другая художницей, третья просто хорошей женой и матерью...
Но случилось то, чего я никак не мог ожидать. Зимой разразилась страшная эпидемия. Ева умерла одной из первых. И хотя мне было невыносимо больно, я рад, что болезнь почти не мучила ее.
Среди заключенных была еще одна девочка, которая мне тоже очень нравилась – Анна. Когда она заболела, я остался с ней, сидел рядом, гладил по голове. Я держал ее руку, когда она умирала... находясь между жизнью и смертью, она могла видеть меня. Анна думала, что я выдумка, ее фантазия. И она говорила, говорила пока хватало сил, потом шептала и под конец просто думала, но я все понимал...
Она рассказала о том, как их семья пряталась в каком-то доме, как их поймали. Она говорила, что хотела стать писательницей и даже написала что-то. Еще она вела дневник. Она боялась, что дневник сожжен, и никто никогда не узнает, что она пережила...
- Ну и что? - перебил я. - Дневник сохранился?
Этот невинный вопрос взбесил Чарли. Он подскочил как ошпаренный, замахал руками и закричал, путаясь в словах:
- Да вы... вы... дальше своего носа не видите! Вы не знаете... ничего не знаете... что вчера случилось не знаете... а я ему про войну...
Я попытался его успокоить, но куда там!
- Ты хотя бы знаешь... знаешь, когда началась та война... та страшная война?
Я пожал плечами:
- Какое это сейчас имеет значение?
- Не знаешь! Не знаешь! - Чарли подскочил ко мне вплотную. - Да откуда же ты можешь тогда знать про какую-то еврейскую девочку, писавшую какие-то там дневники! Нет, нам не дано! А знаешь ли, что народ перестает быть народом в тот момент, когда забывает свою историю. И это уже не народ, а толпа, случайно собравшаяся в одном месте. Когда же вы наконец встряхнётесь и вспомните о том, что вы люди! Люди, а не стая животных, способных лишь есть, спать и предаваться удовольствиям!
- Сумасшедший! Псих! - не выдержал я. - А что же тогда ты такой хороший и справедливый делаешь здесь? Почему ты не умер? Почему скитаешься в одиночестве? Или за тобой тоже грешки числятся?
Чарли сник и опустился на траву.
- Да, я виноват, - сказал он тихо. - Но я все давно осознал.
- И что же ты натворил?
- Я? Ничего особенного. Я убивал.
От удивления я присвистнул и сел рядом.
- И это ты называешь ничего особенного?
- Они были негодяями, - пояснил Чарли. - Я просто восстанавливал справедливость. Хотя теперь я понимаю, что не имел на это права.
- Помнишь того графа, о котором я тебе рассказывал? - продолжал он. - Он не случайно упал с лошади. Я ему помог. А еще одного негодяя я застрелил на охоте. Знаешь, как это бывает, целишься в утку, а тут внезапно человек.
- И что же он натворил?
- Ничего особенного. Если не считать того, что он был заядлым игроком, разорил семью, его мать хватил удар, а сестра была вынуждена пойти замуж за старика-барона, который избивал ее до полусмерти...
- И много их было, твоих жертв? - поинтересовался я.
- Достаточно. Но меня ни разу не заподозрили. Все выглядело как несчастный случай. Например, одна мерзкая старушенция выпила по ошибке не то лекарство. Она, знаешь ли, была подслеповата, и ей легко можно было подсунуть что угодно.
- И за это ты наказан, - подытожил я.
Чарли вздохнул:
- Не за это. Точнее, и за это, конечно, тоже. Но главное не в этом. Главная моя вина в том, что я взялся судить. А какое право я имел, чтобы это делать? Я был лучше? Умнее? Справедливее? Кто я такой, чтобы судить? Но я не только судил, я приговаривал и приводил приговор в исполнение. Я ставил себя на место Бога. И Он меня не простил...
- Так ты грязный убийца! - я презрительно оглядел тощую фигурку, плюнул ей под ноги и пошел прочь.
- Не судите и не судимы будете. Ибо каким судом судите, таким будете судимы. И какой мерой мерите, такою и вам будут мерить, - услышал я внезапно за своей спиной и остановился.
- А знаешь ли ты, - медленно и с расстановкой произнес Чарли, - знаешь ли ты, что убил человека.
- Это ложь! - я обернулся. Темный силуэт трясся от беззвучного смеха.
- Правда, правда, - утверждал он. - Помнишь, как тебя принимали в банду?
- Это была не банда.
- Ну, хорошо, в компанию. Какая разница. Помнишь?