Единственного имени, которого я хочу видеть и на сознательном, и на бессознательном уровне, тут нет. И больше никогда не будет.

Вместо просмотра сообщений и писем, звоню маме. Она отвечает на втором гудке.

— Гас, милый, ты где? Ты в порядке?

Ненавижу, когда она переживает, и понимание того, что это вызвано моим бегством, только все усугубляет.

— Привет, Ма.

Она повторяет:

— Где ты? Твой пикап все еще возле церкви.

— Да, я знаю. Я был в мотеле. — В горле появляется ощущение сухости и какого-то зуда.

— Гас, ты должен вернуться домой. — Моя мама никогда не говорит мне, что делать. Намекнуть? Как же без этого! Но говорить, что делать? Это большая редкость.

Я молчу.

Она вздыхает.

— Милый, я знаю, это тяжело...

Я обрываю ее:

— Тяжело? Пожалуйста, скажи мне, что ты этого не говорила, Ма, потому что это "самое сдержанное высказывание века". — Мама хлюпает носом, и я понимаю, что она начала плакать. Осознание своей причастности к этому, заставляет меня чувствовать себя полным дерьмом. — Мне жаль, Ма.

— Я знаю. — Боль, которая скрывается за этими двумя словами, напоминает мне о том, что это наше общее горе. Она тоже по ней скучает.

Накидываю пиджак, беру зажигалку, сигареты и запихиваю их в карман.

— Буду дома через полчаса. Люблю тебя.

— Люблю...

Я заканчиваю звонок, не дождавшись конца фразы.

***

К тому моменту, как я расплачиваюсь по счету в отеле, ловлю такси до церкви, чтобы забрать свой пикап, и приезжаю домой, проходит час. Время ланча.

Открыв входную дверь, улавливаю запах чеснока и карамелизированного лука.

Вегетарианские тако. Желудок сразу же начинает урчать. Я даже и не вспомню, когда ел последний раз.

Проходя мимо кухни, целую Ма в лоб.

— Мне нужно избавиться от этого костюма. Я скоро буду.

Вернувшись, мы молча сидим и едим. Ма очень похожа на Опти. А может, это Опти была очень похожа на Ма. Они обе понимали силу молчания. Некоторые люди угрожают этим или пытаются избежать, заполняя никому ненужным трепом.

Молчание — не враг. Оно дарует покой и ясность сознания. Оно напоминает о важности настоящего. К сожалению, это уже не имеет такого значения, как неделю назад.

Восемь тако и — желудок начинает просить пощады.

— Спасибо за тако по вторникам, Ма.

Она улыбается, но улыбка не затрагивает ее глаз.

— Не за что. — Ма выглядит уставшей. — Кстати, Франко каждый день заходит проведать тебя.

Это ее способ попросить меня позвонить ему.

— Да, я с ним свяжусь сразу же, как приму душ.

***

После двух телефонных разговоров (с Франко и гребаным Гитлером), я готов выбросить телефон из окна в океан, заползти в кровать, натянуть на голову одеяло и забыть обо всем. В четверг утром мы отправляемся в Европу.

Гитлер ждет не дождется, когда мы туда прибудем. Знаю, я неблагодарный и эгоистичный чувак, потому что не хочу ехать на гастроли, но, честно признаться, я даже не знаю, как жить дальше. Опти была не только моим лучшим другом; она была моей второй половинкой… половинкой разума, совести, чувства юмора, творческого «я», сердца. Как продолжать жить, когда половинка тебя навсегда ушла?

Среда, 25 января (Гас)

Сегодня мой день рождения. Мне исполняется двадцать два. Чувствую себя на все гребаные восемьдесят два.

Ма приготовила кексы. Двадцать два шоколадных кекса. Один из них со свечкой. Только со второй попытки мне удается ее задуть.

Полагаю, мое желание не исполнится.

Но я это знал.

Это первый день рождения, который мне хотелось пропустить. Я мечтаю повернуть время вспять, в прошлый день рождения. На нем были и Опти, и Грейси. И я не имею в виду метафорически. Они присутствовали физически, в этой комнате, с нами. Веселились, смеялись и ели кексы, пока им не стало тошно.

Я улыбаюсь, думая о них, но внутри все сжимается.

Не хочу есть кексы без них.

Никаких больше дней рождения.

Никаких напоминаний.

Я, черт возьми, ненавижу напоминания.

Четверг, 26 января (Гас)

Знаю, я взял недостаточно вещей, но уже слишком поздно. В кухне в ожидании меня разговаривают мама и Франко. Звукозаписывающий лейбл прислал машину, чтобы отвезти нас в аэропорт. Самолет вылетает в Германию через два часа. Я хватаю еще несколько боксеров и носков и бросаю в сумку, где их уже ждут две пары джинсов, три футболки, дезодорант, зубная паста, щетка, ноутбук, кошелек, паспорт и телефон.

Перекидываю лямку через плечо и проверяю карманы на предмет наличия сигарет и зажигалки. Не могу выйти из спальни, не взглянув на ноутбук Опти, который вот уже больше недели стоит на комоде нетронутым. Она оставила его мне. В нем хранится вся музыка, которую она написала. Я чувствую себя польщенным, потому что именно мне выпала такая честь. Разум кричит вернуться и взять его, но сердце берет над ним верх и приказывает мне оставить ноутбук здесь, вместе с CD диском на нем. Она знала, что умирает. А я знаю, что это прощальное послание и пока, черт возьми, не готов его прослушать. Выключаю свет и спускаюсь на звук голоса Франко.

Он поднимает голову, как только замечает меня краем глаза.

— Как дела, головка от х...?

Я качаю головой.

— Не очень, мужгина[1].

Ма даже не моргнула. Мы с Франко всегда так разговариваем друг с другом. Это своего рода прозвища. Франко теперь единственный человек в моей жизни, который может сказать мне все, как есть. Не приукрашивая, прямо и честно. За это я его и люблю. К тому же, за фасадом крепкого парня с лысой головой и татуировками, скрывается мягкий человек и невероятно верный друг.

Он показывает на сумку.

— Это все, что ты с собой берешь, мужик? Мы уезжаем на два месяца.

Я пожимаю плечами.

— Еще мои гитары. Если будет нужно, я куплю все по дороге. Пошли уже, чувак.

Франко кивает, и я благодарен ему за то, что он не стал проводить сеанс психоанализа. Он обнимает Ма.

— Спасибо за завтрак, миссис Х. — В руке Франко держит два больших маффина с черникой, завернутые в бумажное полотенце.

Мама в ответ тоже крепко обнимает его.

— Не за что. Повеселитесь там, Франко.

— Будет сделано.

Мне хочется разрыдаться, когда она прижимает меня к себе. В последний раз я так плакал, когда мне было восемь, и я сломал лодыжку. Но я сдерживаюсь. Мы сжимаем друг друга в объятиях немного дольше, чем обычно, не в силах их разжать.

— Не забудь каждый вечер проверять систему безопасности, пока меня не будет дома, — говорю я ей.

Уголки ее губ немного приподнимаются. Знаю, она пытается храбриться передо мной.

— Я всегда проверяю. Не волнуйся за меня. Езжай и посмотри мир, Гас. Я так горжусь тобой.

Я киваю головой. Комплименты всегда смущают меня, как будто я их не достоин. Последние несколько недель я чувствую себя недостойным ничего.

— Спасибо, Ма. Я люблю тебя.

Она целует меня в щеку и вручает завернутые в бумажное полотенце маффины с черникой.

— Я тоже люблю тебя, милый. Береги себя.

В любое другое время, я бы ответил "Конечно", но не сейчас. Мне кажется, что это преждевременно, когда впереди ожидают два месяца неизвестности. Мне не хочется беречь себя. Ни капельки.

— Пока, Ма.

— Пока, Гас.

Пятница, 27 января (Гас)

Когда мы приземляемся в Берлине, уже наступила пятница. До этого я никогда не вылетал за пределы США, но быстро понял, почему жалуются люди — джетлаг — это такая сука.

У меня ноет задница с того момента, как мы вышли из самолета, прошли таможню и до самой гостиницы. Сегодня время работает не на меня. Перед саундчеком нам предстоит несколько, одна за другой, встреч, а потом два интервью перед концертом.