Ворлонец внезапно направился к выходу, проскользнув мимо Синклера, видимо, решив, что встреча подошла к концу. Он сказал эту короткую фразу и ушел, оставив всех в недоумении от мудрых слов.

Вот черт, подумал Синклер. Ему совсем не нравился этот ворлонец. Он подождал, и, когда Улкеш был почти в дверях, отчетливо произнес:

— Это всецело зависит от того, какую стрелу выбрать. Мудрый лучник всегда помнит об этом.

Улкеш на секунду задержался около двери, но так и не обернулся, а потом ушел, больше не сказав ни слова. Мгновение спустя Кош тоже ушел.

Официально, встреча завершилась. Синклеру сказали, что больше ничего нельзя решить, пока не состоится собрание Серого Совета и Совета Старейшин, где Ратенн будет отстаивать возрождение рейнджеров и назначение Синклера в качестве Энтил'За.

Деленн сопровождала Синклера и Ратенна по коридору, а потом попросила Ратенна пойти вперед, чтобы поговорить с Синклером наедине.

Когда они медленно шли по пустым залам большого дворца, Деленн начала прощаться.

— Я уезжаю на Вавилон 5 немедленно, — сказала она. — Моя работа все еще там. И я не могу надолго отлучаться.

Синклер почувствовал, что Вселенная внезапно перевернулась. Теперь Деленн возвращалась на Вавилон 5, а он оставался на Минбаре. Он почувствовал волну сожаления, накатившую на него. Он был так близок к возвращению на любимую станцию, и снова чувство долга толкнуло его в другом направлении.

— Я не смогу присутствовать на Совете, — сказала Деленн, — Но Ратенн будет отстаивать мое мнение и говорить за меня.

— Жаль, что не увижу вас там, — сказал Синклер, — было бы приятно увидеть дружеское лицо, когда возникнут проблемы, в чем я не сомневаюсь. Рад был видеть вас снова. Итак, скажите мне, как дела на станции? Как Гарибальди?

— Он в порядке, — сказала Деленн, — Здоров и готов вернуться к своим обязанностям…

И они начали разговаривать обо всех и всем, что было дорого Синклеру на Вавилоне 5.

Деленн провела Синклера к выходу, где его ждал флаер, а потом исчезла во Дворце.

Синклер поднялся на борт, где его ожидал Ратенн. Маленький корабль взлетел в ночное небо.

— Идея устроить эту встречу принадлежала ворлонцам, — сказал Синклер. Ему хотелось выяснить, как минбарец на это отреагирует.

— Да, — сказал Ратенн, — я пытался выяснить, что значат их слова. Они говорят так редко, что делает их слова наполненными большим смыслом.

— Возможно и так, — сказал Синклер, — но я думаю, что ворлонцы просто несут чушь, чтобы позабавиться над нашими усилиями.

Ратенн казался смущенным.

— Почему ворлонцы должны умышленно говорить чушь, посол? Пожалуйста, извините за вопрос, но как это может быть смешно? Наверняка, это невежливо.

Синклер улыбнулся, глядя на озадаченного минбарца.

— Думаю, что у минбарцев очень утонченный юмор, Ратенн. Деленн говорила мне, что минбарцы обучаются юмору, радости и смеху.

— Это верно, посол, — быстро подтвердил Ратенн, — Но ворлонцы не похожи на минбарцев, и я всегда полагал, что они поднялись выше таких простых эмоций как юмор.

— Это может стать большой проблемой, — сказал Синклер.

Ратенн, очевидно, не знал, что ответить.

— Подозреваю, — сказал Синклер, что минбарское чувство юмора очень отличается от земного в некоторых аспектах.

Ратенн кивнул, возможно, чуть сильнее, чем нужно.

— В этом мы совершенно согласны, посол.

— Хорошо, раз уж я возглавил рейндеров, то согласен учиться минбарскому юмору, радости и смеху. Пожалуй, вы начнете это, если расскажете самую лучшую шутку, которую знаете.

— Шутку, посол?

— Шутку. Смешную историю.

— А, вы имеете в виду смешную историю из моей жизни или из жизни кого-нибудь еще?

— Да, именно так, — сказал Синклер, — но я думал больше о чем-то вроде короткого дурацкого анекдота.

— Дурацкого?

Синклер снова засмеялся.

— Вы не понимаете, о чем я, да?

Ратенн с сожалением склонил голову.

— Прошу прощения, посол.

— Нет, нет, Ратенн. Не надо извиняться. Кажется, мы оба еще многому должны научиться друг у друга. Знаете, я никогда еще не благодарил вас за ту помощь, что вы мне оказывали с тех пор, как я прибыл сюда.

— Это большая честь для меня, — сказал Ратенн, явно с облегчением, — И я поищу в своих записях какую-нибудь «шутку» и, если увижу что-нибудь похожее в минбарской культуре, то обязательно вам сообщу.

Синклер снова улыбнулся и вернулся к созерцанию красочного сияния огней Йедора…

Кэтрин Сакай не любила путешествия в гиперпространстве. Треск энергетических разрядов и каскады постоянно меняющихся, отталкивающе окрашенных, пылающих плазменных облаков были красивыми, но лишь так, как можно сказать о красоте раскаленного добела потока лавы, стекающего по склону вулкана, или о бушующей красно-оранжевой стене пламени и разлетающихся искрах неистового лесного пожара. Все они были скромными, потенциально разрушительными проявлениями неизмеримо могучих сил природы, которыми лучше любоваться в небольших дозах и, желательно, издали.

Сакай находилась в гиперпространстве уже почти шесть дней и сильно страдала от синдрома гиперпространственных перелетов, сокращенно, СГП. Он возникал в условиях гиперпространства, где видимое движение корабля, которое замечали глаза человека, наблюдающего через иллюминатор, не совпадало с истинным движением корабля, подтверждаемым показаниями приборов на панели управления. Все это, вкупе с постоянно трепещущими полосами света снаружи начинало воздействовать на мозг, перемешивая понятие верха и низа, зада и переда, из-за чего возникала тошнота, головокружение и приступы паники, включающие в себя ошеломляющее ощущение того, что ты увяз в гиперпространстве и совсем не двигаешься. Это было сродни сну или ночному кошмару, от которого ты не можешь очнуться.

Именно из-за этого синдрома иллюминаторы пассажирских салонов не открывались или затемнялись во время перелетов в гиперпространстве. Но пилот не мог позволить себе такую роскошь — лететь вслепую. Путешествия в гиперпространстве были напряженными и потенциально опасными. Пилотов и команды кораблей было необходимо научить жить при таких эффектах, видеть в них оптическую иллюзию и доверять показаниям корабельных приборов.

Нет, она вовсе не была страстным любителем гиперпространственных перелетов. Возможно, некоторые думают, что это странно для пилота-профессионала, но она не видела в этом никаких противоречий. Она любила путешествия в космосе, путешествия сквозь глубокую черноту, которая служила превосходным фоном для проносящихся вихрем, сияющих, подобно бриллиантам, звезд, окружающих ее корабль, чтобы побывать на стольких из них, на скольких она сможет, превращая их одну за другой из далеких пятен света в солнца планетных систем.

Это все, чем она когда-либо хотела заниматься с самого детства, когда отец вывел ее из дома холодной весенней ночью на Аляске, чтобы показать ей различные созвездия, и рассказать истории о каждом из них. Он назвал ей имена стольких звезд, скольких смог, будто каждая из них была не просто далеким светлячком, а другом, у которого она, может быть, когда-нибудь, побывает.

Какими важными для нее стали эти друзья в ночном небе в первые болезненные и суматошные месяцы после развода родителей, когда они с матерью переехали в Гонконг. Она украдкой выбиралась из дома поздней ночью, раскладывала на маленьком заднем дворе шерстяное одеяло и устраивалась смотреть на звездное колесо над головой и думать о них так, будто они были ее друзьями, хотя до них были триллионы и триллионы миль пути. Это делало несколько тысяч миль, отделивших ее от отца, относительно коротким расстоянием при сравнении, и она чувствовала себя ближе к нему.

Однажды она заснула под балдахином звезд, и ее мать, испуганная исчезновением дочери из ее комнаты, в предрассветный час нашла ее во дворе, когда небеса начали светлеть. Вместо того, чтобы поспешить во двор ругать дочь, она приготовила чай, принесла на подносе и, сев рядом с дочерью, мягко разбудила ее. Они сидели вместе, пили чай, и смотрели на восход солнца. Тогда она впервые поговорили о разводе и ее отце без злобы и горечи, вспомнили все счастливые события, какие смогли. Мать убедила ее в том, что в разводе нет ее вины. И, хотя они решили, что больше не могут жить вместе, ее родители до сих пор по-своему любили друг друга. Так что для нее было здорово любить их обоих.