Эти слова как будто сняли с Кантемирова какое-то заклятие. Он открыл глаза, поднялся на ноги и улыбнулся Иванову открыто и радостно:

— Нас числом не возьмешь! Как хорошо вы сказали! Давайте, оставим здесь все как есть и пойдемте допивать чай. Кажется, у меня была где-то бутылка дедушкиной сливовой настойки.

— Да, теперь и выпить можно, — согласился Иванов, и вместе они зашагали к гостиной, где на столе покрытой красной скатертью в белый горошек уже красовалась бутылка сливовой настойки, а рядом на большом блюде аппетитно жались друг к дружке поджаристые пирожки, должно быть, с грибами и капустой, потому что Иванов любил с грибами, а Кантемиров — с капустой.

Остаток вечера прошел в задушевной беседе о поведении лучей света в глубинах Мирового океана.

— Достигая дна на глубине 300–400 метров, лучи света превращаются в микроскопических рачков — исоподов, пантоподов и морских козочек, — говорил Кантемиров. — Ночью этими рачками питаются киты, которые на рассвете каждого дня возвращают переваренный ими свет Солнцу. Между китами и Солнцем существует тайный обмен — вот в чем вся проблема.

— Да, — вторил ему Иванов, — у меня вот тоже был случай, когда я никак не мог проснуться от света. И чем сильнее был свет, тем крепче я спал. Свет очень часто представляет собой очень большую проблему.

Постепенно их беседа потеряла живость, Иванов стал зевать и клевать носом.

— Пойдемте, я провожу вас в вашу спальню, — сказал Кантемиров, заметив это.

Вместе они поднялись на третий этаж, где находились комнаты для гостей, и Кантемиров провел Иванова в большую спальню с камином и кожаным креслом.

— Надеюсь, вам будет здесь удобно, — сказал Кантемиров.

— Да, спасибо. Спокойной ночи, — сказал Иванов.

Проводив Иванова, Кантемиров вернулся к своему вязанию. Еще вчера он не имел ни малейшего представления о том, что именно он вяжет. Теперь же ему стало понятно, что он вяжет носки для Иванова.

«Нужно не забыть спросить, какой у него размер ноги», — подумал Кантемиров и весело застучал спицами.

Когда на следующее утро Иванов спустился в гостиную, его ожидал накрытый стол, у которого уже сидел Кантемиров, одетый в безукоризненно белую сорочку.

— Как спалось? — вежливо поинтересовался Кантемиров.

— Хорошо. Мне приснилось, что я — свет, который никак не может достичь дна Мирового океана, — сказал Иванов.

— Давайте завтракать, — просто сказал Кантемиров. — Вот блинчики с творогом, а вот вчерашнее варенье. Если вы предпочитаете с утра мясо, то возьмите холодную курицу. Наливайте себе кофе. Если хотите, можете капнуть в кофе рому, — ром с утра очень помогает сосредоточиться.

— Спасибо, — сказал Иванов. — Я попробую всего понемножку. И сосредоточиться мне тоже не помешает.

Завтрак был в самом разгаре, когда в дверь неожиданно постучали. Иванов вздрогнул и выронил вилку.

— Ничего не бойтесь, — сказал Кантемиров, вставая со своего места и направляясь к двери. — Это почтальон. Он каждый день в одно и то же время приносит мне всякие письма и счета.

Кантемиров открыл дверь и в комнату, толкая перед собой тележку, на которой были сложены письма, бандероли, пакеты и посылки, вошел маленького роста человек в форменной почтальонской фуражке.

— Одни проблемы с этой почтой, — ворчал маленький почтальон. — Мало того, что люди живут, где хотят, так они еще и умирают! Вы думаете, это так просто доставить письмо тому, кто умер? Это, скажу я вам, совсем непросто. Это нужно повозиться и покататься. А на мою зарплату разве покатаешься? Вот с вами, господин Кантемиров, приятно иметь дело, — продолжал он, обращаясь к Кантемирову. — Живёте себе — и живёте. Всем бы так! Любо-дорого вам почту доставлять. Держите и распишитесь в получении, — с этими словами почтальон вручил Кантемирову пачку писем и небольшую бандероль.

— А с вами, господин Иванов, мне давно хотелось встретиться. И где вас только носит! — почтальон повернулся к Иванову и нахмурился.

— Да, я брожу везде понемножку…, - растерянно пробормотал Иванов.

— Оно и видно, что бродите. Давно бродите, а у меня для вас повестка.

— Какая повестка? — взволнованно спросил Кантемиров.

— Повестка на войну. Воевать, значит, идти надо, — с издевкой сказал почтальон.

— Но война, кажется, уже кончилась давно. Нет сейчас никакой войны, — неуверенно сказал Иванов.

— Раз повестка есть, значит и война есть. Для кого-то, может быть, и нет войны, а для вас — есть. Повестки надо вовремя получать. Распишитесь, — почтальон протянул Иванову форменный бланк и чернильный карандаш.

Иванов взял повестку и расписался.

— До свидания, господа, — почтальон раскланялся и вышел, гремя своей тележкой.

— Ну, вот, кажется, нужно идти воевать, — сказал Иванов после некоторого молчания.

— Может, докушаете? — спросил Кантемиров.

— Ничего, меня на войне покормят. Голодные плохо воюют.

В прихожей Иванов надел свое пальто, натянул сапоги, и, поклонившись Кантемирову, вышел из дома. Еще долго потом Кантемиров стоял на пороге, вглядываясь в мглистую даль, за которую ушел воевать Иванов.

Прошел год, а может быть и два. Временами Кантемиров начинал скучать по Иванову и шел в комнату № 27, чтобы какое-то время побыть вместе с двумя мертвыми, принадлежащими Иванову, телами. Прежнего страха перед комнатой в нем больше не осталось.

Когда в 1945 году Иванов геройски погиб в бою под Луккенвальде, в комнате № 27 появилось еще одно принадлежащее Иванову мертвое тело. Кантемирова это нисколько не удивило:

— Нас числом не возьмешь, — повторял он слова Иванова и тихо смеялся.

По вечерам он садился у окна и вязал. Количество пар носков, связанных им для Иванова, перевалило за третью сотню. Носки теперь были повсюду, но Кантемирова это нисколько не беспокоило. Единственное, о чем он сожалел, это то, что он так и не спросил у Иванова о размере его ноги.

Когда Шику обижается на Вашку, он встает в шесть утра. Обязательно в шесть, потому что Вашку любит поспать до восьми. Не умывшись, Шику идет на кухню, громко топая в коридоре. На кухне гремит посудой, жарит яичницу, варит кофе. Наливает себе кофе в вашкину чашку. Пьет из нее, громко хлюпая. Когда Шику обижается на Вашку, кофе из вашкиной чашки кажется ему вкуснее.

Когда Вашку обижается на Шику, он идет завтракать в кафе на углу. Обязательно в кафе, потому что не хочет встречаться с Шику, который на кухне пьет кофе из его чашки. Пока Шику, гремя посудой, делает завтрак, Вашку быстро принимает душ и выходит, хлопнув дверью. По дороге он вытаскивает из почтового ящика шикину газету "24 часа", и свернув ее трубочкой, уносит с собой. В кафе Вашку разворачивает газету и заказывает горячий бутерброд и ромашковый чай. Когда Вашку обижается на Шику, ему нравится читать за завтраком.

Когда Шику обижается на Вашку, он открывает магазин на час раньше и вешает на двери табличку «распродажа». Обязательно вешает табличку «распродажа», потому что в дни распродажи в магазине всегда многолюдно. Когда Шику обижается на Вашку, ему необходимо общение.

Когда Вашку обижается на Шику, он открывает магазин на час позже и вешает на двери табличку «переучет». Обязательно вешает табличку «переучет», потому что иначе к нему начнут рваться покупатели. Когда Вашку обижается на Шику, он не хочет никого видеть.

Когда Вашку обижается на Шику, Шику становится нервным и злым. Он мечется по магазину, как беспокойный дух, задирает клиентов и ругается с поставщиками. Когда Вашку обижается на Шику, Шику лучше не трогать — укусит.