Наши переводы выполнены в ознакомительных целях. Переводы считаются "общественным достоянием" и ...

Наши переводы выполнены в ознакомительных целях. Переводы считаются "общественным достоянием" и не являются ничьей собственностью. Любой, кто захочет, может свободно распространять их и размещать на своем сайте. Также можете корректировать, если переведено неправильно.

Просьба, сохраняйте имя переводчика, уважайте чужой труд...

Джо Р. Лансдейл

" Тугие стежки на спине мертвеца "

Джон Маклей предложил мне написать рассказ для сборника «Ядерные взрывы». Я как раз стал известен как профи, который может выдать хороший текст за короткое время. Появилась группка людей, знавших мое имя и читавших мои рассказы, но редакторы еще не успели протоптать тропу к моим дверям. «Ядерные взрывы» были независимым сборником, но там неплохо платили, для меня это были большие деньги, и я решил написать так хорошо, как только могу, чтобы перейти от совсем коротких вещей, которые тогда писал, к чему-то с мясом на костях.

Когда мне предложили поучаствовать в «Ядерных взрывах», я не смог придумать ничего нового, но всплыла старая идея о плотоядных розах. Наверное, я ее придумал благодаря «Дню Триффидов». Обожаю и книгу, и фильм, но книгу особенно. Проблема была в том, что идея почти точно повторяла книгу, потому я ее и забыл. Но когда меня попросили написать для «Ядерных взрывов», мои розы, как мир в этом рассказе, мутировали и стали совсем непохожи на триффидов.

Писать рассказ было очень тяжело. Тогда мне казалось, что сюжет паршив, но потом понял, что я слишком глубоко погрузился в этот мрачный мир, и он стал на меня влиять. Когда я закончил, отослал его, практически ни на что не надеясь. Но редактору понравилось, рассказ опубликовали, и это был первый рассказ, на который я получил много отзывов читателей и который восприняли серьезно. Он, а также «Мертвецы на Западе» и «Волшебный фургон», как и сборник вестернов, который я в том году составлял, в итоге изменили мою жизнь и сделали заметным писателем. Не особо заметным, признаю, но зато меня стали публиковать.

Тем, кто ищет в рассказе реалистичность, приношу свои извинения. Это бесполезно. Новые виды не возникнут за одну ночь, я понимаю, но мне нравился эта причудливая идея, и несомненно, это отсылка к моим любимым старым постапокалиптическим фантастическим фильмам.

В любом случае я использовал постапокалипсис и идею триффидов, попытался создать продуманных персонажей, по-настоящему пугающий мир и сложную ситуацию для протагониста. Спустя несколько лет после написания рассказа хочу сказать, что я им чертовски доволен.

Из дневника Пола Мардера

(Бум!)

Маленькая научная шутка, отличный способ начать. Насчет цели дневника я пока не уверен. Возможно, чтобы упорядочить мысли и не сойти с ума.

Нет. Наверное, чтобы потом прочитать и почувствовать, будто я с кем-то поговорил. А может, не по одной из этих причин. Неважно. Просто хочу писать и хватит об этом.

Что новенького?

Ну, мистер Дневник, после стольких лет я опять занялся боевыми искусствами – ну или по крайней мере гимнастикой таэквондо. Здесь, на маяке, не с кем спарринговаться, так что сойдет.

Конечно, есть Мэри, но она предпочитает устный спарринг. А в последнее время и того нет. Давно я не слышал, чтобы она называла меня «сукиным сыном». Или хоть как-нибудь. Ее ненависть ко мне стала на 100 процентов чистой и идеальной, и выражать словами ее больше необязательно. Как будто морщинки у ее глаз и рта, жар эмоций от ее тела, как от какой-то ледяной раны, которая ищет себе место – и есть ее голос. Она (ледяная рана) живет только ради момента, когда может врасти в меня с помощью игл, чернил и нитей. Жена живет только ради рисунка на моей спине.

Впрочем, как и я. Мэри каждый вечер дополняет рисунок, а я наслаждаюсь болью. На татуировке изображен огромный ядерный гриб взрыва, в котором проступает призрачное лицо нашей дочери, Рэй. Ее губы поджаты, глаза закрыты, глубокие стежки изображают ресницы. Если я двигаюсь быстро и резко, они немного рвут кожу и Рэй плачет кровавыми слезами.

Вот одна из причин моих тренировок. Они помогают рвать швы, чтобы моя дочь плакала. Теперь я могу дать ей только слезы.

Каждый вечер я оголяю спину перед Мэри и ее иглами. Пока она глубоко их вонзает, я стону от боли, а она от удовольствия и ненависти. Она добавляет больше цвета, с жестокой точностью резче вычерчивает лицо Рэй. Через десять минут она устает и бросает работу. Откладывает инструменты, а я подхожу к ростовому зеркалу на стене. Лампа на полке мигает, как свеча на ветру, но чтобы рассмотреть через плечо татуировку, света хватает. И она прекрасна. Лучше с каждым вечером, когда лицо Рэй становится все четче и четче.

Рэй.

Рэй. Боже мой, ты простишь меня, любимая?

Но боли от игл, даже такой чудесной и очищающей, мне мало. Так что, пока я иду по маяку, я выгибаюсь и бью руками и ногами, чувствуя, как красные слезы Рэй бегут у меня по спине, собираясь у пояса на и так заляпанных штанах.

Выдохшийся, не способный нанести ни удара, я бреду к перилам и кричу вниз, в темноту:

- Голодные?

В ответ мне вздымается радостный хор голосов.

Позже я, подложив руки под голову, лежу на матрасе, пялюсь в потолок и думаю, чтобы стоящего написать тебе, мистер Дневник. Но тут редко что происходит. Ничего не кажется стоящим.

Когда это надоедает, я перекатываюсь на бок и смотрю на огромный фонарь, который когда-то светил кораблям, а теперь заглушен навсегда. Потом поворачиваюсь на другой бок и смотрю, как на койке спит жена, повернувшись ко мне голой задницей. Я пытаюсь вспомнить, как мы занимались любовью, но не могу. Помню только, что скучаю по этому. Какое-то время я пялюсь на задницу жены, словно опасаясь, что она раскроется и покажет зубы. Потом опять перекатываюсь на спину, пялюсь в потолок и продолжаю так до самого утра.

По утрам я приветствую цветы, ярко-красные и желтые бутоны, растущие из тел, которые не гниют. Цветы широко раскрыты, видно их черные мозги и пушистые усики, они поднимают бутоны и стонут. Мне это дико нравится. На один безумный момент я чувствую себя рокером, вышедшим перед фанатами.

Устав от этой игры, я беру бинокль, мистер Дневник, и изучаю восточные равнины, будто жду, что там появился город. Но самое интересное, что я там видел, - лишь стадо гигантских ящериц, бредущих на север. На миг мне даже хотелось позвать Мэри поглядеть, но не позвал. Звук моего голоса и мое лицо ее расстраивают. Она любит только татуировку и больше ее ничего не интересует.

Закончив оглядывать равнины, я иду на другую сторону. На западе, где раньше был океан, теперь не видно ничего, кроме миль потрескавшегося черного дна моря. Об огромном объеме воды напоминают только случайные песчаные бури, которые приходят с запада, как темные приливные волны, и закрашивают черным окна маяка. И твари. В основном мутировавшие киты. Пугающе огромные вялые штуковины. Океан ими изобилует, хотя раньше они были под угрозой вымирания. (Может, теперь китам стоит организовать какой-нибудь “Гринпис” для людей. Как считаешь, мистер Дневник? Можешь не отвечать. Просто очередная научная шутка).

Киты иногда проползают рядом с маяком, и если на них находит настроение, встают на хвостах и придвигают голову поближе к башне, чтобы рассмотреть. Я все жду, когда один из них шлепнется на нас и раздавит в пыль. Но пока не повезло. По каким-то неизвестным причинам киты никогда не поднимаются со дна бывшего океана на то, что мы раньше звали берегом. Будто живут в невидимой воде и не могут ее покинуть. Возможно, генетическая память. А может, они не могут жить без чего-то в этой растрескавшейся черной почве. Не знаю.

Наверное, стоит упомянуть, кроме китов я раз видел акулу. Она ползла в отдалении, ее плавник поблескивал на солнце. Еще я видел каких-то странных рыб с ногами и еще что-то, чему не могу придумать название. Зову их просто китовой едой, потому что видел раз, как кит протащил нижнюю челюсть по земле, зачерпнув этих зверюг, отчаянно пытавшихся убежать.

Увлекательно, а? Вот так я и провожу дни, мистер Дневник. Шатаюсь по башне с биноклем, пишу в тебя, с волнением жду, когда Мэри возьмется за иглы и позовет меня. От самой мысли об этом у меня эрекция. Наверное, это можно называть нашим половым актом.

А что я делал, когда сбросили Большую Бомбу?

Рад, что ты спросил, мистер Дневник, очень рад.

Был мой обычный день. Встал в шесть, посрал, ополоснулся и побрился. Позавтракал. Оделся. Завязал галстук. Последнее делал, помню, перед зеркалом в спальне, получалось не очень, да к тому же заметил, что плохо побрился. Пятно темных волос на подбородке было похоже на синяк.

Бросившись в ванную, чтобы это исправить, я раскрыл дверь и наткнулся на Рэй, голую, как в день появления на свет, вылезающую из ванной.

Она удивленно посмотрела на меня. Одна рука тут же закрыла груди, а вторая, как голубок, приземлилась на кустик рыжих волос, спрятав лобок.

Смущенный, я прикрыл с извинением дверь и пошел на работу небритый. Совершенно невинное происшествие. Случайность. Ничего сексуального. Но когда я о ней вспоминаю, то первым чаще всплывает именно этот ее образ. Наверное, тогда я впервые осознал, что моя крошка уже стала прекрасной женщиной.

Еще в этот день она впервые пошла в колледж и увидела, хоть и чуть-чуть, конец света.

И еще в этот день наш треугольник – Мэри, Рэй и я – распался.

Если первое, что я вспоминаю о Рэй – это как она была голой в ванной в тот день, то первое воспоминание о нашей семье – когда Рэй было шесть. Мы ходили в парк, где она каталась на карусели, качалась на качелях и моей спине («Хочу оседлать папку!») Мы скакали, пока у меня ноги не отваливались, и тогда останавливались у скамейки, где ждала Мэри. Я поворачивался к скамейке спиной, чтобы Мэри сняла Рэй, но перед этим она всегда обнимала нас сзади, крепко прижимая Рэй к моей спине, а руки Мэри касались моей груди.