— Поднять паруса! — закричал капитан, и матросы на марсе [35]стали тянуть вверх огромные реи с трапециевидными парусами; им помогали те, что находились на палубе. Ветер, словно только и ждал этого, сразу наполнил их. Восемь матросов налегали на вымбовки [36]шпиля [37]. С мола гавани доносились голоса. Прибыл Хозанг, чтобы проводить свой корабль. Среди грузчиков и ремесленников, собравшихся в гавани, стоял и Герд, который, конечно, был бы на корабле, если бы не больная мать, которую он не мог оставить одну.

Клаус, напрягая все свои силы, помогал поворачивать шпиль, и каждый раз, когда во время этого топтания по кругу его лицо было обращено к молу, он бросал быстрый взгляд на набережную. «Я моряк, — не выходило у него из головы. — Я моряк. А море — это и Швеция, и Готланд, и далёкий Новгород». Он был невыразимо счастлив и бесконечно благодарен купцу Хозангу. Он так хотел стать настоящим моряком, идущим навстречу ветрам, непогоде, опасностям.

— Якорь чист! — крикнул вахтенный.

Шпиль был застопорен. С мачт посыпались вниз матросы. «Санта Женевьева» медленно, едва заметно двинулась в открытое море.

Последний взгляд на провожающих, которые на глазах становились все меньше и меньше. Последние взмахи рук. Последние прощальные крики. Город, дома, башни, мачты кораблей в гавани — все пропало в утренней дымке. Постепенно рассвело, но солнца все не было видно; дул попутный ветер, и корабль шёл хорошо. Рулевой на ахтердеке [38]управлял кораблём. Рядом с ним, скрестив на груди руки, стоял капитан, его придирчивый взгляд был направлен на паруса.

И Клаус смотрел вверх на огромное, надутое ветром льняное полотнище, на котором был герб Хозанга: на голубом фоне большое золотое кольцо, а внутри его — корона и три рога, герб города Штральзунда. Матросы озабоченно бегали по палубе, закрепляли канаты, покрепче заколачивали клинья, у каждого было дело. Клаус взглянул на море, в ту сторону, где оставался город. Ещё виден был вдалеке берег и много маленьких лодок, покачивающихся на волнах. С одной из таких рыбачьих лодок они повстречались. Рыбак помахал им рукой, желая счастливого плавания. Лицо Клауса горело; ему хотелось громко кричать от радости. Он в море! Наконец-то исполнилась его мечта. Он — моряк, он — мореплаватель, он идёт на большой гордой когге.

Ратуша Штральзунда была роскошным, в стиле ранней северной готики строением. Расчленённый на шесть частей, высоко вздымающийся фасад, шесть отдельных одинаковых башен на фоне возвышающегося за ними купола кирхи Святого Николая. Ратуша целиком занимала протянувшуюся более чем на сто метров узкую сторону площади, по двум другим сторонам которой расположились дома штральзундских патрициев. Внутри ратуша была столь же великолепна, как и снаружи. Штральзунд, как и Любек, был богатейшим и могущественнейшим городом на севере — вот о чем свидетельствовала ратуша.

Вестибюль ратуши напоминал залы рыцарских замков: вокруг были расставлены доспехи, а у входа — старая пушка с каменными ядрами: первая пушка, которая стояла когда-то на городской стене Штральзунда. Резные перила широкой лестницы из кавказского ореха, доставленного сюда по великому пути «из варяг в греки» через русские земли, были выполнены в виде забавных фигурок весьма тонкой работы. Лестница эта упиралась прямо в большой зал ратуши, разделяясь далее на правую и левую, — вела в присутственные помещения.

Зал ратуши, великолепнее которого не было ни в одном венедском городе, зал, который своей вызывающей роскошью превосходил даже любекский, был мрачным и в светлые дни, потому что его четыре больших окна представляли собой красочные витражи, воспроизводящие в аллегорических образах историю человечества от Адама и до расцвета могущества Штральзунда. Стены были обшиты деревом совершенно чёрного цвета с отделкой из пород самых разнообразных оттенков от тёмного до песчано-жёлтого. Разные фигуры изображали сцены из священного писания.

В эту пору император, опираясь на города, начал борьбу с отдельными феодалами за абсолютную монархию. И в то же время в стенах городов происходила ожесточённая борьба за утверждение демократических гражданских прав против безраздельного господства патрициев. В более развитых и сильных городах южной Германии эта борьба завершилась частичной победой цехов; во Франкфурте, Нюрнберге, Ульме и Базеле ремесленники взяли власть в свои руки и ввели демократические законы. Народное управление, обеспечив развитие ремёсел, привело эти города к расцвету, к небывалому росту их могущества и благосостояния. Иное дело в северных городах, больших ганзейских городах, в которых хозяевами были крупные торговцы, купечество и судовладельцы, — как их называли в народе, «денежные мешки». Только в Брауншвейге восстание цехов достигло успеха, вот почему этот город был изгнан из Ганзейского союза патрициями, хозяйничающими в других ганзейских городах, вот почему этот город был взят ими под особое наблюдение и всякая торговля и сношения с ним были запрещены. Это тяжело отразилось на Брауншвейге, торговля пришла в упадок, и многие жители оказались в жестокой нужде.

После 1370 года, когда ганзейские города одержали победу над датским королём Вальдемаром Аттердагом [39], союз городов ещё больше укрепил своё влияние на севере. Патрициям, однако, мало было их привилегий, они стремились к богатству, и только к богатству. Они упрочивали свои исключительные права в торговле, образовывали судовые компании, разоряли мелких торговцев или заставляли их вступать в свои торговые объединения. Все это вело к сказочному обогащению незначительного слоя городской аристократии и к разорению и нищете массы городского населения. Опасаясь, что цехи будут претендовать на власть, патриции заключали договоры с феодальными князьями и с епископами против горожан, против народа и с помощью рыцарства в потоках крови топили восстания горожан.

Мелкие феодальные князьки севера, которые промышляли разбоем на дорогах и пиратством на морских путях, охотно откликались на призывы патрициев выступить против горожан, потому что это сулило богатую добычу. Однако на морях были пираты и не из «благородных», они были непримиримыми врагами и патрициев, и феодалов и на свой собственный страх и риск занимались пиратством. Это были большею частью капитаны и моряки, которые восстали против своих господ — торговцев — и вели свободную, независимую жизнь морских разбойников, существовали за счёт морского грабежа. Когда они чувствовали себя достаточно сильными и, возможно, были в тайном сговоре с ремесленниками и городской беднотой, они нападали на города, грабили торговцев, богатых бюргеров и таким образом мстили за обездоленных.

Пиратство в те времена отнюдь не было бесчестным или запретным занятием: князья, епископы, короли пользовались пиратами как ландскнехтами, да и сами занимались разбоем на море и на суше. Слабый расплачивался. Сила была выше права. Так далеко было это от единого государства, так далеко от единого права. А кайзер, который должен бы поддерживать порядок и право, едва-едва справлялся со строптивыми феодалами на юге и в Италии, чтобы не дать развалиться государству; неспокойный север был предоставлен самому себе.

По могуществу и богатству на балтийском побережье, в Померании, Штральзунд уступал только Любеку — первому городу Ганзейского союза. Померания особенно отличилась в великой морской битве союза городов с датским королём и получила львиную долю добычи. Само собой разумеется, что в Штральзунде господствующее семейство Вульфламов большую часть этой добычи урвало себе. Четырнадцать захваченных датских судов досталось Вульфламам. Добыча рыбаков на Сконе тоже попала в их копилку. Мало того, используя своё высокое положение и власть, которую они узурпировали, Вульфламы хозяйничали и распоряжались так же своевольно, как владетельные князья.