Случай этот до сего времени не представлялся, но теперь уже Дмитрий Кириллович не жалел об этом, — девочка сообщила о более важном обстоятельстве: Адамейко и оба Суховых говорили о каком-то убийстве. Больше того: называли даже имя убийцы…

— Вспомнила, дяденька: он приходил… обязательно приходил после выдумки. Всегда приходил.

— И ты его потом… не полюбила? — Ну, да…

Дмитрий Кириллович встал с кресла и впервые за время разговора закурил: два кольца быстро, одно вслед за другим, вылетели изо рта.

Все было ясно.

Но для подтверждения своей мысли он еще раз спросил:

— Значит, ты неправильно, деточка, сказала раньше, что дядя Ардальон в эти последние дни к вам не приходил? Правда ведь — неправильно?

— Нет, я правду сказала, дяденька: теперь он к нам не приходит. Ну, хоть Павлика спросите. Или папу самого… Нет, вспомнила! — неожиданно вновь обнадежила она Дмитрия Кирилловича. — Недавно один раз пришел. Еще папа на него что-то рассердился…

— За что?

— Не знаю, дяденька. Он принес мне и Павлику тоже пирожочки и дал нам. А папа выхватил у него и бросил на землю: «Пусть, — говорит, — собака их съест, а не мы». А я сама страшно хотела съесть: люблю их…

— Такой? — быстро спросил Жигадло.

Он открыл ящик письменного стола и вынул тарелочку, на которой лежало несколько пирожков одинакового размера и формы.

— Н-нет, это длинненькие…

— Ну, так такой? — на ладони два кругленьких, маленьких пирожка, вынутых из того же ящика.

— Вот такие… это они самые, дяденька! Можно попробовать?

— Не стоит, Галочка, — усмехнулся Жигадло, — они очень черствые. Ты вот возьми из этих: они тоже вкусные. А теперь скажи мне, — и сможешь уже пойти к детям. Скажи, когда ж это папа не велел тебе и Павлику кушать пирожочки?

— Я на папу не жалуюсь! — покраснела и тихо сказала девочка. — Дяденька, можно мне и Павлику и тете Насте?

— Можно, можно, деточка. Папа правильно тебе сказал: пирожочки были твердые… и невкусные. Вот как эти…

— Нет! — перебила Галочка. — Они были совсем мягенькие, и Милка их быстро скушала… И дядя Ардальон забрал обратно один и сказал, что сам съест.

…Через несколько минут Дмитрий Кириллович сидел уже один в своем кабинете, дверь в детскую была плотно прикрыта, да и самих детей повели в столовую пить чай. Было тихо, — и никто уже не мешал следователю Жигадло сидеть, глубоко откинувшись в кресле, и выпускать изо рта дымные вертлявые кольца: Дмитрий Кириллович сосредоточенно думал.

Несомненно, показания Галочки были противоречивы; этого он ждал с самого начала их беседы. Как юрист, он знал, с какой осторожностью надо относиться к показаниям детей, чья впечатляемость, хотя и бывает часто острой и продолжительной, — почти всегда, однако, лишена отчетливых форм: дети часто путают время, когда происходило то или иное событие, путают лиц, принимавших участие в этих событиях, причем могут забыть, в таких случаях, действительных участников и, наоборот, могут называть тех, кто в этих событиях никакого участия не принимал.

Все это делается, вместе с тем, с полной уверенностью, что так именно это и происходило, — острая детская память всегда дополняется и пересекается еще и воображением, и юные свидетели задают сплошь и рядом суду очень трудную задачу: отделить в их показаниях правду от бессознательного вымысла.

Дети всегда присочиняют, — это хорошо знал следователь Жигадло, и психология свидетельских показаний детей всегда представлялась ему, как и всем судебным работникам, очень опасным и запутанным лабиринтом.

Он наилучшим образам убедился в этом несколько минут тому назад, когда, проверяя память Галочки, заставил девочку подробно рассказать о посещении этой комнаты его дочуркой. Читатель также, вероятно, заметил уже крупную ошибку в рассказе Галочки: напугавший ее разговор Ардальона Адамейко с обоими Суховыми, происходивший в первые дни их знакомства, она отнесла к позднейшим дням; да кроме того, она по-своему восприняла этот разговор, чему еще немало способствовало тогда ее детское воображение, слившееся сразу же с памятью.

Об этой ошибке Дмитрий Кириллович не мог, конечно, знать, но она послужила для него наилучшим подтверждением его догадок насчет истинного виновника преступления.

Этого места в рассказе девочки было уже достаточно для того, чтобы следователь Жигадло мог принять решение об аресте убийцы. А когда Галочка совершенно точно передала ему сцену с брошенными на пол свеженькими сладкими пирожочками, — Дмитрий Кириллович уже окончательно утвердился в своем мнении.

Девочка оказалась более важным свидетелем, чем он мог предполагать. Тем приятней ему было сознавать свой успех следователя, прибегнувшего к не совсем обычным формам допроса малолетней свидетельницы — допроса в домашней обстановке, когда девочка никак не могла почувствовать ни своей истинной роли, ни роли доброго «Лешиного папы».

Следователь Жигадло имел еще основание быть довольным своей работой. Внимание, которое он всегда уделял незначительным, казалось, мелочам в каждом деле, и на этот раз не пропало даром.

Посетив квартиру Пострунковой сразу же в день обнаружения преступления, Дмитрий Кириллович самым тщательным образом расспросил обо всех жильцах этого дома и очень усердно, в течение долгого времени, изучал и обследовал квартиру покойной Варвары Семеновны, узнавал о ее жизни, привычках, привязанностях, о характере встреч с соседями по дому. Акт предварительного дознания служил ему в этом отношении путеводной стрелкой. Острие ее совершенно логически останавливало внимание на показаниях свидетеля Ардальона Порфирьевича Адамейко, как лица, чаще всего (вместе с женой и отдельно) встречавшегося с покойной Варварой Семеновной, так еще и потому, что в первом же показании свидетеля Адамейко был один момент, всегда в таких случаях заинтересовывающий: денежные взаимоотношения Пострунковой и жены Адамейко. Но это было обстоятельство, на которое мог бы обратить внимание любой следователь, и то, что отметил его и Дмитрий Кириллович, ничем еще не выделяло его наблюдательности.

Гораздо ценней и остроумней была другая мысль, пришедшая на ум Дмитрию Кирилловичу уже тогда, когда им были собраны все Необходимые сведения об Ардальоне Адамейко, и особенно после того, что он узнал о соседе покойной Пострунковой от своего брата Сергея, работника уголовного розыска.

В этом месте нашего повествования следует, хотя бы вкратце, осветить роль младшего Жигадло в раскрытии преступления на С-ской улице.

Это он, Сергей, посетил, прикинувшись обследователем из профессионального союза, квартиру безработного наборщика Сухова и, уходя, встретил у подъезда, во дворе, оживленно беседовавших Ардальона Порфирьевича и Галочку. Они сначала не заметили недалеко от них остановившегося человека в летнем парусиновом пальто и не обратили внимания на то, что он внимательно прислушивается к их разговору. Не обратил на него внимания Адамейко и позже, когда человек этот поднялся вслед за ним по лестнице, чтобы слушать дальнейшую беседу девочки с гостем ее отца.

По долгу своей службы Сергей Жигадло дожидался в тот вечер Ардальона Порфирьевича на улице, следил за тем, куда так поспешно бежал он вместе с Суховым, а позже — проводил незаметно Ардальона Порфирьевича до ворот его дома. После беседы с дворником Сергей Жигадло знал уже почти все, чем мог его интересовать теперь Ардальон Адамейко.

Слежка за Ардальоном Порфирьевичем продолжалась, однако, совсем недолго, несколько дней, так как оказалась вскоре совсем ненужной: проводилась она за ним только потому, что нужно было узнать всех знакомых Федора Сухова, а подозрение в преступлении, павшее, было, одно время на безработного типографского наборщика, вскоре же совершенно отпало, так как истинный виновник всего не замедлил покаяться.

Но это ошибочно приписанное Сухову преступление лучше всего станет понятным читателю тогда же, когда узнает о нем и сам Федор Сухов: уже после убийства вдовы Пострунковой.

…Сообщенная братом беседа Адамейко и Галочки на лестнице дала внезапный толчок пытливой мысли Дмитрия Кирилловича.