О Боже, он не хотел подниматься. Ему не хотелось видеть, что издало этот жуткий жалобный крик. Он стал спускаться, и его плечи скользили по деревянной стене. Он оказался не готов к такому; хотя в прошлом ему и приходилось сталкиваться с леденящими душу ужасами, только что услышанный крик поверг его в шок. Но не только крик — из самих стен в атмосферу просочилось парализующее чувство страшной угрозы. И пока это чувство держало его на месте, — напуганного, не в состоянии двинуться дальше, — с верхнего этажа стал распространяться смрад разложения.

От снова раздавшегося крика Эш дернулся всем телом, но на этот раз крик звучал не так — это был крик женщины, испытывающей страшные муки. Эш понял, что это кричит Эллен Преддл, и когда раздался удар и последовал новый крик, он понял, что должен помочь ей, он не мог позволить ей встретиться в одиночку с тем, что перед ней появилось. Эш заставил себя оторваться от стены, и когда это удалось, его решимость усилилась. Он бросился вверх по лестнице, по пути зацепив контрольный волосок, споткнулся на повороте, расшибив подбородок, но тут же поднялся и, перешагивая через провода, быстро достиг площадки. Зловоние встретило его, как удар кулака, и он отвернулся, схватившись за перила, чтобы удержаться на ногах от приступов рвоты.

Когда из ванной послышался мощный звук еще одного удара, Эш выпрямился и увидел, как камера наклонилась на треноге и замерла на краю подставки. Ленты изорванной пленки валялись на полу вместе с детектором электрической емкости. На потолке метались тени, и Эллен Преддл, одна в ванной комнате, махала руками в воздухе, вопя и царапая пустоту, с безумно вытаращенными глазами, с оскаленными зубами, мокрыми от слез щеками и пеной у рта.

— Оставь его! — визжала она. — Не трогай его!

Осторожно ступая, весь напрягшись, с натянутыми, как звенящая струна, нервами, Эш приблизился к двери. Он перешагнул самописец и треногу на площадке, вырванные из гнезда провода.

— Отпусти его! -Ее слова вырывались отчаянным причитанием.

Термометр, установленный за раковиной, вдруг сам по себе полетел через комнату и, разбившись от удара о темное оконное стекло, упал на линолеум пола. Почти тут же стенной шкаф отделился от стены и упал на раковину под собой, его содержимое высыпалось, баночки и картонки попадали на пол, под ноги безумно приплясывавшей Эллен Преддл.

Эш бросился вперед и схватил обезумевшую женщину. Но она повернулась и скрюченными пальцами потянулась к его лицу, к его глазам. Он сжал ее запястья и постарался удержать их подальше от себя.

— Перестаньте! — крикнул он. — Успокойтесь!

Ее глаза не узнавали его, их ослепляла такая лютая злоба, что Эш понял: эта женщина готова убить его. Она плевала ему в лицо, и Эшу пришлось отвернуться, от напряжения его руки тряслись, шея напряглась.

И, повернувшись, Эш увидел какое-то волнение в ванне, разглядел слабый силуэт под поверхностью темной, вспененной воды. Он увидел лицо мальчика с открытым ртом и выпученными глазами.

Дрожащая измазанная рука мальчика с растопыренными пальцами высунулась из пены, словно тянулась к Эшу, тянулась к самой жизни.

В деревне горело мало огней. Большинство людей уже глубоко спали; но были и другие, которых мучила бессонница и которые ощутили резкое похолодание ночного воздуха, неожиданный озноб, ломоту в костях и мурашки по коже, — и это насторожило их. Эти несчастные поспешили лечь в постель или, если уже лежали, поплотнее укутались в одеяло.

Главная улица и маленькие расходящиеся от нее переулки были пустынны. Даже летучие мыши, гнездившиеся в деревне под крышами домов, не отправились на свою ночную охоту. И из-за стен маленького коттеджа с террасой, что примостился в выходящем к церкви переулке, не доносилось шума. Вокруг было очень тихо.

Ущербная луна освещала колодки и позорный столб у поблекшей лужайки, но если бы случайно кто-то вышел в эту ночь на улицу, он не заметил бы черноватой жидкости, сочащейся из старого потрескавшегося дерева. Пруд рядом был недвижен и непроницаем — задумчивая темная масса, не отражающая ничего.

Но какое-то движение вдруг возникает на фоне этой унылой картины. Маленькое одинокое существо скользит по траве, его заостренная мордочка поднимается через каждые несколько ярдов, принюхиваясь к воздуху. Этот осторожный зверек знает об отвращении, которое вызывает у всех, и его щетинистая шерстка напряженно встопорщилась. Он добрался до края воды и замер, как загипнотизированный. Острые маленькие глазки уставились в одну точку.

С тихим тревожным писком крыса юркнула прочь от воды, повернувшись так, что ее длинный хвост шлепнул по поверхности, отчего по озеру разошлись круги. Она бросилась по траве назад и пересекла дорогу, — юркая тень среди других теней. Мгновение — и ее уже нет, она присоединилась к другим таким же существам, населяющим подвалы гостиницы.

Больше ничего не шевелится. Деревня спит. Но сны здешних жителей неспокойны.

Том Джинти дернулся и проснулся. Несколько секунд он приходил в себя.

Он лежал на кровати, хлопая глазами, его жена Розмари храпела рядом. Что разбудило его? Мясистая рука Тома высвободилась из-под одеяла и прикоснулась к онемевшей правой щеке. Вот что! Ему показалось, что кто-то во сне закатил ему оплеуху! Приподняв голову над подушкой, он посмотрел на Розмари.

Она, как бревно, лежала рядом. Нет, не совсем как бревно — одеяло приподнималось и опускалось в такт дыханию. Жена громко всхрапнула, и Том сдержал желание в ответ тоже смазать ей по морде, хотя пощечина, которой она его наградила, была явно случайной. Вероятно, жена хлопнула его, поворачиваясь во сне. Странно, однако — она лежит спиной к нему, и ее жирные руки спрятаны под одеялом. Она не могла его ударить. Если только не металась и не ворочалась. Чертова корова! Очевидно, приняла перед сном стаканчик портвейна. А то и два. И наверняка поела, сыром закусила. Боже — портвейн с сыром! Не удивительно, что теперь ворочается.

Что-то коснулось его редких приглаженных к черепу волос.

Том Джинти вскочил на кровати и поднес руку к голове. Что это? Одеяло соскользнуло с пуза на колени. С несвойственным для таких тучных мужчин проворством он метнулся к лампе у кровати и, нащупав выключатель, через мгновение зажег свет.

— Кто здесь? — громко спросил Том Джинти.

Но он уже сам все увидел: в комнате никогоне было.

Он снова обернулся к жене, и его лицо вытянулось: ее храп говорил, что ее ничто не потревожило. Едва не пнув ее, хозяин гостиницы вдруг заметил, как холодно в спальне, и натянул одеяло на свою голую мясистую грудь, прижав его, как старая дева, оберегающая свою девственность при виде ночного вора. Он осмотрел комнату и темные углы.

«Смешно», — сказал себе Джинти. Кроме Розы и его самого в комнате никого не было. Он взглянул на потолок, в надежде увидеть там паука, парящего над головой на своей шелковой нити и так же потрясенного столкновением. Конечно, никакого паука там не было, да и если бы даже он пробежал у него по макушке, то вряд ли бы хлопнул по щеке! Джинти ладонью пригладил волосы и убедился, что в редких прядях ничто не шевелится. Должно быть, приснилось. Никто его не трогал. Волосы? Сквозняк, и больше ничего. Гостиница полна этих подлых сквозняков. И все же щека до сих пор не отошла. И хотя в комнате холодно, никакого сквозняка не чувствуется.

Край кровати начал вибрировать. Не сильно, чуть-чуть.

Джинти посмотрел на эти колебания, на его широком лине отразилось недоумение, и через несколько мгновений он прошептал:

— О Господи, кто-то спрятался под кроватью!

Соскочив, в два быстрых шага он подошел к стоящему у стены комоду. Одной рукой опершись на него, а другой поддерживая штаны пижамы, чтобы не упали, Джинти прошипел:

— Розмари!

Жена продолжала храпеть.

Он уставился в темноту между свисающим одеялом и ковром на полу. Есть там кто-нибудь? Невозможно. Как кто-то мог пробраться в спальню? В настоящее время в гостинице лишь один постоялец, и Джинти знал, что вечером он не возвращался. Конечно, странный парень, да еще водит знакомство с викарием, что делает его еще более странным. Но все равно, он не мог проникнуть в комнату, потому что дверь в спальню заперта изнутри — привычка многих хозяев, не доверяющих чужим под своей крышей.