Иван сел на плечи сваленному на землю противнику и обхватил его голову ногами. Схватив его за волосы, он резкими поворотами по часовой стрелке повернул его голову на триста шестьдесят градусов, разъединяя хрящевые связки между шейными позвонками. Затем остановился перевел дыхание, встал на плечи парня ступнями и длинным мощным рывком оторвал голову от его туловища... Крик торжества вырвался из его глотки, когда он поднял над своей головой голову убитого им врага, из которой на его волосы и лицо сочилась кровь из оборванных артерий... Кровь стекала по лицу Ивана и он вдыхал ее пьянящий запах...

Трибуны вновь затихли, теперь уже пораженные тем, что они увидели. Таким Ивана не знал еще никто. Таким он и сам себя не знал. Но ему было невыразимо приятно держать на вытянутых руках голову врага и смотреть на зрителей сбившихся в кучу за костром и вцепившихся в свои кинжалы, словно Иван мог броситься на них и разорвать их на части просто голыми руками.

Чеченцы за линией костров тоже были его врагами и постепенно эта мысль пробилась в сознание Ивана. Он с размаха швырнул голову Высокого в зрителей и они шарахнулись от нее словно от бомбы, хотя наверняка не одному из них приходилось отрезать головы своим пленным, но то пленным. А тут – голыми руками...

В тот вечер хозяин Ивана забыл дать короткую очередь в знак окончания боя и не пришел проверить после получения выигрыша, как там его пленник, не оборвал ли цепь, на которую его сажали каждой ночью...

А Иван ворочаясь ночью на своей соломенной подстилке и, сладострастно улыбаясь при воспоминании, с каким лопающимся звуком оторвалась голова от тела, вдруг вспомнил, что про одного из бойцов его отряда, мрачного, медведеподобного автоматчика по кличке Гризли, ходили рассказы, что он отрывал чеченцам головы голыми руками. Причем именно так, как это сделал сегодня Иван.

«Значит, не врали ребята,» – подумал удовлетворенно Иван и спокойно заснул в ту ночь...

Но в эту ночь в подвале, в котором он прятался от преследующих его москвичей, Иван заснуть не мог. Он вдруг почувствовал непреодолимое отвращение к себе самому. К крови, которая лилась на него из той оторванной головы. Он тихо зарычал от бессилья и невозможности что-то изменить в прошлом и вновь упал на груду пахнущего пылью и плесенью тряпья на топчане...

Его жизнью всегда кто-то распоряжался понял Иван. Сначала начальник лагеря спецподготовки, который не мог нарадоваться на столь способного воспитанника и хвалился его успехами перед каждым проверяющим из ФСБ, попадающим в Рыбинский спецлагерь. Потом – кто-то из высших чинов ФСБ, направивший в Чечню тот отряд, командиром которого поставили Ивана. Потом – обстоятельства, которые вынуждали его отряд скитаться по чеченским горам, чтобы остаться в живых и не попасть в плен. Еще позже – хозяин чеченец, заставлявший Ивана каждый вечер убивать и тем самым убивавший его самого, его тело и душу.

Когда взбунтовавшийся Иван вырвался из ненавистной Чечни и попал в Москву, им начал распоряжаться Крестный, чутко уловивший в Иване тягу к смерти, принявшую вид потребности ежедневного убийства. В Иване это была вера в Смерть, в ее всесильность и тем самым, в свою силу... Но вот теперь, он, убивший стольких людей, непобедимый ни на чеченской арене, ни в Москве Иван, сидит в вонючем подвале, и не может показаться среди людей, потому что они все, все вместе – против него.

Что-то случилось с жизнью, думал Иван, которому вдруг стало скучно и неинтересно убивать других. Он перестал верить Смерти, перестал чувствовать у себя за спиной ее ежеминутное присутствие. Он потерял веру в Смерть и одновременно с этим – интерес к жизни.

Иван понял, когда это случилось. Не тогда даже, когда он узнал о смерти Нади. Это было тяжело, но после этого он мог жить и стремиться к цели, которая у него была – убить Крестного, взорвавшего Надю в высотке на площади Восстания. Но когда он достал, наконец, Крестного и разодрал под водой его горло, смысл жизни ушел из его существования и осталась только инерция движения во времени, которая и занесла его в этот подвал, словно нарочно, чтобы дать ему возможность понять, что с ним произошло...

Он был постоянно не свободен от чужой воли, он был марионеткой в чужих руках, хотя и не сознавал этого никогда. Напротив, ему казалось, что он самая свободная на свете личность, что убивая других, он осуществляет только свою личную волю... На самом деле свободным он стал только сейчас, когда оборвались его связи с жизнью... Друзья, Надя, Крестный, мать с отцом... Все остались в пошлом, всем они умерли, всех забрала Смерть, которой он столько лет слепо поклонялся до сегодняшнего дня...

Родители... Мать, парализовавшая его волю своей слепой эгоистической любовью и не допустившая в его жизнь женщину раньше, чем его увлекли другие дела, в которых участвуют одни мужчины. Мужчины без женщин, как сказал его любимый писатель... И еще – победитель не получает ничего. Он, Иван был победителем, он пережил всех своих врагов и... У него нет абсолютно ничего...

Иван вновь почувствовал себя голым на многолюдной площади. Люди смеялись над ним и показывали на него пальцем... Он заскрипел зубами и вспомнил отца.

У отца были две отвратительные привычки, которые настолько раздражали Ивана, что он готов был задушить его своими тогда еще детскими руками. Отец постоянно скрипел зубами и еще – чавкал во время еды, невольно провоцируя Ивана вскакивать из-за стола и уходить в другую комнату... Но сказать об этом отцу Иван не мог. Он чувствовал, что дело тут не в том, что отец не закрывает рот, когда жует, это только повод для ненависти...

«Хорошо, что он вовремя умер, – подумал Иван. – А то бы я его однажды просто убил...»

Отец первым начал подавлять его волю и породил в Иване жуткое сопротивление, которое стремился переломить и заставить непослушного сына поступать, как считал нужным он. Мать иногда заступалась за единственного сына. Но это только рождало скандалы между родителями и не давало никаких других результатов...

Иван хорошо помнил, как он впервые ударил отца. Ивану было тогда пятнадцать лет и его ненависть к отцу достигла предела. Тот же заставлял Ивана каждый день завтракать с собой за одним столом и при этом немилосердно чавкал. У Ивана от отвращения мурашки бегали по спине, он сидел как на иголках и постоянно вскакивал из-за стола. Но отец каждый раз окриком возвращал его обратно. Наконец, Иван начал подозревать, что отец знает, что Ивана сильно раздражают звуки, которые он издает во время еды, и старается нарочно погромче чавкать и скрипеть зубами, когда Иван сидит за кухонным столом вместе с ним...

Однажды Иван, не выдержав такого издевательства отца, прекратил есть и, положив вилку на стол, выпрямился на своей табуретке... Отец посмотрел ему прямо в глаза и вдруг... начал демонстративно чавкать... Иван не мог бы сказать, что действовал в этот момент осознанно, – его руки сами схватили тарелку с недоеденными макаронами и залепили ею прямо в лицо отцу.

Тот замер, слизывая с усов жидкую коричневую подливку. Иван тоже замер, сам пораженный тем, что сделал. Отец сидел неподвижно целую минуту, а потом коротко размахнулся и влепил сыну затрещину, от которой тот скатился со своего табурета и полетел головой под раковину, где стояло мусорное ведро.

Это мусорное ведро больше всего его и взбесило. Иван вскочил на ноги, совершенно не понимая, что делает, схватил со стола вилку и, размахнувшись, не глядя всадил ее в отца. Хорошо еще, что тот вовремя испугался и попытался загородиться рукой. Иван пробил ему ладонь насквозь. Удар был нацелен прямо в лицо...

После этого Иван сел вновь за стол и начал озираться в поисках своей тарелки...

Отец тяжело встал из-за стола и не обращая внимания на боль в пробитой руке, жестоко избил Ивана, стараясь бить его по лицу именно той рукой, из которой хлестала кровь... Ворвавшаяся в квартиру мать еле-еле отняла Ивана у отца. На Иване уже не оставалось живого места, а тому все казалось мало...