Зубник, уже привыкший к тому, что у его повелителя пропал голос, чуть не свалился в воду от страха, когда услышал с реки хриплый рык:

— Лекарь! Давай сюда! — И острый нос лодки ткнулся в берег рядом с ним. Узнав Конана, слуга несколько раз подпрыгнул от радости и, мешком свалившись на дно лодки, возбужденно заговорил:

— Ух, ты, и лодка наша, и одежда! Правду говорят, что умней и сильней нашего короля никого нет!

Конан улыбнулся в темноту, понимая, что это не грубая лесть, а просто мысли вслух.

Заночевали они немного ниже по течению, там, где берег был не таким топким. В первый раз за последнее время после всех неприятностей, свалившихся на него,

Конан не ломал себе голову, вспоминая о Зенобии, Од'О и историях Гардевира. Он был просто голоден и страшно устал. Вдвоем с Зубником они, не разжигая костра, быстро доели те немногие запасы еды, которые нашлись в лодке, запили водой из реки, — киммерийца чуть кольнула опасливая мысль, что они пьют воду из рук врага, но тут же исчезла, — и провалились в глубокий сон.

На следующее утро, проснувшись, Конан с удивлением обнаружил своего слугу мирно спящим у него на животе. Лицо у Зубника было настолько безмятежно счастливым, и солнце так ласково пригревало еще слабыми лучами, что на мгновение ему показалось, что все случившееся — лишь глупый сон и они — просто господин со слугой, заночевавшие после охоты вдали от дома. Воспоминания постепенно возвращались, как и злость, и страстное желание поскорее вернуться домой и снова увидеть красоту жены, и тот самый, зовущий, долгий взгляд Зенобии из-под опущенных ресниц.

От резкого подъема киммерийца лекарь несильно стукнулся головой о дно лодки, поэтому его пробуждение не было столь радужным. Для простого человека нахождение вдали от родных мест проходит гораздо тяжелее, чем для такого вечного странника и искателя приключений, как Конан-варвар, ныне король Аквилонии.

На этот день у Конана были обширные планы. Он знал, что скоро Хорот примет в свое русло Тайбор, бурную своенравную реку, берущую начало в горах и так и не согревшуюся под щедрым Аквилонским солнцем. Примерно в полдня хода вниз по реке к ним присоединится Красная, которая, как хорошая мудрая жена, придаст, наконец, Хороту величавость и спокойствие. Между этими двумя притоками в плодородной долине, захватившей часть Аквилонии, широкий клин Офира и узкую полосу Кофа, испокон веков селились люди. Деревни на пологом левом берегу так незаметно сменяли одна другую, что с годами только старожилы могли точно сказать, где заканчивается одно поселение и начинается другое. Конан собирался запастись там едой, немного передохнуть и, если удастся, найти кого-нибудь из старых друзей и попытаться разузнать что-нибудь о цели их путешествия — Демоне Океана Од'О.

Действительно, очень скоро им стали попадаться вначале одиночные дома, потом все чаще и чаще. Киммериец боролся с искушением пристать около первого же дома и купить еды для завтрака, но решил немного потерпеть и, несмотря на умоляющие взгляды Зубника, не поворачивал к берегу. Внезапно впереди показалось широкое водное пространство, и сильная боковая волна толкнула лодку.

— Это Тайбор, — сказал Конан, показывая на впадавшую слева реку. Хорошо было видно, что изменился цвет воды Хорота: текущий с гор Тайбор добавил ему зеленовато-синей глубины. Киммериец сразу вспомнил этот необычный оттенок, который так поразил его в Шамаре — крупном городе выше по течению. Конан невольно улыбнулся, вспомнив, как со стринным другом и отчаянной смелости воином Кастеджо, вдоволь отведав знаменитых аквилонских вин, они на спор переплывали Тайбор туда и обратно. Мальчишество, конечно, Зенобия сердилась на обоих, переводя гневный взгляд с мужа на Кастеджо, но вместо того, чтобы утихомирить разбуянившихся мужчин, ее горящий взгляд только сильнее разжигал это странное соревнование. Потом уже, когда все благополучно завершилось и двое совершенно закоченевших безумцев, хохоча друг над другом, продолжили дегустацию вин, Конан еще несколько раз замечал, как подрагивают крылья хищного носа Кастеджо при взгляде на Зенобию. Киммериец слишком хорошо знал своего друга, чтобы воспринять это как оскорбление. Сердце снова тоскливо сжалось: Конан так ясно увидел жену сидящей на огромном камне посреди Тайбора и ее счастливое лицо и детский восторг при виде крошечных речных крабов, которых шустрые мальчишки приносили ей в плетеных корзинках. Король тряхнул головой, отгоняя воспоминания, и сильнее налег на весла.

Зубник, опустив руку в воду, сразу почувствовал, насколько она холоднее обычного, и сразу же решил, что в такую реку не полезет ни при каких, даже самых жутких, обстоятельствах. Он был страшно горд собой, что не утонул в первый раз, но повторять такие попытки не собирался, как и совершенствовать свое умение плавать.

Конан, к великой радости Зубника, начал поворачивать к берегу. Именно здесь, у слияния двух рек, расположилась большая деревня Саусалья, которая так и не стала городом: здесь накоротко встречались и расставались, быстро улаживали торговые сделки или разрывали старые контракты между двумя глотками вина или после сытного ужина. Никто не задерживался надолго на этом перекрестке, поэтому-то основными строениями в Саусалье были трактиры с комнатами для ночлега и большими подвалами.

Кинув несколько медных монет подозрительного вида однорукому старику, Конан предупредил, что если тот плохо будет смотреть за их лодкой, то лишится и второй руки. Зубник, недоверчиво оглядываясь, последовал за господином. Он сам не доверил бы такому сторожу даже стоптанные башмаки. Конан рассеял его сомнения:

— Да у них у всех здесь такие хитрые рожи, но свое понятие о профессиональной чести они все-таки имеют, хоть и берут деньги всегда вперед. Ничего с нашей лодкой не случится, вот увидишь.

Жизнь вокруг кипела. Люди с озабоченными или веселыми лицами куда-то спешили, громко разговаривая на ходу, волокли мешки, тащили упирающихся коз и овец, всюду сновали пронырливые собаки с не менее деловыми и хитрыми мордами. И вся эта толпа рычала, блеяла, смеялась и ссорилась, производя неповторимый шум большого базара.

Конан уверенно проталкивался к невзрачного вида заведению, из раскрытых окон которого слышалось гнусавое пение. Войдя, Зубник увидел битком набитую людьми большую комнату. Посередине стоял старик-горбун и противным голосом тянул одну ноту. Судя по его самозабвенному лицу, он это делал не ради денег, а просто для души. На певца никто не обращал внимания. За длинными столами шумно выпивали и закусывали несколько десятков человек, от обилия аппетитных запахов рот моментально наполнился слюной. Голодные путешественники одновременно сглотнули. Но вместо того, чтобы поскорее найти свободное место и приказать одному из юрких, как ящерицы, мальчишек-слуг поскорее принести поесть, Конан с просиявшим лицом двинулся в угол, где сидел черноволосый красавец с перевязанной рукой. По пути, к великому удивлению Зубника, его господин хлопнул по плечу горбатого певца со словами:

— Рад видеть тебя, Оллердален, ты все не меняешься, узнаю веселые мотивы Ванахейма! — на что, ничуть не смутившись, старик, будто только и ждал Конана в этой харчевне, прервав пение, скрипуче отозвался:

— А тебе, видать, наскучило в королях ходить? Решил снова к нам вернуться?

Но Конан уже сидел за столом и, не скрывая радости, разговаривал с незнакомцем. Слуга подошел поближе, надеясь таким образом напомнить о себе и о своем голодном животе. Действительно, все распоряжения уже были сделаны, на столе появился хлеб, кувшины, двое мальчишек старательно суетились вокруг, уловив, что один из гостей — настоящий король.

— Кастеджо! Какая встреча! — Киммериец не мог поверить, что рядом сидит старинный друг, тот самый отчаянный храбрец и любитель ледяной воды, которого он вспоминал совсем недавно. С таким спутником он бы отправился хоть в Серые Миры. Эта идея, вдруг пришедшая в голову Конана, так захватила его, что он чуть было не выпалил ее Кастеджо. Присмотревшись к другу повнимательней, он все же решил подождать с разговорами, а пока стал торопливо есть, почти не чувствуя вкуса пищи. Примостившийся на краешке стола Зубник, утолив первый голод, маленькими глотками пил вино и с любопытством разглядывал сидящего напротив человека. Мужчина был бесспорным красавцем, но какая-то болезненность, — то ли проступавшая сквозь природную смуглоту кожи бледность, то ли мучительный излом бровей, — портили безупречное лицо. Перевязанная тряпкой рука доставляла ему большое страдание, это было заметно по той старательности, с которой он пытался примостить ее на столе. Но самыми странными были взгляды, которые Кастеджо бросал на Конана. Казалось, старинный друг мучительно выбирает, что ему сделать: броситься ли на шею киммерийцу или тут же перерезать ему горло. К тому же Зубник с неприязнью заметил, что, несмотря на утренний час, этот человек уже довольно сильно пьян. Конан тоже заметил все эти странности в Кастеджо, быть может, чуть позже слуги, обрадованный неожиданной встречей и, как все люди, не желавший признаваться себе в том, что сидящий напротив близкий человек ему неприятен. Но он же прекрасно помнил, что в годы их молодости одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что творится с другом, поэтому, резко отодвинув кувшин с вином, положил руку Кастеджо на плечо и спросил напрямик: