Нелл ликовала при мысли, что она родит ребенка от короля, но у Карла это обстоятельство не вызвало особенного интереса. У него и так было много незаконнорожденных детей, а требовался хотя бы один законнорожденный. Еще до того, как ему вернули трон, у него была большая и все увеличивавшаяся семья, в которой герцог Монмут был старшим сыном. Некоторых он держал около себя, остальные ушли из его жизни. Одним из таких был Джемс де ла Клош, рожденный Маргаритой де Картере в то время, когда он был в изгнании на острове Джерси. Он полагал, что Джемс стал теперь иезуитом. Леди Шэннон родила ему дочь; Екатерина Пегг – сына и дочь. Было много других, утверждавших, что они его дети. Ко всем ним он относился с веселым добродушием. Он гордился своей способностью производить на свет сыновей и дочерей, и когда некоторые из его подданных звали его «Олд Раули» – по имени жеребца из королевских конюшен, от которого родилось больше прекрасных и здоровых жеребят, чем от других, – он не возражал. Барбара Каслмейн родила ему уже пятерых детей. Всех их он нежно любил. Он обожал своих детей, больше всего он любил с ними разговаривать и слушать их забавные замечания. Ему больше нравилось бывать у Барбары в детской комнате, чем у нее в спальне. Они росли более занятными – юные Анна, Чарлз, Генри, Шарлотта и Джордж, – чем их мегера-мать.

Он признал своими детьми девять или десять человек, назначил им денежное обеспечение, не упустил из виду выгодные для них браки… О, да, он на самом деле любил своих детей!

И вот теперь крошка Нелл должна подарить ему еще одного.

Это было интересно, он с удовольствием поглядит на ребенка, когда тот появится, но до того времени ему есть чем заняться в других местах.

Какое-то время его немного тревожили сын Монмут и брат, герцог Йоркский, поведение которых могло бросить тень на королевскую власть.

Монмут становился все более распущенным. Что касается амурных дел, то говорили, что он в будущем обещает сравняться с отцом. Карл только пожимал плечами, слыша это. Пожалуй, ему бы и не хотелось, чтобы юный Джемми был другим, не похожим на своего родителя.

Однако ему бы очень не хотелось, чтобы его сын ввязывался в каждую уличную драку. Карл выделил ему конный отряд, и когда ездил недавно в Харидж инспектировать фортификационные сооружения, ему доложили, что сын с приятелями весьма весело проводил время, совращая в округе деревенских девушек.

«С моей стороны было бы нелюбезно лишать его удовольствий, которые мне самому доставляли так много радости», – говорил Карл самому себе. И все же он бы предпочел, чтобы юный Джемми развивал в себе какие-нибудь более серьезные способности. Конечно, друзья короля тоже не слыли святошами, но те были умными людьми. Распутничая, они интересовались и духовной жизнью, а не только развлечениями – так же, как и сам Карл. А его сын Джемми усвоил пока, как ему казалось, все дурное, что пришло с эпохой Реставрации, и ничего хорошего из ее добрых обычаев.

Джемми с каждым днем становился все более заносчив и задирист. Он бросал тень на королевский дом. Джеймс тоже заставлял короля волноваться. Он был совсем не похож на юного Джемми. У Джеймса были любовницы, много любовниц, и всякий раз, как только он мог ускользнуть от Анны Гайд, он отравлялся к любовницам и делал им детей. Джеймс не был дурным человеком, он был просто дурак. Бог наградил Джеймса талантом делать то, что приводит к неприятностям, – главным образом для него. «Ах, – частенько говаривал Карл, – спаси меня от глупости моего брата. Но прежде всего спаси от глупости его самого».

Сейчас у Иакова были нелады с Бекингемом. Тот тоже был обречен доставлять неприятности, но в основном себе. Два нарушителя спокойствия; если бы они объединили свои способности и варили бы кашу в одном котле, мне было бы легче, размышлял Карл. Но каждый из них стремится заварить кашу отдельно, в своем собственном котле, и мне предлагается двойная порция неприятностей.

Бекингем – из них двоих он несравненно умнее – решил, что Джеймс должен стать его другом. Он заигрывал с герцогом, предлагая ему забыть споры и действовать заодно. Бекингему хотелось освободиться от своего основного соперника в «кабальном» совете (как, потешаясь, называло его народное остроумие), милорда Арлингтона, и с этой целью он домогался союза с Джеймсом.

Джеймс, твердо уверенный в своей правоте, устранился от их интриг. Он дал им понять, что считает ниже своего достоинства попадать в такую «кабалу»; он намерен по-своему служить королю.

К необузданному и отчаянному Бекингему следовало подходить с большим тактом.

Отныне Бекингем считал Джеймса своим врагом; а каково болезненно честолюбивому человеку терпеть врага, который является к тому же предполагаемым наследником короны?

Бекингем бушевал от ярости, и сумасбродные планы теснились в его изобретательном мозгу. Королю необходимы были законнорожденные дети: герцогу Йоркскому никак нельзя позволить взойти на трон!

И тут вдруг Бекингем высказывает свой дикий план о разводе короля – этого отменного жеребца, много раз доказавшего, что он способен производить детей с самыми разными женщинами, – с бесплодной Екатериной, чья неспособность исполнить свои обязанности королевы может ввергнуть страну в отчаянное положение.

Карл отклонил заботы Бекингема о себе, который предлагал постараться расторгнуть брак с Екатериной или похитить ее и в последующем отправить в одну из заморских колоний, где от нее не будет ни слуху ни духу.

Кроме того, Карл предупредил Джеймса.

– В буйной голове милорда Бекингема роятся безумные мысли, – сказал он. – И главный смысл их в том, чтобы вы не смогли наследовать трон. Не смейся над этим, Джеймс. Бекингем – опасный человек.

Бекингем занялся Монмутом. Какие дикие семена мог бы он посеять в этой невежественной голове?

Да, тучи над троном сгущались, и у короля почти не было времени думать о ребенке, которого Нелл должна была вскоре произвести на свет.

В комнате нечем было дышать. Шторы на окнах были задернуты, чтобы не беспокоил свет; в спальне горели свечи. Нелл лежала в постели и думала, что настал ее последний час. Так много женщин умерло при родах.

С ней была Роза, пытавшаяся приободрить ее.

– Нелл, – прошептала Роза, – не лучше ли тебе походить туда-сюда по спальне? Говорят, это облегчает роды.

– Не могу больше, Рози. Не могу, – простонала Нелл. – Я уже достаточно ходила, а эти муки, кажется, я не вынесу.

Ее мать сидела у кровати; сквозь полузакрытые глаза Нелл увидела, что она принесла с собой бутылку джина.

Она уже плакала. Нелл слышала, как она бормочет что-то о своей красивой дочери, которая покорила короля. Вдруг голос матери, высокий и резкий, прогремел всю спальню:

– Эта маленькая шельма, моя девочка Нелл, родит королевского сына. Кто бы это подумал… про мою маленькую Нелл!

Как далеко, думала Нелл, от борделя в Коул-ярде до родов королевского побочного ребенка…

А где был король в тот день? В Лондоне его не было. Он скакал в Дувр, чтобы приветствовать заморских гостей. «Государственные дела, – бормотал он, – государственные дела… Вот почему я не могу быть рядом при рождении нашего ребенка, милая Нелл».

Он, бывало, говорил ей подобные вещи, чтобы она знала, что ребенок, которого она ждет, для него так же важен, как и те, что родились у его любовниц благородного происхождения. Актриса или герцогиня… ему было все равно. Вот что он хотел сказать. И если бы он был около нее и сказал бы это, она бы ему поверила.

– Я всегда говорила, – прохрипела миссис Гвин, обращаясь к Мэри Кнепп и Пег Хьюджес, которые вошли в спальню, чтобы пополнить число присутствующих и посмотреть, как мисс Нелл разродится королевским внебрачным ребенком. – Я всегда говорила, что моя Нелл слишком мала, чтобы рожать детей.

Тут вдруг Нелл села в постели и громко воскликнула:

– Кончай свои причитания, ма! Я еще пока не труп. И не собираюсь им быть. Я буду жить, и королевский ублюдок тоже!