Как известно, начинать новую жизнь принято в понедельник.

Особенно к таким резким понедельничным переменам в своей судьбе склонны пьющие граждане – когда похмелье безжалостно терзает и тело, и душу, а некоторые подробности вчерашнего веселья не хочется даже вспоминать, приходит понимание: так жить нельзя. Жить надо иначе. И утром понедельника наступает новая жизнь, чтобы воскресным вечером снова завершиться – примерно тем же, что и предыдущая…

Сергей Белецкий в то утро похмельным синдромом не страдал. Почти… Однако новую жизнь решил-таки начать, ибо понедельник выдался особый, всем понедельникам понедельник. Мало того, что с него начиналась неделя, и месяц, и даже год… Так еще и век, и тысячелетие. Миллениум…

Праздник Сергей встречал в одиночестве, так уж получилось. А если тебе сорок один, и единственный твой компаньон в новогоднюю ночь – телевизор, поневоле о многом задумаешься…

Первое утро нового тысячелетия получилось не таким уж похмельным. Хотя надраться накануне хотелось, особенно после того, как Даша (тридцать первого, в обеденный перерыв, в редакции уже возбужденно-радостно расставляли стаканы и нарезали закуску) начала объяснять, стыдливо отводя глаза: понимаешь, так уж сложилось, родители неожиданно приезжают, сама только вчера узнала – и ну никак не могу, но уж на Рождество или на старый новый мы обязательно… Врала, без сомнения. И про родителей, и про Рождество. Но уговаривать или докапываться до истинных причин Сергей не стал. Зачем? Всё на свете когда-то заканчивается, глупо было ожидать, что их служебный романчик станет исключением… Хотя он, дурак, одно время ожидал-таки. Хорошо, Рождество так Рождество, кивнул он с деланным равнодушием, – чем, похоже разочаровал Дашу.

Запасных вариантов не нашлось. Никто не приглашал Сергея в гости – всерьез, так, чтобы можно было позвонить: передумал, приду… Сидел, меланхолически поедал продукты, заранее купленные для праздничного ужина на двоих – готовить и возиться с сервировкой не стал, выуживал зеленый горошек, огурчики, шпроты прямо из банок, салат оливье – из пластикового магазинного ведрышка; хотелось напиться – сдержался, заполировал пару стопариков водки шампанским, – и всё. Настроение… а-а, какое тут, к чертям, настроение. Не запулил в экран бутылкой, и то ладно.

…Утром пришла Наташка – не совсем ранним утром, ближе к обеду. Поздравить, дескать, отца с Миллениумом. Поздравила, вручила перетянутую ленточкой коробку – внутри шесть хрустальных фужеров, стандартный подарок, посуду Сергею дарили часто, как-то не задерживалась она в доме, билась постоянно.

Отдарился и он – золотой гарнитурчик: колечко с сережками, не особо дорогой, для девятнадцатилетней барышни в самый раз… Посидели, разлили в новые фужеры вчерашнее шампанское, поковырялись во вчерашнем салате, – Сергей посматривал на дочь с любопытством, неспроста ведь заглянула, Миллениум – наверняка предлог; про сорокалетие отца, например, – всё ж юбилей, как-никак – вспомнила лишь месяц спустя…

Не ошибся. Лишь пригубив шампанское, набрала полную грудь воздуха, и бабахнула, как в лоб из трехдюймовки: папа, я выхожу замуж! Ну что тут скажешь… Поздравляю, сказал он. За Николая? Фи-и, папулик, ты отстал от жизни, Коля – прошлый век, прошлое тысячелетие… Его зовут Артур.

Рановато, конечно, в девятнадцать-то, на втором курсе… А с другой стороны, ни к чему затягивать: не успеет оглянуться, а уж двадцать с хвостиком, и хвостик всё длиннее, длиннее, длиннее, и все больше будет рядом подрастающих молодых соперниц, а неженатых ровесников – все меньше, и кое-какие недостатки внешности, сейчас искупаемые юностью и свежестью, станут всё заметнее… Правильно, в общем, решила. Зовут – иди, а то и довыбираться недолго.

Ничего из этих мыслей он вслух не произнес. Начал было интересоваться женихом: кто сам, кто родители, неплохо бы познакомиться… Но тут выяснилось, что в трехдюймовке запасен другой снаряд: а еще, папочка, ты достаточно скоро станешь дедушкой. Готовься.

Да-а-а… Вот так она и подкрадывается, злодейка-старость. Подползает по-пластунски, и, как диверсант зазевавшегося часового, – ножом по горлу. Вроде и со здоровьем проблем нет, и чувствуешь себя, как в тридцать, – так нате вам: дедушка. Другой статус, как ни крути. Стариковский.

Наташка передохнуть и освоиться с новым статусом не дала: очень ее интересовало, как папочка намеревается поспособствовать семейной жизни дочери, зятя и будущего внука. Особенно в жилищном вопросе, жить с малышом в студенческой общаге – не вариант… Поможет со съемной квартирой? Или пустит по месту прописки?

Прописана дочь была здесь, в трехкомнатной квартире Сергея. Места хватило бы и для молодой семьи, но… С другой стороны, можно и разменять, много ли ему надо, вон, две комнаты фактически нежилые, пылью зарастают. Но…

Он встал, шагнул к холодильнику, достал запотевшую бутылку водки, – всё молча. Потом задумчиво следил, как тоненькая прозрачная струйка повисла в воздухе, соединив два относительно сообщающихся сосуда…

Наташка притихла в тревожном ожидании, знала: характер у папочки достаточно непредсказуемый. Может приятно удивить, а может ой как даже наоборот…

Сергей проглотил водку, не почувствовав ни вкуса, ни градуса. Запоздало сказал, накалывая на вилку маринованный огурчик:

– За молодую семью! За новую ячейку общества!

Не хотел, но прозвучало отчего-то весьма ехидно, лицо у дочери стало нехорошим, и он торопливо добавил:

– Въезжайте и живите! Места хватит – детская, гостиная, спальня… Только уж извини, зятя тут прописывать я пока не буду. И кое-что из обстановки заберу.

– А ты? – спросила Наташка, причем сумела интонацией вопроса передать сложную гамму чувств: радость, удивление и легкое недоверие. – К ней?

С Дашей он дочь познакомил – когда тешил себя дурной надеждой, что всё там всерьез.

– А я начну новую жизнь, – твердо сказал Сергей, и сам понял: не пустая декларация, так и будет.

Спустя час после ухода дочери он позвонил Угалаеву, поздравил с Миллениумом, выслушал ответные поздравления-пожелания, слегка удивленные… Затем выдержал паузу и произнес два слова: