Старлиц потрогал затылок и убедился в ее правоте: у него действительно стали вылезать волосы.

– Не знаю, как тебе об этом сказать, Зенобия, но иногда взрослым приходится заниматься неприятными делами...

– Послушай, папа, пока я сидела с этими стариками и смотрела репортажи о войне и футбол по их спутниковому телевизору, у меня появилось новое чувство... Что-то легло на сердце. Кажется, я поняла, кем хочу стать, когда вырасту.

– Поняла, говоришь?

– Да, папа! Я знаю. Я хочу быть похожей на тебя.

– Ничего себе... – Старлиц вздохнул.

– Это правда, папа. Я хочу проводить много времени в машинах и самолетах. Ездить в заброшенные, грязные места, где происходят ужасные события. О которых большинство людей ничего не знает. Но они все равно важные, пусть до них никому нет дела. Вот какой будет моя жизнь. Дело моей жизни.

– Не скажи, – отмахнулся Старлиц. Языки пламени рвались все выше.

– Нет, скажу, папа. Теперь я тебя поняла. Я твоя дочь, и я наконец познакомилась со своим отцом. Со своим славным старым папой. Хотя, конечно, ты хоть и старый, но не такой уж славный. Ты плохой, папа.

Старлиц наблюдал, как обрушивается стена, поднимая столб искр.

– Плохой, Зета?

– Совершенно, папа! То есть не активно злой, но весь такой условный, совсем без морали. Ты можешь олицетворять тенденции текущего дня в своей жизни, но никогда не опережаешь тенденции. Ты никогда не совершенствуешь мир. Для этого у тебя нет сил, в тебе это отсутствует. Но дело в том, что я-то не плохая. Я хорошая, я это в себе чувствую. Я хочу быть по-настоящему прозорливой, уступчивой, мудрой. Могучей силой на службе добра.

– В таком случае тебе лучше будет вернуться к своим мамашам. А старого папу оставить на обочине.

– А вот и нет! Теперь, когда я побыла с ними врозь, я и их поняла и не хочу на них походить. Они убогие хиппи, мелкие мошенницы и наркоманки. Они – вчерашний день, папа. Я уже прошла Y2K. В моем сердце двадцатому веку пришел конец. – Старлиц помалкивал. – Двадцатый век никогда не был так важен, как ты воображал, папа. Это был грязный век, дешевый и подлый. В ту самую секунду, когда он испустит дух, о нем все позабудут. В двадцать первом веке у нас не будет ваших пакостных проблем. Наши проблемы будут серьезными и сложными.

Зета проследила за медленным сползанием крыши в бушующее море огня.

– Я рада, что увидела это, потому что это мое посвящение. Значительная часть моей жизни пройдет в подобных ситуациях. Твоя жизнь проходит так же. Разница между нами в том, что, когда появляюсь я, люди рады меня видеть. Когда появляется Зета Старлиц, люди принимают ванну, устраивают чистый туалет, начинают нормально питаться, перестают чесаться. Дети прекращают крик. Приходит конец панике и ужасу.

– Ты сказала «Зета Старлиц»? – спросил Старлиц, удивленно приподнимая брови. – Ты станешь Зетой Старлиц?

– Да, папа, я возьму эту фамилию. Так мне хочется. Нельзя же заставлять людей произносить: «Зенобия Б. Г. Макмиллен прилетела со спасательными вертолетами»! «Зета Старлиц» – это то, что надо. Стиль Си-эн-эн, оживляющий и бодрящий. Да еще начинается и кончается с буквы «Z». Разве не здорово?

Старлиц потер жирный, грязный подбородок.

– Как я погляжу, ты видишь себя бюрократкой из гуманитарной организации вроде «Врачей без границ»?

– Правильно, папа. Только очень высокого уровня. Владение девятью или десятью языками, костюмчик от модного дома, медицинская научная степень, почетные ленты и медали от шведских благотворительных комитетов...

– Твой старый папа лопнет от гордости.

Зета вздохнула.

– На самом деле, папа, цель как раз в том, чтобы держаться подальше от тебя. – Она подняла глаза. – Не физически, а в самой удаленной части повествования.

– Понимаю. Рад, что ты мне это сказала, Зета. Очень продуманно и осуществимо. Думаю, все так и будет.

– Как же мне этого добиться, папа? Есть же какой-то приличный способ? До этого я еще не додумалась.

Старлиц покорно кивнул.

– Школа благородных девиц в Швейцарии.

– Что это такое?

– Элитарное европейское учебно-воспитательное учреждение для детей дипломатов и богатых мафиози. Я отдам тебя в дорогой швейцарский интернат. Там тебя научат ужимкам аристократических леди – гордой осанке, игре на скрипке. Дальше – элитное медицинское училище и всякие... как их там... гуманитарные курсы.

– Звучит отлично, папа! Давай начнем немедленно. Переправим наши денежки прямиком в швейцарский банк, без всякой «отмывки» на Кипре.

– Нет, милая. В Швейцарию отправишься ты. Без меня. После этого мы будем видеться уже нечасто. Возможно, мы будем встречаться на Рождество, и то не всегда. По крайней мере, не на Рождество Y2K. Скорее, годом позже. Если я окажусь поблизости. Ну, и иногда на рождественские праздники в следующем столетии. Если я смогу. Во всяком случае, я попытаюсь. И подарю тебе что-нибудь полезное. Идет?

Щеки Зеты алели от пожара. По ним текли слезы.

Из дальнего угла закусочной за ним наблюдали. Турок шестидесяти с лишним лет, очки, утомленный вид. Не то отставной адвокат, не то учитель на краю могилы. Старлиц решил не обращать на него внимания и продолжил есть. Горячие лепешки. Тушеный ягненок. Кебаб. Котлетки. Потроха с пряностями. Бутылка за бутылкой «Эфес Пилснер». Теперь, оставшись один, Старлиц никак не мог наесться. Он вознамерился проглотить все до последней крошки.

Человек оставил на столике рюмку с ракией, встал и приложил к груди фетровую шляпу с узкими полями.

– Вы ведь мистер Старлиц?

Старлиц приподнял голову, рыгнул, убрал жирные волосы с воротника.

– Вам-то что?

– Меня зовут Джелал Кашмас. Пишу обзоры. Для Milliyet. Вы о ней, конечно, слыхали.

– Слыхал.

– Ведь вы подкупили нашего обозревателя высокой моды, чтобы он расхвалил наряды ваших танцовщиц.

– Когда это было, мистер Кашмас! Я больше не занимаюсь поп-бизнесом. У меня компания грузовых перевозок.

– В свое время вы обещали, что группа «Большая Семерка» прекратит существование с наступлением двухтысячного года.

– Хотите фаршированных баклажанов? У меня много.

– А «Большая Семерка» вместо этого готовится совершить в двухтысячном году крупный тур: Марокко, Тунис, Алжир, Египет, Пакистан, Малайзия.

– У нее новый импресарио.

– Какая разница? Вы же обещали.

Старлиц беспомощно пожал плечами.

– Озбей все переиначил. Все перевернул с ног на голову. Девушки должны были остаться жить, а группа – исчезнуть, как мыльный пузырь. Вместо этого выживет группа. «Большая Семерка» превращается в чрезвычайно успешный проект. А девушки умирают одна за другой.

– Забавно...

– Это не шутки, приятель.

Кашмас выдвинул табурет и сел.

– Вы читаете мою колонку? «День, когда пересох Босфор». «Как я потерялся в зеркале». Романтические рассказы о гангстерах в Бейоглу. Обозревателю всегда нужен свежий материал.

– Я не читаю по-турецки.

– А турецкого писателя Орхана Памука читали? Его много переводят. Он написал «Белый замок» и «Черную книгу».

– Кажется, я видел рекламу его книг.

– Памук понимает турок. Нашу благородную, измученную светскую республику. Со всеми ее воспоминаниями и забывчивостью. Он еще молод, но уже сравнялся с Кальвино и Гарсия Маркесом.

– Итало Кальвино умер, а Гарсия Маркес угодил в больницу.

– Что ж, значит, в следующем веке настанет время, когда мир хотя бы немного прислушается к Турции.

– Не возражаю, – пробурчал Старлиц.

Кашмас поставил обтянутые пиджаком локти на стол и почесал висок.

– Каким ветром вас занесло в этот уголок нашей страны, в цитадель Северика Бея? Разве вас не предостерегал ваш Госдепартамент?

– Я не турист, а владелец компании грузовых перевозок, вожу товары, продукты. Плевать я хотел на госдеп!

– Вы разлюбили музыку? Гонку Уц? Это ее родной город. Она родилась у сирийской границы. Здесь ею очень гордятся. Наверное, вы видели ее на афишах, ее компакт-диски, видеокассеты. Она повсюду. – Старлиц не прореагировал. – А мистер Мехмет Озбей? С ним вы хорошо знакомы?