– Неплохо.

– Почему у него нет детства?

– Что?!

– Можно прочесть о его публичных появлениях, деловых контактах. На его светских встречах толпится народ. Но детства у Мехмета Озбея нет. Я проверял. Ни школьных табелей, ни родителей. Никаких исходных анкетных данных. Копнуть чуть глубже – и Мехмет Озбей исчезает.

Старлиц положил вилку.

– Послушайте меня. Верно, я раз десять вымогал денежки у этой вашей Milliyet, поэтому я вам кое-что растолкую, но повторять не буду. Не вздумайте раскапывать прошлое Мехмета Озбея, иначе от вас останется только меловой контур на тротуаре. Если вы все равно приступите к раскопкам, то хотя бы не занимайтесь этим в родном городе Гонки Уц. Здесь хозяин Северик Бей, а он – горский бандит, барон-разбойник средневекового замеса. Похититель людей, вымогатель, автомобильный вор, наркоторговец первой гильдии. К тому же у него собственный телеканал. Журналисты, начинающие задавать здесь вопросы, кончают жизнь с наручниками на руках в украденных машинах, отправленных на дно озера.

Кашмас устало пожал плечами.

– Вы думаете, для турецкого журналиста это новость? Эта страна – моя родина. Я прожил здесь всю жизнь. Это моя плоть и кровь. А Северик Бей – известный сторонник правительства, член парламента от правящей партии, выступающий с речами о светском государстве и политехническом образовании.

– Образцовый персонаж!

– Я вас утомляю, мистер Старлиц? Иностранцам скучны разговоры про турецкую политику. У нас ведь одни дервиши, убийства и скандалы. Лучше поведайте свою историю.

– У меня ее больше нет.

– Вижу по вашему лицу, что есть, и прелюбопытная. Некоторые различают истину в кофейной гуще, а я наблюдаю ее в лицах.

– Я стар и утомлен, заядлый курильщик. Тут и сказочке конец.

– Правда, что вы гоняете свои машины по всей Турции, уговаривая людей обменивать старые лампы на новые?

– Это правда. За океаном существует большой коллекционный спрос на старинные турецкие изделия из меди.

– Я беседовал с водителями ваших грузовиков, – продолжил Кашмас. Его глаза, отягощенные мешками, глядели тепло и доверчиво. – Они рассказывают о вас странные вещи. Месяцами вы прочесывали закоулки Стамбула и Анкары. Вас видели вблизи мечетей с рухнувшими минаретами, среди старых развалин, в домах, переживших пожары и землетрясения, в брошенных лачугах дервишей. В грязной одежде, но в зеркальных очках. Вас интересуют грязные сделки, местные чудеса, тени погибших мошенников и наркоманов. Вы вечно спешите, словно за вами гонятся, словно ваше время истекает. У вас бледное лицо и бегающий взгляд. Стамбульские ночи никогда не кончаются.

– Послушайте, Шахерезада, я вынужден рассеять ваше заблуждение насчет водителей-турков. Они непроходимые невежды. Да, я смотрю на часы, потому что внедряю современную эффективность в вашу хромающую систему доставки. Я осуществляю поставки в строго назначенное время, заказы выполняются за одну ночь, и это в стране с паршивыми дорогами без дорожных знаков. Это наука, ясно? Грузовики должны приезжать в точное место в строго назначенное время. Глобальный контроль, компьютерное слежение.

– Как таинственно и поэтично! Почему здесь, мистер Старлиц?

– Мне нравится здешняя кормежка. Я здесь завсегдатай. Постоянный клиент. Мое любимое кафе.

– Почему этот пограничный турецкий городок? Здесь не проворачивают больших дел. Жизнь здесь дешева и скучна. Здесь селятся отставные полицейские. Те, кто выходит в отставку после половинной выслуги из-за предпочтения к традиционным методам пыток, а не к новым, интернациональным.

– Мне нравится собирать антиквариат, – сказал Старлиц и встал из-за стола, чтобы отодвинуть занавеску и выглянуть в окно.

По крутой извилистой дороге ехал один из его грузовиков, груженный обычным грузом. Обязательным, на котором он нес убытки. И другим, упрятанным в запечатанный, не дребезжащий даже на самых гиблых ухабах контейнер.

– Не думайте, что я напрашиваюсь на неприятности, – сказал ему Кашмас. – Или что хочу доставить вам беспокойство. Кто нынче читает газеты? Это вам не шестидесятые годы. Я безобидный чудак, интеллектуал от поп-культуры, писака со смешными идеями, пользующийся языком меньшинства. Иногда мне самому кажется, что я пахну смертью.

С горы донесся высокий рев. С каждой секундой он становился ближе.

– Иногда я улавливаю это в людях, – добавил Кашмас. – У меня особый дар.

Из-за поворота, издавая невыносимый визг резины, вылетела красная спортивная машина Гонки. Старлиц прижался к стеклу лбом, вобрав голову в плечи. На Гонке развевался длинный шарф, как на Айседоре Дункан, лицо закрывали малиновые солнечные очки.

Со скоростью крылатой ракеты она поравнялась с неуклюжим громыхающим грузовиком и тут же, дико сигналя, вырвалась вперед, как красная молния или как взмах опасной бритвы.

– Глазам своим не верю! – прошептал Старлиц. – Не думал, что у нее получится.

За спортивной машиной мчалась другая, противоположного класса, – тяжелый бронированный лимузин Северик Бея. За рулем восседал, вдавливая в пол педаль газа и безумно улыбаясь, сам феодал. Не успев отвернуть в сторону, он со всего маху врезался сзади в грузовик. Раздавшийся звук напомнил визг с концерта хэви-метал. Пуленепробиваемое стекло не треснуло, а сильно вогнулось внутрь салона, суперсовременная броня не лопнула, а пошла волнами. Тяжелый грузовик встал на дыбы, покачался на задней оси, с оглушительным стальным скрежетом осел на капот «мерседеса», как слон, насмерть пронзенный острым носорожьим рогом.

Старлиц бросил на столик деньги и без единого слова покинул придорожное кафе. Кашмас поспешил за ним, на бегу доставая из вместительных карманов твидового пиджака блокнот и фотоаппарат.

Вздыбленный металл возмущенно стонал и испускал жар. Кашмас топтался на месте, громко причитая по-турецки и пытаясь заглянуть внутрь автомобиля.

– Помогите! – обратился он к Старлицу по-английски.

У водителя сработала воздушная подушка. Окровавленный Северик Бей был еще жив. Кашмас замахал руками, останавливая транспорт, чтобы Старлиц, выволокший раненого курдского вождя из машины, мог уложить его на асфальт. Северик Бей мог бы пострадать гораздо сильнее: у него было сломано плечо и несколько ребер, но это не мешало ему ковырять асфальт ногтями, плеваться кровью и клясть судьбу.

Двум его пассажирам повезло меньше. Человека, сидевшего справа от старого бандита, швырнуло на бронированное стекло, так что от него осталась лишь кровавая масса в полицейском мундире.

А на заднем сиденье находился Озбей, которому претило пользоваться ремнями безопасности. Если бы за рулем сидел он, ничего бы не произошло. Но здесь, в Курдистане, он всего лишь убивал время, развлекая своих друзей. Увлекшись мартини и сигаретой, он ударился о потолок, как тряпичная кукла.

Из кабины грузовика выполз шофер – смертельно испуганный, в синяках и царапинах, но, в сущности, почти не пострадавший. Он застыл посреди дороги, не обращая внимания на скопившиеся машины, парализованный ужасом, как всегда бывает с участниками смертельных аварий, оставшимися в живых.

Старлиц подошел к нему и похлопал по спине.

– Герой! – сказал он.

Потрясенный шофер, увидев на асфальте кровь, что-то крикнул по-турецки и зарыдал.

– Извини, – сказал ему Старлиц, – я имел в виду, что тебя назовут героем. В будущем году. Когда закончится парламентское расследование.

– Это не Мехмет Озбей – тот самый, о котором мы только что говорили? – спросил Кашмас.

– Он все еще дышит? – осторожно спросил Старлиц.

Действуя, как рычагом, то носком башмака, то коленом, то плечом, Кашмас умудрился распахнуть заднюю дверцу. Озбей повалился на сиденье. Из рукавов щегольского пиджака высовывались безжизненные, словно восковые, руки, мускулистая шея выглядела хрупкой, как сломанный стебель одуванчика, из обеих ноздрей красивого носа текла кровь.

– Нет, не дышит. Он мертв.

– Вы уверены?

– Да.