Да я и не стал отказываться.

Выгреб все рублики до последнего, их как раз хватило ещё и на галстук – в те времена, галстук ещё можно было купить как бы в придачу, это сейчас приличный галстук дороже костюма.

Ладно, признаюсь, костюм этот я купил не потому вовсе, что был слегка пьян и почти счастлив, к тому же при деньгах, а потому, что серый костюм в тонкую красную полоску был моей всё никак не сбывавшейся мечтой, последние лет двадцать. С тех пор, как в таком вот костюме я увидел на фотографии в журнале актера Бельмондо – тогда тот ещё был молод и хорош собой.

Купил и подумал – сколько же мне ещё ходить по редакциям в ожидании доброго к себе отношения, ходить в штанах с пузырями на коленях, с ширинкой, молния которой вела себя по отношению ко мне нагло и своенравно – она расстёгивалась, когда ей этого хотелось… А пиджак, господи! пиджак! Протёртые локти, истлевшая подкладка, воротник, свернувшийся в какую-то непристойную макаронину…

Купил... Принёс домой...

Надел на себя и штаны, и пиджак.

Принял позу перед зеркалом.

Увидел в зеркале за спиной жену.

И она, жена, произнесла…

– Никогда, ничего, нигде более несовместимого не видела. В жизни. На- деюсь, и не увижу. Перенести это зрелище ещё раз… Кто вынесет, господи!

Спокойно произнесла, с каким-то даже сочувствием, но, выходя на кухню, неосторожно выпустила из рук дверь. Дверь её и выдала – она так хлопнула, что пыль поползла из платяного шкафа. Только по этому я догадался, какой силы чувства бушевали в этот момент в её, не в обиду будь сказано, груди.

Объяснялось всё просто – это был день её рождения. Говорю же, немного выпили с Володей по случаю публикации моего рассказа – это были времена, когда гонорара за рассказ могло хватить на финский серый костюм в тонкую красную, почти неуловимую, полоску.

Хорошие были времена. Подзадержись они немного, я бы до сих пор писал рассказы. А так, пожалуйста, – классик детективного жанра, блин.

Как бы там ни было, с тех пор моя обновка ненадёванная так и висела в шкафу на деревянной вешалке. Не решился я его надеть, да и не складывалось как-то – то жена гневалась, то туфли не подходили, то на голове топорщилось что-то совершенно несуразное… Так и жил.

Спрашивается, кто же будет печатать рассказы писателя, который в таком вот наряде приносит свои замусоленные частыми отказами листки? А знаете, печатали, не часто, без восторга, с вымученными похвалами, но печатали. Правда, денег не платили. Но к тому времени уже никому не платили, неприличными стали денежные расчёты, и даже оскорбительными по отношению к автору.

Ладно, возвращаемся к кепочке.

Собрался я обойти некоторые редакции, надел на себя, что под руку подвернулось, на ходу в зеркало глянул, какую-то пуговицу застегнул, какую-то расстегнул, кепочку на голову, папочку с рассказами под мышку и в дверь. И надо же такому случиться, за что-то зацепился – не то гвоздь, не то ключ в замке, не то штанина за что-то ухватилась, но только споткнулся я в дверях, папочка из рук выпала, листки по площадке в россыпь, дверь захлопнулась. Пока я всё это преодолел, пока жена, сжалившись, снова впустила меня в квартиру, а там я уже добрался до зеркала…

Кепочки на голове моей не было.

Я выскочил на площадку – пусто.

– Что-то потерял? – спросила жена.

– Кепочка…

– Ты же в ней вышел!

– Да вот и я так думал…

Нашёл я кепочку. Через час неустанных, мучительных поисков – уже тогда вкралось, просочилось в меня предчувствие, понимание, что и появляется кепочка, и исчезает не просто так, а по своим каким-то, неведомым мне, мистическим законам. В шкафу нашёл. Она торчала в кармане пиджака красным лоскутом наружу. И пиджак, между прочим, тот самый, как вы, наверно, уже догадались, серый, с полоской. Напоминаю – ненадёванный.

– Так, – произнёс я озадаченно, и сел, нащупав за спиной подвернувшийся стул. – И как это понимать?

Ничто в мире не изменилось после моего вопроса. Но в полумраке шкафа, как мне показалось, красный лоскут вспыхнул, будто на него упал на секунду солнечный луч – точно так было в забегаловке у метро Парк Культуры, когда я, потеряв самообладание, надел Володину кепочку и неосторожно посмотрел на себя в оконное стекло.

И вот опять.

– Так, – снова протянул я, смиряясь с чем-то неизбежным. – И как же мы теперь жить будем? – точно с таким же вопросом и тем же тоном я обращаюсь к своему коту, который после суточного загула возвращается несчастный, голодный, мокрый, грязный и окровавленный. И тоже понимая, что никакого внятного ответа мне ждать не надо – о таких похождениях не принято рассказывать кому попало…

Ладно, признаюсь, поделюсь… Может быть, некстати, не к месту, но знаю я закон бытия – если ждёшь, чтобы слова твои оказались к месту, чтобы признания твои и откровения были кстати и получили бы отклик, и ты услышал бы отзвук……

Не жди... Не дождёшься.

Столкнулся взглядом с прекрасным существом, вздрогнула, застонала душа – не таись. Открывайся немедленно. Или заткнись навсегда.

И тебе воздастся.

Так я вот о чём… Костюм-то годы висел в шкафу вовсе не потому, что у жены было к нему давнее неприятие, или туфли оказались недостаточно хороши…

Это так, отговорки.

Суть в другом.

Постоянно теплится в нас, тлеет надежда, а то и уверенность, что приближаемся, всё время приближаемся мы в жизни к чему-то важному, настоящему, истинному, ради чего и появились когда-то на белом свете. Хотя я-то знаю, и нет у меня на этот счёт никаких сомнений, что на самом деле – удаляемся. Если ждём – значит, удаляемся. С базара едем. И в этом милом заблуждении мы в меру сил бережём себя, мысли свои убогие экономим, как бы не украли завистливые собратья, чувства экономим – достойна ли красавица нашего восторга, искреннего и безрассудного, не отощает ли из-за неё наш и без того тощий кошелёк, оценит ли она время, которое мы тратим на неё легко и бездумно… Да что там мелочиться – одежку экономим для событий радостных и победных, счастливых и окончательных…

Тот же костюм…

Серый, с красной полоской…

Тоже ведь ждал случая судьбоносного, как ныне выражаются на каждом углу… И, глядя на красный лоскут, торчащий из кармана серого пиджака... я устыдился собственного жлобства и ограниченности.

Поверите – перед кепочкой стало стыдно. Я всем рассказываю, как краснеет от стыда мой блудливый кот, возвращаясь в виде совершенно непотребном, а сейчас вот, сидя перед распахнутым шкафом и глядя на красный лоскут Володиной кепочки, я чувствовал, как рдеют от стыда мои мятые небритые щёки.