Он начинает хлестать её, и ему становится хорошо от того, что он способен доставить женщине удовольствие. Он возбуждается сам. И в эту сладостную минуту он пробуждается.

Вилли Кайзер проснулся весь мокрый от пота, сердце у него отчаянно колотилось, во рту пересохло. Он сбросил с себя тяжелое одеяло и спустил ноги на пол. Возле кровати валялась пустая бутылка из-под армянского коньяка. За эти годы он превратился в законченного алкоголика.

Перебравшись в ГДР, Кайзер вынужден был отказаться от любимого бурбона. Он перешел на армянский коньяк, который ему приносили ящиками опекавшие его офицеры Министерства госбезопасности. Переход от виски к коньяку Вилли пережил легко.

Хуже было то, что у него возникли проблемы с женщинами. Публичных домов в ГДР не было. Он намекнул своим кураторам, что настоящему мужчине одному скучно.

В Восточном Берлине быстро утратили интерес к Кайзеру. Примерно год он активно выступал, его использовали в пропаганде против Запада, но он исчерпался.

Тем не менее к его просьбе отнеслись с пониманием. Ему нашли молодую аппетитную женщину, из числа тех, кто часто выполнял такого рода поручения органов госбезопасности. Ее предупредили, что у Кайзера специфические вкусы и что она должна подыграть ему, изобразить недотрогу, предоставляя ему возможность как бы взять её силой.

Она пришла к Кайзеру в короткой юбочке, кокетничала с ним и здорово его раззадорила. Он выпил и попытался повалить её на постель. Она не давалась, посмеиваясь, но убежать не пыталась. И тогда пьяный Кайзер понял, что она, как и всякая женщина, мечтает быть изнасилованной. Он набросился на нее, и она покорилась его силе.

Но когда на следующий день он попробовал на ней свои штуки с хлыстом, она с криками убежала и больше не вернулась.

Девушка была негласным помощником органов госбезопасности, но партийная дисциплина тоже имеет свои пределы. Терпеть такие издевательства — с какой стати?

Вилли Кайзер остался один или, точнее сказать, один на один со своими запасами армянского коньяка. Он почти все время пребывал в состоянии алкогольного опьянения и однажды утром подумал: если здесь делать абсолютно нечего, то почему бы, собственно, не вернуться на Запад?

Он вспомнил, как чудесно проводил время в Гамбурге, и решил, что не желает больше оставаться в социалистической ГДР.

В Западный Берлин его перевез пожилой английский корреспондент, который тем самым получил возможность первым опубликовать сенсационный материал о возвращении беглого контрразведчика. Кайзер попросил высадить его перед зданием правящего сената Западного Берлина. Но прежде чем обратиться к властям, он решил вспомнить забытый вкус бурбона.

Он вспоминал слишком долго, и, когда перед закрытием бара выяснилось, что у него нет западных марок, чтобы расплатиться, владелец бара вызвал полицию.

Вилли Кайзер предстал перед вахмистром, который решил, что это просто старый алкоголик. От него за версту разило спиртным, он что-то бормотал и настойчиво хватал вахмистра за рукав. Западноберлинские полицейские известны своей вежливостью, но всему же есть предел. Возмущенный до глубины души вахмистр велел запереть пьяницу, пока не проспится.

Когда пьяницу потащили по коридору, он стал кричать:

— Я Вилли Кайзер! Вы обязаны меня выслушать и обращаться со мной уважительно!

Вахмистр махнул было рукой, но вдруг вспомнил эту фамилию. Он вытащил папку со старыми циркулярами. Ну, конечно же, это знаменитый Вилли Кайзер, глава ведомства по охране конституции, который убежал в Восточную Германию.

Давняя ориентировка успела пожелтеть. И на фотографии Кайзер вдвое моложе, но так ведь сколько лет прошло!.. Вахмистр сел за телефон. Он докладывал начальству, а сам разглядывал Кайзера. Бывший начальник Федерального ведомства по защите конституции был хорошо одет, но выглядел неважно. Руки у него дрожали.

Свой отпуск Кристи, как всегда, провела вместе с Конни. Она жила ради одного месяца в году, когда они могли соединиться где-нибудь в укромном европейском уголке и любить друг друга.

Так продолжалось год за годом. Но Кристи не теряла надежды на то, что рано или поздно они смогут пожениться и жить вдвоем, открыто, как муж и жена. Конни никогда не просил её подождать. Он вообще почти всегда молчал. Но по его глазам она понимала, что придется потерпеть. Москва ещё не готова была позволить ей жить тихой семейной жизнью.

Она, конечно же, понимала, что любовь к Конни превратила её в шпионку, что она работала на советскую разведку. Но она утешала себя тем, что не приносит никакого ущерба своей родине. Напротив, чем лучше в Москве будут понимать Западную Германию, тем лучше будет всем.

Но главное состояло в другом. Прошло немало лет с тех пор, как они с Конни познакомились, но её любовь нисколько не угасла. Конни был для неё мужчиной на всю жизнь. И он поклялся любить её до смерти.

Однажды Конни пришлось вернуться из отпуска на два дня раньше запланированного, и эти два дня Кристи провела у родителей. Мать и отец были счастливы.

Перед отъездом в Кельн Кристи вышла из родительского дома, чтобы проститься с родным городом. Она прощалась с широкими полями, с бело-кирпичными домиками вокруг холма, на котором стоят церковь и замок. Она прощалась с лежащей за холмом бескрайней равниной, болотами, покрытыми густым мхом, с тяжелыми клубящимися облаками.

Ей почему-то показалось, что все это она больше никогда не увидит, что все это только веселый мираж, который на её глазах гаснет, растворяется, исчезает в голубовато-белом сиянии.

Кристи остановилась на мостике через Вюрм. Под мостиком в светлой воде мелькали стаи рыбок. Вокруг города было множество речушек, ручьев, узких каналов, которые стекались из мхов и болот в реку, пересекающую город с юго-запада на северо-восток.

Город сверкал свежей побелкой и краской. Город выглядел как хороший дом после весенней уборки. Но молодежь не любила город. Даже подростки торопились освоить мотоцикл, чтобы вечером сгонять в соседний Мюнхен. Это всего четверть часа быстрой езды.

Жаль, что замок закрыт, подумала Кристи. Замок открывали для посетителей только в выходные на пару часов. Утешение Кристи нашла в саду с длинными рядами яблонь, цветущим кустарником, алыми маками, пионами, ирисами. На табличке, укрепленной на арке ворот, Кристи прочитала, каких птиц можно увидеть в парке. Здесь водились садовый краснохвост и завирушка лесная, хищники — карликовая ушастая сова, мохноногий сыч, орлан-белохвост.

Из сада открывался сказочный вид на бесконечную равнину. Словно на зелено-пестрой скатерти расставлены миниатюрные кофейники, солонки, перечницы и сахарницы — это виднелись высотные здания, церкви и трубы Мюнхена. А дальше Кристи разглядела Альпы, подернутые дымкой на горизонте.

В церкви святого Иакова стены были выкрашены в белый цвет. Фигуры святых на колоннах показывали инструменты, которыми их пытали. Варфоломей — нож, которым с него живьем содрали кожу. Матфей — топор, которым его разрубил палач. Симон Кананей — пилу, которой его распилили. Иуда Фаддей — дубину, которой его убили.

Ради Конни, подумала Кристи, она стерпит и не такое.

В углу, между изображением Христа, пойманного и подвергнутого мучениям в доме Каиафы, и изображением Марии, пронзенной семью мечами, на маленьком пульте лежала книга поминовения усопших общины.

Прекрасный летний вечер, подумала Кристи. Заиграл орган. Она стояла у окна церкви и смотрела на голубовато-сумрачное небо над городом. «Интересно, что сейчас поделывает Конни?» — с нежностью подумала Кристи.

Она потянула его в постель раньше, чем он успел выключить телевизор. Он хотел посмотреть новости, но её руки уже стащили с него рубашку, и брюки тоже не долго на нем задержались.

Руки у неё были на редкость сноровистые и жадные. Они проникли к нему под трусы даже раньше, чем он успел приготовиться. Но секундное разочарование в её глазах тут же сменилось восторгом. Если его и можно было застигнуть врасплох, то он моментально приводил себя в боевое состояние. Верное оружие ещё ни разу его не подвело.