Поиск
VII
Уж расцвела, меж дикими цветами,
Дикарка женщиной, хотя летами
Была дитя, по наших стран счисленью,
Где рано зреть дано — лишь преступленью.
Дитя земли младенческой, мила
Красой невинно-знойной и смугла,
Как ночь в звездах или вертеп заветный,
Мерцающий рудою самоцветной.
Ее глаза — язык. Она повита
Очарованием, как Афродита,
Перл моря, — к чьим ногам несет волна
Эротов рой. Как приближенье сна,
Что разымает негой, — сладострастна.
Но вся — движенье. Брызнуть своевластно
Кровь солнечная хочет из ланит
И в шее, темной, как орех, сквозит:
Так рдеют в сумерках зыбей кораллы
И манят водолаза тенью алой.
Дитя морей полуденных, волна
Гульливая сама, — она сильна
Ладью чужую радостей живых
Беспечно мчать до граней роковых.
Еще иного счастья не знавала
Она, чем то, что милому давала.
В ней страха нет; доверчива мечта.
Надежды пробный камень, что цвета
Стирает, — опыт юности неведом;
Жизнь не прошла по ней тяжелым следом.
И смех ее, и слезы мимолетны;
Так гладь озер расплещет ветр залетный, —
Но вновь покой глубин встает со дна,
И родники питают лоно сна,
Пока землетрясенье не нарушит
Дремы Наяд, и в недрах не иссушит
Живых ключей, и в черный ил болот
Не втопчет зеркала прекрасных вод…
Ее ль то жребий? Рок один, от века,
Меняет лик стихий и человека.
И нас — быстрей! Мы гибнем, как миры, —
Твоей, о дух, игралища игры!
VIII
Он — севера голубоглазый сын,
Земли, пловцам известной средь пучин —
И все же дикой; гость светловолосый
С Гебрид,[19] где шумный океан утесы
Бурунами венчал; и буре — свой:
Дитя качал ее напевный вой.
Глазам, на мир открывшимся впервые,
Блеснула пена; и валы живые
Ему семейный заменили круг,
А друга — океан, гигантский друг.
Пестун, товарищ мрачный, Ментор тайный,
Он детский челн по прихоти случайной,
Играючи, кидал. Родные саги
Да случай темный, поприще отваги,
Взлюбив, беспечный дух познал мятежность
Всех чувств, — одно изъемля: безнадежность.
В Аравии сухой родившись, он,
Вожак лихой разбойничьих племен,
Как Измаил бы жаждал, терпеливый,
Сев на верблюда, челн пустынь качливый.
Он клефтом был бы в греческих горах,
Кациком — в Чили.[20] В кочевых шатрах, —
Быть может, Тамерлан степной орды.
Но не ему державные бразды!
Дух необузданный, восхитив власть,
Чем утолить алканий новых страсть?
Он должен низойти с высот, иль пасть;
И, пресыщенный, — вновь алкать. Нерон,
Когда б ему наследьем не был трон
И жребий ограничил нрав надменный,
Восславлен был бы, как одноименный
Простой воитель,[21] - и в веках забвен
Его позор без царственных арен.
IX
Ты улыбаешься? Слепит сближенье
Пугливое твое воображенье?
Мерилом Рима и всесветных дел
Как измерять безвестный сей удел?
Что ж? Смейся, если хочешь, без помех:
Поистине, милей печали смех.
Таким он стать бы мог. К мечте высокой
Взвивался дерзко замысл огнеокий.
Героя дух, тирана произвол
И много слав взрастить, и много зол
_Могли б_. Властней, чем люди помышляют,
Созвездья нас возносят, умаляют.
«Все это — сны. Кто ж был он, наконец?»
Кудрявый Торквиль, бунтовщик, беглец;
Свободен он, как пена вод морских;
И Тубонайской девы он жених.
X
Он зыбь следит, и с ним — его подруга,
С ним — солнцецвет островитянок, Ньюга,
Из рода рыцарей, — хоть без герба
(Геральдик, смейся!). Древние гроба
Гласят завет свободы и победы:
В них гордо спят ее нагие деды.
Близ волн — гряда зеленая могил…
А насыпи твоей нигде, Ахилл,
Я не сыскал!.. Когда, подъемля громы,
Являлись гости, диким незнакомы,
В ладьях, перепоясанных грозой,
Где мачт растет, как пальмы стройных, строй
(Их корни, мнится, в море; но содвинут
Ладьи свой лес и крыльев мощь раскинут,
Как облако — широких, — и вода
Плавучие уносит города):
Тогда она кидалася в метель
Валов (в снегах так прядает газель),
Взгребая кипень, в пляшущем челне,
И Нереидой на седом гребне,
Скользя, дивилась, как бегут громады,
Ступая тяжко на крутые гряды.
Но брошен якорь, — и корабль, как лев,
На солнце лег, дремы не одолев;
А вкруг челны снуют: так рой пчелиный
В полдневный зной жужжит у гривы львиной.
XI
Причалил белый! Сколько в слове этом!
И Старому простерта Новым Светом
С доверьем детским черная рука.
Дивятся оба; и недалека
Приязнь. Радушны бронзовые братья,
И знойный жаркий взор сулит объятья.
Вглядясь, взлюбили странники морей
Архипелага темных дочерей.
Не видевшим снегов в своих пределах
Белей примнился лик пришельцев белых…
Бег взапуски, охота и скитанье;
Где хижина — там кров и пропитанье;
Сеть, в теплую закинутая влагу;
В челне порханье по архипелагу,
Чьи острова — что звезды бездн лазурных;
Покой от игр под сказку грез безбурных —
И пальма (ей же нет Дриады равной;
В ней дремлет Вакх, младенец своенравный;
Гнездо орла не выше, чем шатер,
Что над своей бродильней бог простер);
Хмель кавы, что пьянее сока лоз;
Плод, чаша, молоко за раз-кокос;
И дерево-кормилец, чьи плоды —
Без пахот нива, жатва без страды, —
Воздушный пекарь дарового хлеба,
Его пекущий в жаркой печи неба
(Далече голод от него кочует:
Он самобраным яством не торгует), —
Весь тот избыток божьих благостынь,
Те радости общественных пустынь
Смягчили нрав согретых добротой
Одной семьи счастливой и простой:
Очеловечил темнокожий белых,
В гражданственном устройстве озверелых.
вернуться
19
…севера голубоглазый сын… с Гебрид. — Один из матросов команды «Баунти», Джордж Стюарт, был родом с Гебридских островов на западе Шотландии. В поэме он назван Торквиль.
вернуться
20
Он клефтом был бы в греческих горах, // Кациком — в Чили… — Клефты непокоренное население горных районов Греции — партизаны. Кацик — вождь индейских племен в Южной Америке.
вернуться
21
Восславен был бы он, как одноименный // Простой воитель… — Байрон напоминает здесь о Гае Клавдии Нероне — консуле Древнего Рима, совершившем поход, в котором он нанес поражение Гасдрубалу и обошел Ганнибала (207 г. до н. э.). Победа Нерона-консула, по существу, обеспечила Клавдию Цезарю Нерону-императору возможность царствовать (54–68). «Когда мы слышим имя Нерон, кто из нас вспомянет о консуле? — задает вопрос в своем примечании Байрон. — Таковы люди!»
Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: