ПЕСНЬ ВТОРАЯ

I
Приятны Тубонайские напевы.[10]
За риф коралла сходит солнце. Девы
Заводят хоры легких вечерниц:
— «Уйдем под сень, где сладкий щокот птиц!
Чу, горлица воркует из дубровы!
То не богов ли из Болотру[11] зовы?..
Нарвем цветов с прославленных могил:
Они пышней, где воин опочил.
И сядем в сумерках: сквозь ветви туй
Лиются тихо чары лунных струй…
Живых ветвей таинственные шумы —
Печальные взлелеют нежно думы.
Потом на мыс взбежим — следить валы,
Дробимые о гордые скалы!
Отпрянувши, столбами пены белой
Они взлетают в воздух потемнелый.
Прекрасный бой! Счастливая судьба —
Глядеть в тиши, как их стремит борьба!..
И море любит заводей разливы,
Где месяц гладит космы влажной гривы».
II
«Цветов нарвем на гробовых порогах
И пир зачнем, как духи в их чертогах!
Потом — утонем в резвости прибоя!
Потом — от игр стихийных грудь покоя,
Возляжем, блеща влажными телами,
На мягкий мох, умащены маслами;
Венки свивая из цветов могильных,
Венчался загробным даром сильных!..
Ночь пала… Вызывает Муа нас![12]
Бой колотушек звучен в тихий час!
Уж факелы чертят багряный круг;
Уж ярость пляски топчет светлый луг.
Туда, туда! Вспомянем времена,
Как пировала наша сторона,
Пред тем что Фиджи в раковину зов
Военный протрубил — и из челнов
Встал враг!.. С тех пор он цвет наш юный косит;
Глухая нива плевелы приносит;
Отвыкли мы знать в жизни только радость
Любовных ласк да лунной ласки сладость…
Пусть!.. Палицу нас враг учил взвивать
И в чистом поле стрелы рассевать.
Своих посевов жатву он пожнет!
Нам пир — всю ночь; война — чуть день блеснет!..
Кружися, пляска! Лейся в кубки, кава![13]
Кому заутра смерть, заутра — слава!
В наряде летнем в путь мы выйдем смело,
Оденем чресла тканью таппы белой;[14]
Увьем чела живой весной веселий,
А шеи — радугами ожерелий…
Как перси, посмуглев под их пыланьем,
Вздымаются воинственным желаньем!»
III
«И пляска кончилась. Но не летите,
Подруги, прочь — и радости продлите!
На бой заутра Муа кличет нас:
Вы нам отдайте полный этот час!
Долин Лику младые чаровницы,
Рассыпьте нам цветов своих кошницы!
Ваш лик прекрасен! Ваших уст дыханье
Нас опьяняет, как благоуханье,
Что с луговых нагорий Маталоко
Над морем стелет теплый ветр далеко!..
И нас Лику чарует и зовет…
Но тише, сердце! Нам, с зарей, — в поход!..»
IV
Звучала так гармония веков,
Пока злой ветер белых чужаков
К тем диким не примчал. И одиноки —
Они творили зло: душе пороки
Прирождены. Вдвойне порочны мы
Грехами просвещения и тьмы;
И сочетает наше лицедейство —
Лик Авеля и Каина злодейство…
И Старый ниже пал, чем Новый Свет;
И Новый — стар… Но все ж на свете нет
Двоих таких, как два Свободы сына,
Колумбией взращенных исполина.[15]
Там Чимборасо[16] водит окрест взор:
Рабовладенья всюду смыт позор.
V
Так пелись славы стародавних дней
И длили память доблестных теней,
И подвигов заветные преданья
В их вещие слагались чарованья.
Неверью вымысл — песенная быль;
Но оживает урн могильных пыль
Тобой, Гармония!.. Игрою струнной
Блеск отчих дел затмить — приходит юный
К певцу-Кентавру ученик-Ахилл.[17]
Ах! Каждый гимн, что отрок выводил,
С прибоем слитый иль ручьем журчливым,
Иль в долах эхом множимый пугливым, —
Вечней в сердцах отзывчивых звенит,
Чем все, что столпный рассказал гранит.
Песнь — вся душа; вникает мысль, одна,
В иероглифах темных письмена.
Докучен длинной летописи лепет.
Песнь — почка чувства: песнь — сердечный трепет!..
Просты те песни были: песнь — простым!..
Но вверясь их внушениям святым,
В челнах отважных выплыли норманны…
Оне — всех стран, — коль враг не внес в те страны
Гражданственности яд.[18] И что поэм
Искусных блеск, когда он сердцу нем?
VI
Тонула нега песен простодушных
В роскошной тишине глубин воздушных.
Уж умиряло солнце, диск клоня,
Пир пламенный тропического дня;
И мир покоился, благоухая…
Чу, тронул ветер, пальмы колыхая,
Крылом беззвучным сонную волну, —
И в жаждущей пещеры глубину
Она плеснула… Там, близ милой девы,
Чьи сладкие лились в тиши напевы,
Сидел влюбленный юноша; и страсть
Горела в них, — тот яд, чья губит власть
Неискушенные сердца верней
И раздувает из живых огней
Костер, где им, как мученикам, радость
Пылать, и смерть — последней неги сладость…
И их экстазы — смерть! Всех жизни чар
Божественней сей неземной пожар;
И все надежд потусторонних сны
Любви пыланьем вечным внушены.
вернуться

10

Приятны Тубонайские напевы… — В трех начальных строфах Байрон привел в своем переводе текст песни жителей острова Тонга, данной в прозаическом переводе в книге Маринера. «Впрочем, — отметил Байрон в примечании, Тубонай не принадлежит к группе именно этих островов: это был один из островов, послуживших для Христиана и его, товарищей убежищем. Я внес изменения и дополнения, но стремился по возможности придерживаться подлинника».

вернуться

11

Болотру (у Байрона — Болоту) — согласно местным легендам, остров блаженных, где обитают боги и души жрецов, вождей и других почитаемых лиц.

вернуться

12

Вызывает Муа нас! — Муа — наиболее крупное поселение на острове.

вернуться

13

Лейся в кубки, кава! — Кава — хмельной напиток из корней и стеблей одной из разновидностей перечного дерева.

вернуться

14

…тканью таппы белой… — Таппа — нетканая материя, изготовляемая из полос коры бумажной шелковицы, расплющенных деревянными колотушками до прозрачности и эластичности тканой материи.

вернуться

15

…два Свободы сына, // Колумбией взращенных исполина. — Байрон говорит здесь о героях освободительного движения в Южной Америке Симоне Боливаре (1783–1830) и Хосе Сан-Мартине (1778–1850).

вернуться

16

Чимборасо — высочайшая горная вершина в Эквадоре.

вернуться

17

…приходит юный // К певцу-Кентавру ученик-Ахилл. — По древнегреческому мифу, героя Троянской войны Ахилла воспитывал кентавр Хирон, обучавший его и искусствам.

вернуться

18

…коль враг не внес в те страны // Гражданственности яд. — У Байрона: «страны, в которые не вторгся враг или чужая „цивилизация“».


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: