– Алесь, скажите мне, – начала Гайли без предисловий, – кто я?

Управляющий приподнял брови: бесполезный жест, она все равно его не видит.

– Что вы хотите знать, Гайли? Что именно вы хотите знать?

– Гивойтос и Улька мертвы, Антося – она предана вам, она все равно мне ничего не скажет. Остаетесь только вы, – проговорила Гайли с непередаваемой интонацией, чуть удивленно растягивая слова. – Помните, три года тому. Когда я тяжело болела, когда я потеряла память. Я теперь сомневаюсь, что это болезнь.

– А что? – спросил Ведрич хрипло. Прокашлялся. Покачал в бокале вино, но выпить не смог. В комнате делалось темно и странно, и только на фоне окна обведенный золотом силуэт…

– Кто позаботился известить вейских знахарок, что мне все время нужно вино гонцов?

– Многих? – спросил Алесь тупо.

– Всех, кого я спросила. К каждой примерно три года тому приезжал мужчина. Они разнятся в описаниях, поэтому я не уверена, что это один и тот же человек. Но слова им были переданы одни. И названы мои приметы и имя.

– Вам сильно пришлось поработать.

– Вас это огорчает, Алесь? – Гайли наконец повернулась к нему, и в глазах мелькнула недобрая искра.

Ведрич пожал плечами:

– День был суматошный, я устал.

– А тут приехала дурочка с глупостями…

– Вы же знаете, что я так не думаю.

– А что вы думаете? – глаза ее, казалось, могли прожечь дыру в его лбу.

– Присядьте, Гайли, – велел Алесь жестко.

Она глубоко вдохнула, но все же повиновалась, опустилась на застеленную белым узкую кровать.

– Стоило мучить дурных деревенских баб…

Девушка дернула губами:

– Тогда ответьте мне вы, умный, рассудительный. Князь Александр Ведрич, я требую правды.

Он поднялся так резко, что почти отлетел тяжелый дубовый стол, скатилась и разбилась в осколки бутылка. Гайли ждала, не выказывая страха – хотя бояться было чего, впилась в Ведрича черными глазами.

– Ты действительно требуешь правды?!

И, глядя в белое лицо с провалами глазниц, отчеканил:

– Ты – графиня Северина Маржецкая. Пятнадцать лет назад тебя застрелил член революционной дружины "Стража" Игнат Лисовский за предательство. После его убили по приказу влюбленного в тебя немецкого генерала. Романтичная история, не правда ли? Впрочем, возможно, Айзенвальд ценил твои деловые качества. Ты была назначена эмиссаром сюда, в Придвайнье, и везла депеши и списки инсургентов. И мои родители, и родители Анти погибли из-за тебя. А три года назад я по решению "Стражи" призвал тебя из мертвых, чтобы дать возможность искупить грехи.

Губы Гайли дрогнули – словно она хотела сказать, что обвинение лживо, из глаза выкатилась слезинка, скользнула по щеке. Отразила лунный луч, заглянувший в окошко. Там была совсем прозрачная северная ночь, луна взбиралась по жемчужному небосклону над бледнеющей полоской заката. Шелестели густые влажные яворы.

Алесь закусил губу. Может, уже жалел о своем порыве. Гайли уперлась в столешницу расставленными пальцами, а вторую руку поднесла к горлу. Было похоже, она или упадет в обморок, или кинется из окна. Ведрич сощурился и усмехнулся.

– Гивойтос тебя пожалел. Обряд воскрешения – он не пошел, как нужно. Вино гонцов послужило для тебя напитком забвения.

– Если… все так… – ну конечно, у нее сжало горло. И отчего-то вспомнился затертый медальон на кубке омельского дворца. Гайли отстегнула от пояса привычную баклажку, ломая ногти, вытащила затычку. Наклонила. Густая жидкость потекла на пол.

Алесь перехватил ее руку:

– Что за детство?

– Вот почему… тебе было противно… ко мне прикасаться. Витольд, ну, князь Пасюкевич, знал?

– Почему ты спрашиваешь? – жестко спросил Алесь. – А, ты же не читаешь газет. Ты могла и не знать. Витольд умер в конце липня[18], на охоте. Сердце.

– Почему?

Ведрич пожал широкими плечами:

– Ты у меня спрашиваешь?

– Никакой болезни не было, – тусклым голосом произнесла Гайли. – Три года… я гонец три года, и никто…

Над еловыми верхушками пламенел закат. Ложился тоской на душу. Пахло вереском с обочин и хвоей, звуки вязли в слежавшейся иглице. Кони мягко ступали копытами.

– Панна моя, – с усмешкою произнес Алесь, – я должен исправлять обязанности управляющего, а не носиться за вами по Лейтаве, как одержимый заяц.

Гайли опустила лицо. Бессознательно потеребила на шее скользкий даже на вид зеленый ружанец[19]: движение одновременно ласкающее и отвратительное. Замочек заел, и ожерелье, возвращенное ей Ведричем, не снималось. Половины камешков недоставало в истертом серебре. Столько лет в земле не красят даже сокровище. Но, видно, оно было завороженным. Гайли до сих пор ничего не вспомнила, как надеялся Алесь, но и не умерла и не сошла с ума, что предсказывала знахарка Афимья из деревеньки Случ-Мильча. Лишь тряслись руки и глаза горели, будто в них натрусился песок.

– Я Иуда, – сказала Гайли вполголоса.

Алесь указал на маленькую, трепещущую листьями осинку:

– Если бы Иуда не вешался на ней, а обождал три дня – всемерно был бы прощен. А еще, говорят, в осинку превратилась девочка, под пытками предавшая своего отца. Но это легенда. Ужиный Король умер совсем по-другому.

– Как?

Ведрич обхватил щеки Гайли теплыми шершавыми ладонями, заглянул в темные янтарины глаз:

– Ну, слава Богу. Первые нормальные слова. Гивойтос когда-то связал меня обещанием ничего вам не рассказывать. Я бы и не рассказал, если бы вы не спросили. Это все в другой жизни, не здесь и не сейчас.

Гайли заплакала. Совсем незаметно: только солнце взблескивало на слезинках. Князь деликатно отвернулся, слегка пришпорил коня. И, выезжая на голое место, увидел на холме под дубом, протянувшим голый сук в закат, знакомый силуэт всадника. Древний, опушенный мехом строй[20], длинный плащ, падающий на конский круп; расплывающееся лицо с тяжелым подбородком и даже издали заметной печатью властности. Гайли позади вскрикнула. Алесь отвел глаза, а посмотрел опять: конник исчез.

Рука Гайли дрожала в Алесевой руке:

– В-вы же… Витольд! Я не звала…

– Это стражник.

– Кто?…

Алесь сорвал с лещины два листка и орехи:

– Хотите?

Женщина помотала головой. Алесь споро, как белка, разгрыз орех, выплюнул скорлупки. Сложил мягкие крупные листья, чуть разнящиеся и выступающие краями:

– Вот это – человек Витольд Пасюкевич, а это – стражник, часть Гонитвы, посмертный долг. Они совпадают не целиком. Князь Омельский действительно мертв. Он встретил Гонитву, и сердце не выдержало страха. Тот, кто посмеет обидеть гонца, не заживается.

– Откуда вы знаете?

– Я долгое время провел с Гивойтосом, Ужиным Королем. Почему же он не сказал этого вам? Что Гонитва – изнанка Узора, стража ткачей. Может, просто не успел.

– Это навьи?

Ведрич хмыкнул, презрительно дернул плечом:

– Навьи!… Топтаться в золе, скакать до света, ну, зажечь болотный огонь. Гонитва – живая… – он покусал губы, словно искал самое точное слово, – реальная сила.

Задумчиво тряхнул своей каштановой гривой:

– Гонитва… всегда наказывает тех, кто портит Узор. Достаточно такому оказаться в болоте или на лесной дороге. Неважно, ночью или днем. Ему просто выезжают навстречу. Странно, что главный ужас (пострах) этой земли поддерживает на ней гармонию.

– Что в них страшного?

– Гайли! – Алесь улыбнулся. – Да спроси любого пейзанина…

Он приблизился, и они снова поехали колено к колену.

– Ты вся дрожишь, – заметил Алесь, ласково придвигая Гайли к себе и словно бы невзначай касаясь жилки на ее запястье. Снял с пояса баклажку, зубами выдернул пробку, настойчиво поднес к губам женщины.