— Исключено! — воскликнула Одоевская. — Он у меня на одном брелоке с ключами от моей квартиры. — Она открыла сумочку, достала связку ключей. — Видите? И потом, я не бываю у родителей в их отсутствие. А муж тем более. У него просто нет времени: мы оба работаем, у нас ребенок. Этот ключ нам с мужем вообще не нужен. Но мама считает, что у нас с братом должен быть ключ, как она говорит, от отчего дома. Папа подолгу находится в экспедициях. Мама живет одна. Человек она немолодой, мало ли что…

— Ольга Игнатьевна очень молодо выглядит.

— Ей уже пятьдесят четыре, — возразила Тоня. С ее точки зрения, это был, видимо, весьма преклонный возраст.

Кузьмичева чуть заметно усмехнулась. Когда ей было столько, сколько Тоне, пятидесятилетние тоже казались глубокими стариками.

— Скажите, Антонина Витальевна, а какие замки у вас в квартире? Когда вы приходите домой, их надо запирать?

— Естественно.

— А ключ остается в замочной скважине?

— О нет. Вы неправильно задали мне вопрос. У нас английские замки. А ключи всегда лежат у меня в сумке.

«Это ж надо! — подумала Ефросинья Викентьевна. — Я неправильно задала ей вопрос. Ну и ну!»

— А кто-нибудь из ваших знакомых знал, что родители собираются покупать дачу?

— Из покупки дачи секрета никто не делал.

— А о деньгах?

— Я, во всяком случае, никому об этом не говорила. Брат ходил с мамой за ними в сберкассу.

— Вы дружны с братом?

— Конечно.

— А с его женой?

Тоня подумала, потом сказала:

— Брату не очень повезло.

— То есть?

— Во-первых, она старше его, а во-вторых, она какая-то неуравновешенная. Знаете какую она истерику устроила, когда узнала, что квартиру обворовали?

— Да? — Ефросинья Викентьевна вопросительно посмотрела на Тоню. — Почему?

— Она, по-моему, решила, что мама подумала на нее.

— У вашего брата тоже есть ключ от квартиры?

— Конечно.

— А он бережно к нему относится?

— Думаю, что да.

— А его жена могла бы его взять?

— Не знаю. Но я не могу себе представить, чтоб Ирина была воровкой. Она, правда, нигде не работает. Вечно сидит без денег, считает себя непризнанной поэтессой, но чужого не возьмет. Сколько я ее знаю, она ходит в одном и том же джинсовом костюме. Благо сейчас заплатки в моде. Мама давала ей деньги на платье — она не взяла.

— Почему же она не работает?

— Не хочет… Слушайте, а ведь должны же были остаться отпечатки пальцев! — воскликнула Тоня.

Ефросинья Викентьевна улыбнулась: кино и книги сделали свое дело, теперь уже каждый считает, что знает методы раскрытия преступлений.

— Отпечатков воры не оставили, — вздохнула она. — Вероятно, работали в перчатках. Скажите, а кто мог знать о том, что в доме висят ценные иконы?

Тоня задумалась.

— Я боюсь вам ответить точно, — наконец сказала она. — Эти иконы я помню с детства. Они достались папе в наследство от дедушки… — Она вдруг засмеялась. — Нянька наша, тетя Шура, она верующая, бывало, как к папе в комнату войдет, так крестится на них…

— Это когда вы маленькие были?

— Да нет, всегда. Она года три, наверное, как перестала к нам ходить, — болеет…

— У нее был ключ от квартиры?

— Конечно… А мама не говорила?

Кузьмичева покачала головой.

— Забыла от волнения, наверное… Она недалеко живет?

— В соседнем доме… Пятый номер… Александра Степановна… Ой, а фамилии я не знаю.

— А что представляет из себя брат вашей невестки?

— Николай? Я его один раз видела, когда у Антона с Ириной свадьба была. А почему вы об этом спрашиваете?

— Просто так.

Разговор с Тоней кое-какую информацию все же дал: у старой домработницы когда-то был ключ от квартиры Рогожиных. Скорее всего, он давно возвращен хозяйке, раз Ольга Игнатьевна о нем ни словом не обмолвилась.

Кузьмичева набрала номер рабочего телефона Рогожиной. Густой мужской бас сообщил, что профессор на обходе.

— Я попрошу вас передать, чтоб она позвонила следователю Кузьмичевой. Запишите, пожалуйста, телефон.

— Минуточку… сейчас возьму карандаш… А впрочем, не надо… Вот как раз Ольга Игнатьевна вошла…

— Здравствуйте, Ольга Игнатьевна, — сказала Кузьмичева.

— Здравствуйте. Есть новости? — нетерпеливо спросила Рогожина.

— Пока нет. Возник вопрос. Ваша дочь вспомнила, что когда-то ключ от вашей квартиры имела домработница.

— Я думаю, что Тоня это совершенно напрасно вспомнила. Я умышленно вам ничего не сказала.

— Не уверена, что вы поступили правильно.

— Объясню. У Александры Степановны ключ от квартиры находится до сих пор. Наша семья ей очень многим обязана. Она воспитала детей и, пока была здорова, помогала мне по хозяйству. Сейчас она больна… Безнадежно больна. Но не знает этого и верит, что поправится. Я специально не взяла у нее ключ, когда она хотела его вернуть мне. Хочу, чтоб считала, что я верю в ее выздоровление… Надеюсь, вы понимаете меня.

Ефросинья Викентьевна помолчала, потом спросила:

— А вы уверены, что у нее никто не украл этот ключ?

Теперь помолчала Рогожина.

— Маловероятно. Соседи у нее — люди приличные, но, как бы то ни было, я не могу допустить, чтоб на Александру Степановну пала хоть тень подозрения.

— Понимаю… Но я обязана проверить все версии. Дайте мне ее адрес.

— Нет, — решительно проговорила Рогожина. — Не надо. Я сама сегодня к ней зайду. Я уверена, что ключ на месте.

Горячность Рогожиной понравилась Ефросинье Викентьевне. Не так уж часто в ее практике встречались люди, которые, лишившись имущества или ценностей, не впадали в крайность, начиная подозревать все и вся, а, наоборот, боялись оскорбить кого-то лишним подозрением. Даже самодовольная Тоня Одоевская, испытывая неприязнь к невестке, решительно отвергла возможность ее причастности к краже.

Тем не менее Ефросинья Викентьевна опасалась, что Рогожина, движимая чувством благодарности к тете Шуре, может помешать ходу следствия. А она даже фамилию ее не выяснила. Впрочем, Тоня ведь назвала номер дома, где она живет. Этого достаточно для того, чтоб навести кое-какие справки.

Ефросинья Викентьевна надела синий плащ, берет, взяла зонтик: дождь снова лил как из ведра.

— Я скоро вернусь, — сказала она секретарю. — Если ничего особенного не задержит, то часа через полтора.

И вышла на улицу. Туфли промокли сразу, поэтому Кузьмичева шла, даже не огибая лужи, — было все равно.

Ей повезло: делопроизводительница в жэке оказалась на месте, и она сразу получила домовую книгу. В квартире номер семь проживало трое: Назарова Александра Степановна, 1915 года рождения, пенсионерка, то есть тетя Шура; Курдюмова Анна Львовна, 1928 года рождения, работница фабрики спортивного трикотажа, и ее дочь Галина, студентка текстильного института.

Расспросив делопроизводительницу, полную лысоватую даму с огромными бирюзовыми серьгами в ушах, о разных, совсем не интересовавших ее жильцах, Ефросинья Викентьевна узнала и много полезного, благо делопроизводительница жила в этом доме и обо всех знала подноготную. Выяснилось, что Александра Степановна в последнее время много болеет, на улицу выходит редко, продукты ей приносят соседки, а иногда бывшая хозяйка, Ольга Игнатьевна. Соседка ее Курдюмова ждет не дождется того часа, когда уйдет на пенсию, но работает, так как на фабрике ей как ветерану труда обещали дать однокомнатную квартиру.

— Я ей говорю: а зачем тебе однокомнатная квартира? Со скуки помрешь, — рассказывала лысоватая дама. — Ты как получишь, сразу с дочкой меняйся. Она молодая, ей жизнь жить. А с квартирой ее скорее замуж возьмут. А тебе квартира зачем? Вот у меня однокомнатная. У одной. И что? Словом не с кем перемолвиться стало, как на пенсию вышла. И чтоб в этой однокомнатной волком не выть, сюда вот на работу устроилась. А у меня пенсия, между прочим, сто десять рублей, не от нужды работаю. А она: «Нет, — говорит, — хочу красиво пожить, с личной ванной».

«Что значит красиво пожить?» — подумала Ефросинья Викентьевна, выходя на улицу. Фабрика, где работала Курдюмова, была недалеко, и Кузьмичева направилась туда.

Зонтик промок насквозь, промок и плащ. Поеживаясь, она шла скорым шагом. Тоскливо у нее было на душе, тоскливо и одиноко, потому что думала она о том, что сегодня ей опять придется прийти в свою пустую квартиру, где не будет ни Аркадия, ни Вики. Как-то до сих пор никогда она не задумывалась о том, какую важную роль в ее жизни играет семья. Не приходила эта мысль, пока все были вместе.

То, что Кузьмичева узнала в отделе кадров фабрики, убедило ее в том, что соседка, во всяком случае, не могла иметь отношения к краже у Рогожиных. Курдюмова была передовиком производства, членом профкома. Практически было невероятно предположить ее связь с преступным миром.

Когда Ефросинья Викентьевна вернулась на работу, в коридоре у дверей своего кабинета она увидела широкоплечего человека в клетчатом пиджаке. «Рогожин, — догадалась она. — Только почему так рано? Он должен прийти часа через два».

Мужчина поднялся со стула, когда она стала открывать дверь.

— Вы Кузьмичева? — спросил он.

— Да, — кивнула Ефросинья Викентьевна.

— Я Рогожин. Вы вызывали… Но я пришел раньше… Ничего?

Кузьмичева чуть заметно пожала плечами.

— Дело в том, что я получил телеграмму, что приезжает старый друг. Мне непременно надо его встретить. Если вы сейчас заняты, назначьте мне другое время… Попозже.

«Попозже, — усмехнувшись, подумала Ефросинья Викентьевна. — Странные люди. Уже упущена уйма времени, и каждая минута работает не на следствие, а на грабителей».

— Прошу, — она распахнула дверь кабинета. Напрасно она рассчитывала, что сейчас снимет туфли, немного подсушит их возле электрокамина, сварит чашечку кофе, чтоб хоть немного согреться. — Садитесь, Антон Витальевич.

Ефросинья Викентьевна сняла плащ, стянула берет, зонтик раскрытый поставила на пол, просушиваться. Немного подумав, она все же включила электрокамин, ногой пододвинула его ближе к письменному столу. Это было против ее правил — заниматься собой в присутствии даже свидетелей. Следователю это не к лицу — так полагала Ефросинья Викентьевна. Но она очень замерзла.