Трубку сняла Таня Шуваева. Ефросинья Викентьевна представила ее круглое лицо с ямочками на щеках и подбородке, чуть вздернутый нос, туманящийся какой-то взор, не взгляд, а именно взор. Меньше всего Ефросинье хотелось говорить о муже с Таней, потому что втайне ревновала его к ней. И она сказала очень холодно:

— Добрый вечер. Это Кузьмичева. — И тут же поймала себя на том, что чуть было не сказала, как на работе, «капитан Кузьмичева». Вот уж Таня бы всласть повеселилась и поиздевалась над Ефросиньей Викентьевной, которую в свою очередь тоже не любила, потому что, по ее понятиям, такой сухарь не достоин быть женой несравненного Аркадия. Тем не менее в пику Ефросинье Викентьевне Таня была сама любезность.

— Добрый вечер, Ефросинья Викентьевна, — заворковала она медовым голосом, — у вашего мужа ничего опасного. Аппендикс вырезан, температура 37, но это так и должно быть. Я только что была в хирургии. Он спит… Он только за сынишку очень волнуется, зная, как вы заняты… — «На, съела!» — про себя подумала Таня, а вслух продолжала: — Но он мне дал телефон Тамары Леонидовны Ланской, сказал, что на нее он может положиться как на самого себя.

— Спасибо за помощь, — прервала ее Ефросинья Викентьевна, подумав, что Таня много себе позволяет. Можно подумать, что не Ефросинья, а Таня жена Аркадия. — Дайте мне, пожалуйста, телефон хирургического отделения.

— О, пожалуйста. Записывайте. Там сейчас Владимир Дмитриевич Медведенко дежурный, — как ни в чем не бывало продолжала источать мед Таня. — Завтра вы можете навестить мужа, — чуть помолчав, она добавила не без ехидства, — если найдете время. Ведь у вас очень ответственная работа.

«У, язва, — в сердцах подумала Ефросинья Викентьевна, — «если найдете время». Можно подумать, что я вальсы танцую, а не преступления расследую. Знала бы она, кукла накрашенная, каково мне с этой мерзкой грязью возиться».

Однако Ефросинья Викентьевна и Таня Шуваева были совершенно несправедливы друг к другу. Вовсе не была бессердечной Ефросинья Викентьевна. И Таня была не куколкой, которая только улыбки расточала и взором завораживала, а такой же работягой, как и Кузьмичева. И работа совсем не сладкая: старшая сестра в неврологическом отделении, куда такие тяжелые больные попадали, что Ефросинья и не представляла себе, а Таня выхаживала их.

И вообще неизвестно, чья работа труднее — Танина или Ефросиньина. Только Таня во всех ситуациях старалась оставаться очаровательной и даже обворожительной, такой, какой Ефросинья даже не помышляла быть, полагая, что при ее профессии это непозволительно.

Поговорив с Медведенко и окончательно уверовав в то, что с Аркадием все благополучно, Ефросинья Викентьевна сняла наконец плащ, туфли, серый костюм, завернулась в махровый халат. Ее познабливало — видимо, от нервного напряжения. Она зажгла в кухне все конфорки, поставила на одну из них чайник и села на табуретку, ожидая, когда он закипит.

Ефросинья Викентьевна все-таки очень устала, поэтому уснула, едва опустив голову на подушку. Однако часа через два внезапно проснулась. Перевернула подушку, улеглась поудобнее, но вскоре поняла, что уснуть не удастся. Она стала думать о краже у Рогожиных, анализировать то немногое, что удалось узнать, но никаких версий из этого не вытанцовывалось, лишь в одной мысли она укрепилась: воры залезли не за деньгами, а за иконами. Иконы уникальные, и денег они стоили немалых…

Утром перед работой Ефросинья Викентьевна побежала к детскому саду. Во-первых, успела соскучиться по Вике, а во-вторых, отдать воспитательнице чистые колготки и рубашку, потому что сын ее был порядочный грязнуля. Одежду ему приходилось менять каждый день.

Подъехало такси. Из него вылезла тетя Тома в своем старомодном пенсне и несколько легкомысленной шляпке, следом вынырнул Вика. Вопреки ожиданию Ефросиньи Викентьевны, одежда на нем была чистой и тщательно отглаженной.

— Ну, каков? — гордо спросила тетя Тома, обняв мальчика за плечи. — И, между прочим, сыт. Голодом, как его родители, я его не морила. Ты сыт, Викентий?

— Ага, — довольно ответил Вика. — Мы ели на завтрак котлеты с красным соусом, помидоры, оладьи и конфеты.

Тетя Тома незаметно толкнула его.

— Какие конфеты? Ты что-то путаешь.

— Я забыл. Конфеты мы ели вчера.

— Тетя Тома, — с упреком сказала Ефросинья Викентьевна. — Ему вредно конфеты. У него диатез. И потом, вы же знаете, он обжора. Ему сколько ни дашь, все слопает, горе, а не ребенок. Ведь сейчас в детском саду он еще раз позавтракает. Нипочем не откажется.

— А что же, выбрасывать, по-твоему? — рассудительно спросил Вика.

— Правильно, — кивнула Тамара Леонидовна. — Дети должны питаться. Питаться! Понятно?

— Он готов питаться двадцать четыре часа в сутки. Вика, если папа узнает, что ты столько ешь…

Но Вика не дал матери договорить.

— Ну, мама! — воскликнул он. — Откуда он узнает, если ты ему не скажешь? А папа больной, его нельзя расстраивать. Это ему вредно, ему покой нужен. — Вика начал философствовать, в этом деле он был большой мастак. Ефросинья Викентьевна никак не могла понять, откуда у него такие способности к демагогическим рассуждениям.

— Хватит! — прикрикнула она на сына. — Шагом марш в группу. Некогда тут с тобой разговоры разговаривать. Иди, иди, — она легонько подтолкнула его в спину.

— До свидания, мой мальчик, — быстро сказала тетя Тома. Вика умел делать вид хорошо воспитанного мальчика, когда хотел нравиться. Он быстренько встал по стоечке «смирно», чуть склонил голову и, как показалось Ефросинье Викентьевне, даже шаркнул ножкой.

— О, господи, — пробормотала она. — Вот прохиндей!

А Вика уже вприпрыжку мчался по дорожке.

— Такси меня ждет. Могу подбросить, — сказала Тамара Леонидовна.

— Вы сейчас куда?

— В институт. У меня лекция.

— Мне в следственный изолятор, это не совсем по пути.

— У меня еще есть время, — сказала Тамара Леонидовна.

Они сели в такси. Тетя Тома впереди, Ефросинья Викентьевна сзади.

— Как Аркадий? — спросила тетя Тома.

— Вчера говорила с врачом. Все вроде бы идет нормально. А на меня, как назло, новое дело свалилось.

— Я могу забрать Викентия и сегодня.

— Ох, как вы меня выручите! А я часиков в восемь к вам за ним заскочу.

— Это лишнее. Ребенок не кукла, нечего его таскать с места на место. Ночует у меня.

— Спасибо, тетя Тома, — сердечно сказала Ефросинья, — тут вот чистое бельишко для него. Поместится к вам в сумку?

— В мою сумку что хочешь поместится. А за Вику не беспокойся.

— Я без Аркадия как без рук, — пожаловалась Ефросинья Викентьевна. — Так некстати все…

— А когда болезни бывают кстати? — задумчиво проговорила тетя Тома. — Всегда так: что имеем, не храним, потерявши — плачем.

— Это о чем вы? — встревожилась Ефросинья.

— О том, что вы — современные — очень легкомысленные.

Ефросинья Викентьевна оскорбилась:

— Это я-то легкомысленная?

— А чем ты лучше других? — отпарировала тетя Тома. — Зачем, например, ты сейчас в детский сад примчалась? Лучше бы к Аркадию в больницу съездила. Морсу ему отвезла, клюквенного…

— Где же я ночью возьму клюквенный морс?

— Не знаю… А то эта Таня, того и гляди, мужа уведет.

…— Так, что дало Внуково? — спросила Кузьмичева Валентина Петрова. Она сидела за столом и кипятильником согревала в поллитровой банке воду. — Кофе будешь?

— Не откажусь. — Валентин уселся на стул у окна. — Можно я закурю?

— Кури.

— Ну так, значит. Родственники невестки Рогожиных, которые живут во Внуково, носят фамилию Кургановых. Тетка — кассирша в аэропорте, а дядюшка — диспетчер. Вполне приличные люди и отношения к краже иметь не могут. А вот их сынок…

— Что сынок?

— Пьянчуга. Работает в котельной. Сменами. От души кофе сделала. Как полынь. Сахарку-то нет?

— Я ж не пью с сахаром.

В дверь постучали.

— Войдите, — крикнула Кузьмичева.

Вошла Тоня Рогожина, по мужу Одоевская, Антонина Витальевна Одоевская. Она была очень похожа на свою мать — то же сухое лицо, светлые, словно невесомые, волосы, темные глаза. Вот только самодовольства, которое просто источала Тоня Одоевская, не было в облике Ольги Игнатьевны. «Какая противная, — подумала Кузьмичева, но тут же постаралась избавиться от неприязненного чувства к Тоне. — Без гнева и пристрастия, без гнева и пристрастия», — повторяла она про себя латинскую поговорку.

— Здравствуйте, — громко сказала Тоня. — Вы просили меня прийти. Я — Одоевская.

— Да, да. Здравствуйте. Садитесь, пожалуйста.

Валентин поднялся со стула.

— Я пошел.

Ефросинья Викентьевна кивнула ему и обернулась к Тоне.

— Так садитесь же.

— Благодарю, — церемонно ответила Тоня, села и украдкой с любопытством огляделась. Она впервые находилась в кабинете следователя и была несколько удивлена, так как он представлялся ей чем-то вроде тюремной камеры. А комната была чистая, светлая, полированная мебель, занавески на окнах. Лишь огромный сейф в углу напоминал о казенном назначении этого помещения.

— Я хотела бы задать вам несколько вопросов, — сказала Кузьмичева. — В связи с ограблением квартиры ваших родителей. Установлено, что воры открыли дверь ключом.

— Их было несколько? — спросила Тоня.

— Кого?

— Воров.

— Почему вы так решили?

— Вы сказали «воры».

— Это чисто условно. Мы пока не знаем, сколько их было. Ваша мать сказала, что у вас тоже есть ключ от ее квартиры.

На лице Тони появилось возмущенное выражение. Она хотела что-то сказать, но Ефросинья Викентьевна быстро опередила ее.

— Я, конечно, не имею в виду, что наличие у вас ключей говорит о том, что вы причастны к краже.

— Мы с мужем… — высокомерно начала Тоня.

Ефросинья Викентьевна приподняла ладонь, как бы останавливая ее.

— Дослушайте меня, пожалуйста. Я хотела бы знать, не было ли случая, когда вы теряли этот ключ или просто его держал в руках кто-то посторонний.