— Вы сказали об этом мужу?

— В том-то и дело, что нет. Мы как раз поссорились. Я думала, Виталий Витальевич, это отец Антона, вернется из экспедиции, я все расскажу ему, он сделает дубль. Он ко мне хорошо относится.

— Где же вы его потеряли?

— Не знаю. Мне кажется, что, когда я входила в метро и вынимала из кармана пятак, он лежал там. А может, и ошиблась.

— Если вы были в ссоре с мужем, то почему же свекрови не сказали?

— Я знаю, что я виновата. Но я не могла. Она меня терпеть не может. И она и сестра Антона. Они ждут не дождутся, когда мы разведемся.

— Почему?

— Да, в общем-то, они правы. — Ирина закурила новую сигарету. — Я неудачница. Я старше его. Ребенка не родила. Почти ничего не зарабатываю.

— Почему?

— Кропаю стихи. — Ирина горько вздохнула. — Думала, у меня есть талант. А на поверку — бездарь. Перебивалась литконсультациями. А это сорок — пятьдесят рублей. На хлеб и сигареты.

Только сейчас Кузьмичева увидела, что Ирина курит самые дешевые сигареты. То, что рассказывала Ирина, не имело пока к делу ни малейшего отношения, но ей, вероятно, надо было выговориться. И Ефросинья Викентьевна терпеливо слушала.

— Живем в основном на зарплату Антона. А она не так уж велика — сто восемьдесят. Он редактор в техническом издательстве. Еще я иногда вяжу, если кто-нибудь закажет. Я хорошо вяжу. Но это редкий заработок. Антон раньше верил в меня. А теперь, по-моему, не верит уже. Но сейчас я нашла место, на днях начну работать.

— Где же? — спросила Ефросинья Викентьевна.

— Уборщицей, — с вызовом сказала Ирина. — В редакцию куда-нибудь мне не удалось устроиться. — Ирина снова тяжело вздохнула, а потом вдруг спросила удивленно: — Господи, зачем я все это вам рассказываю?.. Но у вас какие-то удивительные… какие-то родные глаза.

Тут уж Ефросинья Викентьевна смутилась и даже чуть покраснела. О том, что у нее «родные глаза», даже муж Аркадий никогда не говорил.

— Извините меня, пожалуйста, — сказала Ирина. — Вернемся к делу. Видимо, воры нашли потерянный мною ключ и воспользовались им.

— Когда вы потеряли ключ, не можете вспомнить поточнее?

— В мае… Виталий Витальевич только что уехал в экспедицию.

— Дома вы не могли его обронить?

— У нас так мало вещей… Но я все перебрала, буквально все, по гвоздику.

— А кто у вас бывал дома в это время?

Ирина задумалась.

— Да никто, по-моему, не был… Кажется, только двоюродный брат.

— Как его зовут?

— Николай Николаевич Юрганов.

— Один или с кем-нибудь?

— Один. Ему я как раз рассказала, что потеряла ключ.

— А он знал, что у Рогожиных есть ценные иконы?

— Да, — несколько удивленно проговорила Ирина. — Я рассказывала ему. Это ведь действительно прекрасные иконы. Когда они найдутся, вы увидите, что это за чудо. А Коля интересуется живописью. Он когда-то в художественном училище учился.

— А друзья художники у него есть?

— Нет. Прежние по училищу выбились в люди, что у них может быть общего с простым истопником?.. Коле скоро сорок, ему уже не встать на ноги.

— Он пьет?

— Увы…

Ирина ушла, а Ефросинья Викентьевна, подперев ладонью щеку, стала размышлять о том, что рассказала Ирина. Конечно, вполне возможно, что Ирина обронила ключ в квартире, а Юрганов его подобрал. Но почему он не вернул его сестре, ведь он знал, что потерянный ключ может повлечь для нее неприятности. Допустим, рассуждала Кузьмичева, что он был выпивши и решил сходить к Рогожиной (зная, что днем она на работе) посмотреть иконы. Возможно? Не очень вероятно, но все бывает. Потом ключ возвращать было неудобно, Ирина могла обидеться. Может, спьяну рассказал кому-то об иконах и ключе. Могло быть? Могло.

«Шаткая вообще-то версия», — решила Кузьмичева. Но другой пока не было. Она сняла трубку, набрала номер Королева.

— Можно я зайду к вам, Петр Антонович? — спросила она.

— Давай.

Королев из графина поливал фикус. У него замечательный фикус стоял в кабинете. Может быть, на всю Москву один такой был — под потолок и листья точно из лакированной кожи. В незапамятные времена он неизвестно как попал к Королеву в кабинет, и тот полюбил деревце, которое люди, когда-то признав за символ мещанства, повыкидывали из своих квартир. А Королев свой фикус холил и лелеял. И это было объектом бесчисленных анекдотов и острот его сослуживцев.

— Рогожина была у домработницы, ключ на месте, — сообщила Кузьмичева.

— Рад это слышать, — пробурчал Петр Антонович и тряпочкой стал протирать листья фикуса.

— Сейчас у меня была невестка Рогожиной. Оказывается, ключ, который был у сына Рогожиных, она потеряла.

— Она сама пришла?

Кузьмичева кивнула.

— А почему он это скрыл?

— А он не знает. Она ему не говорила, что потеряла.

— Так… — Королев прекратил свои занятия с фикусом, положил тряпку на подоконник и сел за письменный стол.

— И где же она его потеряла?

— Не знает… Помнит только, что это было в мае.

— А на дворе сентябрь… Странно?

— Странно, — пожала плечами Кузьмичева.

— А почему мы до сих пор ничего не знаем об этом брате?

— Не тыкайте меня, как щенка, — высокомерно сказала Ефросинья Викентьевна. — Юргановым занимается Петров.

— Тоже мне щенок! — засмеялся Королев. — Тявкаешь-то как волкодав. Вообще-то, Викентьевна, это правильно, что ключ ищешь, но ты пошукала, как там, у коллекционеров, об иконе четырнадцатого века нет разговоров?

— Там глухо, Петр Антонович.

— На таможни сообщили, чтоб повнимательней были?

— Чего это вы меня сегодня все учите? Конечно, сообщили.

Валентину Петрову повезло; Когда он пришел в котельную, дежурным истопником был как раз Николай Юрганов. Длинный, худой, с землистым лицом, он выглядел много старше своих сорока лет. Кузьмичева с Петровым заранее придумали предлог для знакомства. Месяца два назад из котельной уволился истопник Карлушин Сергей Васильевич. Валентин должен был выдать себя за его приятеля.

Юрганов сидел в очень чистенькой дежурке и ел арбуз. На стенах висели рисунки: натюрморты, пейзажи.

— Привет, — сказал Валентин, снимая с головы кепку. — Приятного аппетита. Мне б Сережу Карлушина повидать.

Юрганов обтер губы тыльной стороной кисти.

— А он уволился.

— Вот те на… — Валентин изобразил на лице огорчение. — И где же он теперь?

— Мать у него в Серпухове померла, дом ему в наследство оставила. Он и перебрался туда.

Петров с завистью посмотрел на арбуз.

— Не угостишь? Пить очень хочется.

— Чего ж не угостить. Бери нож да отрезай.

Валентин сел напротив на табуретку, взял в руки нож:

— Вот спасибо… А я и не знал, что Серега уволился. Надо же — померла матушка… Адрес-то он оставил?

— Записывал где-то, — равнодушно ответил Юрганов, — надо поискать.

— Нетяжелая тут работенка, — заметил Валентин, оглядываясь. — А как платят?

— По работе и платят, — усмехнулся Юрганов. — Сереге квартиру обещали. Вот он и вкалывал тут.

— А ты?

Юрганов пожал плечами.

— У меня квартира есть. Удобно, что работа сменная.

— Тебя как звать-то?

— Николай.

— А меня Валентином. Будем знакомы.

— А ты с Серегой служил в армии, что ли?

— Нет…

— Хороший парень Серега. Жалко, что ушел…

— Очень хороший. А мать у него верующая была, — сказал Валентин. — У нее такие иконы были! Художники приезжали смотреть. Он тебе рассказывал?

— Нет, не заходил как-то разговор. Вот с женой его мать-покойница не ладила, — рассказывал. Потому и уехал он из Серпухова да за квартиру тут работал…

Они еще поговорили о том о сем, потом Валентин как бы ненароком взглянул на часы.

— Батюшки, опаздываю… Ладно, Николай, пока.

Аркадий сообщил, что, судя по всему, завтра его выпишут из больницы, и Ефросинья Викентьевна так спланировала свой день, чтоб на часик уйти пораньше, купить продукты, забежать за Викой в сад и сварить наконец обед. Все эти дни она не готовила. Сын прочно обосновался у Тамары Леонидовны, которая категорически заявила, что, пока Аркадий в больнице, мальчиком будет заниматься она. Самой же Ефросинье Викентьевне вполне достаточно было чашки чая с куском хлеба.

Она уже сняла с вешалки плащ, как раздался телефонный звонок. Кузьмичева на мгновение замерла с плащом в руках, потом обреченно сняла трубку.

— Капитан Кузьмичева, — сказала она.

— Товарищ капитан, — услышала она голос, — тут человек пришел. Хочет поговорить с вами. Пропустить?

— По какому делу?

— Говорит, по государственному. В общем, по поводу квартирной кражи.

— Пропустите, — вздохнув, сказала Кузьмичева. Повесила плащ на вешалку и села за стол. Она расстроилась: конечно, ни о каких магазинах теперь и речи быть не может. Дай бог успеть за Викой в сад.

Как ни стремилась Ефросинья Викентьевна к порядку, в ее личных делах постоянно образовывались сбои. И вовсе не зря красивая медсестра Таня так ехидно сказала ей тогда: «Вы можете навестить мужа, если, конечно, найдете время». Время! А что делать, если события развиваются помимо ее воли, захлестывают и все благие пожелания летят в тартарары.

Невеселые ее раздумья прервал стук в дверь.

— Войдите, — проговорила Кузьмичева.

В кабинет, опираясь на палку, вошел пышноусый старик в темном костюме, украшенном рядом орденских планок.

Ефросинья Викентьевна поднялась ему навстречу.

— Здравствуйте, — сказал посетитель неожиданным для его плотной, могучей фигуры жидким тенорком. — Вы будете товарищ Кузьмичева?

Она кивнула.

— Позвольте представиться, — продолжал старик, — Гнедков Борис Иванович, пенсионер и по совместительству сторож в троллейбусном парке. — И засмеялся.

Ефросинье Викентьевне он почему-то сразу понравился.

— Садитесь, Борис Иванович. Меня зовут Ефросинья Викентьевна. Будем знакомы.

— Ишь, имя-то у вас какое старинное. Теперь так не называют…

— А у нас в семье издавна принято называть детей именами бабушек и дедушек.

— Мою матушку покойную тоже звали Ефросинья.

— Что вас привело к нам? — спросила Кузьмичева, дождавшись, пока Гнедков кончил усаживаться.

— Тут вот какое дело, — сказал старик, расправляя свои снежно-белые усы. — Может, и пустое. А может, и нет. Вы уж сами разберетесь. Но я все-таки решил кое-чем с вами поделиться. Слыхал я, кража квартирная тут произошла. Так? Или болтают?