УРОКИ ЛЮБВИ

Город изнывал от жары, необычной для середины сентября. Несмотря на поздний час, в накалившемся за день троллейбусе было душно. У Ефросиньи Викентьевны разболелась голова, и последние две остановки она решила пройти пешком. Тускло освещенные улицы пустынны и неуютны. Из сквера, мимо которого она проходила, раздавалось нестройное пение, бренчали гитары.

«Пьяные», — подумала Ефросинья Викентьевна, ускорила шаг и тут же устыдилась своей трусости. Хотя знала, что одной ей с компанией не сладить, если те вдруг надумают к ней приставать. Затуманенный мозг и безлюдность улицы придают им смелость, а точнее, веру в безнаказанность.

Ефросинья Викентьевна вспомнила вдруг случай, происшедший с ее первой наставницей, полковником Мариной Ивановной Бугриной. Маленькая, хрупкая, она была похожа на знаменитую когда-то артистку Янину Жеймо. Однако, несмотря на ее ангельский вид, перед ней трепетали самые отпетые бандиты. А вот ходить поздно вечером по улицам Марина Ивановна боялась. Однажды, когда она возвращалась домой, ее стали преследовать два показавшиеся ей подозрительными типа. Заметив это, она остановилась и притворилась, что захлебывается от кашля.

Утром смеясь она рассказывала сослуживцам:

— Стою и кашляю. Кашляю и кашляю, аж посинела. Думаю, может, примут за чахоточную. Побоятся заразиться. И в самом деле, остановились, потоптались и повернули назад. А я еще минут пять кашляла.

Ефросинья Викентьевна тогда очень удивилась: начальник следственного отдела и трусиха. В те годы она была очень юна, и работа следователя в ее представлении была окутана романтической дымкой. Но именно тогда она стала вырабатывать в себе характер, который, с ее точки зрения, должен быть у следователя.

Выйдя из лифта, Ефросинья Викентьевна открыла ключом дверь своей квартиры, — в ней темно и тихо. Муж и сын уже спали. Ефросинья Викентьевна туфли сняла в передней и босиком, стараясь ступать бесшумно, прошла в кухню, прикрыла за собой дверь, включила свет.

Вымытая посуда лежала на сушке. Убрать ее Аркадий забыл или заленился. Ефросинья Викентьевна, недовольно покачав головой, поставила тарелки и чашки в шкаф. Она терпеть не могла беспорядок.

На столе стоял термос, возле него записка, накорябанная неразборчивым почерком Аркадия. «Чай горячий, крепкий, сладкий. Целую». Ефросинья Викентьевна улыбнулась. Ей приятна была забота мужа, довольно редкая в те дни, когда она поздно возвращалась с работы. Чаще он злился, хотя тщательно скрывал это от жены. Для Аркадия понятие «семья» значило не только наличие любимой жены и ребенка, но и определенный уклад жизни: вовремя приходить домой с работы, вместе ужинать, вообще всегда быть вместе: на прогулке, в гостях, на отдыхе. Но получалось это, увы, довольно редко.

Ефросинья Викентьевна налила в чашку чай, отхлебнула. Действительно, крепкий, горячий, сладкий. Она пила, поглядывала на записку мужа и думала: почему у врачей такой неразборчивый почерк? Аркадий объясняет это тем, что врачам приходится много и быстро писать, вот почерк и портится. Но Ефросинье Викентьевне это объяснение казалось неубедительным. Ей тоже приходилось много и быстро писать, может быть, даже больше. Но почерк у нее четкий, ведь кому нужны протоколы, которые читаются с трудом.

Ефросинья Викентьевна допила чай, подумала и налила себе еще чашку. Головная боль почти прошла, но напряжение трудного дня не покидало ее, и она чувствовала, что скоро уснуть не удастся. Помимо ее желания, мысли Ефросиньи Викентьевны все время возвращались к лежавшей на пыльном асфальте мертвой девушке. Убийства, с которыми ей приходилось сталкиваться в следственной практике, всегда выбивали ее из колеи. К счастью, случались они не часто. Однако ни разу еще жертвой не было такое юное существо. На вид девушке было лет восемнадцать — двадцать. Ее, видимо, сильно толкнули, она упала и ударилась головой о кусок рельса, непонятно как попавшего в эту подворотню. Убийство могло быть неумышленным, но какое это имело теперь значение для убитой?

— Время работает против нас, — сказал Кузьмичевой следователь прокуратуры Артем Серов, когда они закончили осмотр места происшествия.

Время действительно работало не на них. Следствие сразу застряло на мертвой точке, так как документов при девушке не оказалось, лишь смятый рубль да несколько мелких монет в кармашке модных брюк…

Скрипнула дверь, Ефросинья Викентьевна быстро обернулась. На пороге — Аркадий, босиком и в трусах.

— Полуночница, — начал было он шутливо, но, взглянув на лицо Ефросиньи Викентьевны, осекся. — Что с тобой?

Ефросинья Викентьевна только криво улыбнулась.

— Устала. — Немного помолчав, добавила: — Девушку убили. Совсем молоденькую.

Аркадий сел рядом, положил ладонь ей на руку.

— Не надо. Дать что-нибудь успокоительное?

Ефросинья Викентьевна немного подумала (по возможности она избегала лекарства), потом сказала:

— Пожалуй, дай. Что-то очень уж мне скверно.

Аркадий выдвинул ящик стола, пошарил там и протянул жене таблетку.

— Горячим не запивай. Я тебе сейчас холодной воды налью.

Ефросинья Викентьевна проглотила таблетку и вдруг попросила:

— Дай мне сигарету.

— Сигарету? — удивился Аркадий. — Не выдумывай. Ты не умеешь курить, только раскашляешься и разбудишь Вику. Слушай, Ефросиньюшка, не распускай нервы. Ведь не первый год работаешь, пора привыкнуть.

— К этому нельзя привыкнуть, — печально ответила Ефросинья Викентьевна.

— Другие же привыкают…

— Никто не привыкает… Знаешь, у нее какое-то очень чистое и нежное лицо. Ей бы жить да жить, быть счастливой, рожать детей.

— Убийцу нашли?

Ефросинья Викентьевна покачала головой.

— Мы даже не знаем пока, кто она…

Оба надолго замолчали. Потом Аркадий поднялся со стула.

— Иди ложись. Я дал снотворное, сейчас ты заснешь.

Утром они, как обычно, быстро собирались на работу. Ефросинья Викентьевна кормила Аркадия и сына завтраком и попутно воспитывала Вику.

Викентий третью неделю ходил в первый класс и поэтому очень важничал. Он и так-то был нетороплив, Ефросинье Викентьевне приходилось постоянно подгонять его, а теперь он сделался вовсе невыносимо медлительным. Укладывая в ранец учебники и тетради, он каждую внимательно оглядывал со всех сторон и даже поглаживал, потом дотошно проверял содержимое пенала. Ефросинья Викентьевна наконец не выдержала.

— Ты соберешься когда-нибудь, Вика?

— Соберусь, — ответствовал Викентий.

— У него есть еще семнадцать минут, — сообщил Аркадий, взглянув на часы.

— Какое счастье, что школа рядом, — сказала Ефросинья Викентьевна.

— Счастье! — фыркнул Вика. — Все дети как дети! Ездят на троллейбусе в английскую школу. А ты, чтоб я не ездил, сунула меня в первую попавшую.

— В первую попавшуюся! — возмутилась Ефросинья Викентьевна. — Лучшая школа в районе. И прямо во дворе.

— Ты готов, наконец? — спросил Аркадий. Вика молча кивнул и потянулся за лежавшим на столе яблоком. — Яблоко съешь, когда придешь из школы. Раз готов — топай! А то в самом деле опоздаешь. — Он открыл дверь и выпустил Вику на лестничную клетку. — Не вздумай ехать на лифте! Ножками по лестнице. Хоть какая-то зарядка.

Проблема образования юного Викентия все лето обсуждалась в семье Кузьмичевых. Сам Вика ратовал за английскую школу, которая находилась в трех кварталах от дома. В сущности, он слабо разбирался в преимуществах специализированных учебных заведений. Но почти всех его подружек и приятелей по детскому саду родители отдавали в английские, французские и другие школы. И поэтому ему, естественно, хотелось туда, куда шли остальные ребята. Ефросинья Викентьевна полагала, что изучение иностранного языка не должно быть фетишем, главное, чтоб в школе были хорошие учителя и находилась она близко от дома.

Кроме того, Ефросинья Викентьевна не была уверена в том, что у ее сына есть способности к изучению иностранных языков. А она немало навидалась случаев, когда детей, не справившихся с нагрузкой специализированных школ, отчисляли в обычные, и у многих из них возникал комплекс неполноценности.

А у Аркадия твердой позиции по поводу того, где обучаться Вике, не было. Он поддерживал то жену, то сына, проявляя, с точки зрения Ефросиньи Викентьевны, свойственное ему подчас легкомыслие. В результате сын Вика поступил в обычную среднюю школу.

— Должен тебе сообщить, дорогая моя Ефросинья Викентьевна, — сказал Аркадий, проводив мальчика, — Вика последние два дня проявляет опасную самостоятельность.

— То есть? — спросила Ефросинья Викентьевна, закручивая крышку термоса, куда она только что налила для Вики суп.

— Ты совершенно напрасно возишься с термосом.

— Я не понимаю тебя, — раздраженно заметила Ефросинья Викентьевна. — Объясни толком.

— Вика решил, что он уже вполне самостоятельный человек. И по секрету мне рассказал, что суп из термоса он переливает в кастрюлю, зажигает газ и разогревает его.

— Он же и так горячий!

— Я ж тебе говорю, он решил, что раз ходит в школу, значит, стал взрослым.

— Он подожжет дом, — обреченно проговорила Ефросинья Викентьевна. — Что же делать?

— Перекрыть газ ключом. Спрятать ключ и спички. Только вот куда? Ты сыщик! Придумай, куда спрятать, чтоб этот прохиндей не нашел его.

Ефросинья Викентьевна растерянно оглядывала кухню. Куда? Вот искать — это она умела. А прятать ей как-то не приходилось.

— В банку с крупой, — наконец решила она и засмеялась. — Подпольные миллионеры таким образом прячут драгоценности…

…Рабочий день капитана Кузьмичевой и лейтенанта Петрова начался в кабинете их начальника, полковника Королева.

— Значит, загадочное убийство? — спросил Королев, постукивая по столу незажженной трубкой. Три дня назад он бросил курить.