— Ну вот тебе и объяснение. Наверное, занимается частной практикой.

Ефросинья Викентьевна озадаченно посмотрела на нее.

— Да? Ну что ж, возможно. — И, откусив кусок сушки, вздохнула и заметила с завистью: — Как просто у тебя все решается.

— А ты любишь усложнять! И вообще твоя профессия сделала тебя слишком подозрительной.

— Ты не права. Просто я люблю, чтоб все было понятно. Когда я чего-то не понимаю, мне трудно… А сейчас я очень многого не понимаю в этом деле… — Помолчав, она добавила: — И не знаю.

У секретарши Ивана Ивановича Постникова, заместителя председателя горисполкома, была манера говорить медленно, растягивая слова. Как Постников ни бился, но переучить Варю ему так и не удалось. Зато во всем остальном она была, можно сказать, идеальна: деловита, аккуратна, — отличная помощница.

Директор гастронома Полькин влетел в приемную, запыхавшись и не поздоровавшись, спросил:

— У себя?

— За-анят, — медленно ответила Варя.

— Доложи.

— Па-авел Николаевич, вы почему та-акой невежливый?

— Немедленно доложи, — прошипел Полькин.

Варя смерила его надменным взглядом и углубилась в чтение бумаг.

Полькин шагнул к двери, рванул ее на себя и исчез в кабинете. Варя покачала головой: белены, что ли, объелся — как ненормальный ведет себя.

Постников не был так уж сильно занят — это Варя знала. Но она дала ему на подпись письма и не хотела, чтобы в течение ближайшего часа его что-либо отвлекало. После смерти Маши она, наоборот, старалась не давать ему ни минуты покоя, чтобы отвлечь его от горестных дум. Иногда она даже пропускала к нему тех посетителей, которых в другое время и не пустила бы. А Полькина она вообще терпеть не могла: наглый, самоуверенный. Он встречался с ее подружкой Натой, которая была в него влюблена и надеялась, что он разведется с женой и женится на ней. «Ни черта он не женится, — говорила Варя подружке, — у него таких Нат — пруд пруди». Но Ната не верила ей и была права в том, что в данный конкретный момент у Полькина не было других любовниц. Другое дело, что женщины быстро надоедали ему и примерно каждые полгода он заводил новую.

Постников удивленно поглядел на ворвавшегося к нему без доклада Полькина.

— А что, Вари нет? — спросил он недовольно. Конечно, они с Полькиным были не то что приятели, но на «ты», оказывали друг другу кое-какие услуги и, случалось, сиживали за одним пиршественным столом. Однако все это не давало права врываться в кабинет без доклада.

— Куда она денется, твоя Варя! — сказал Полькин, сел в кресло, достал платок, вытер вспотевший лоб. — У меня в магазине только что была ревизия.

— Ну и что?

— Почему ты не предупредил меня?

— Я не знал, — сердито заметил Постников и подумал, что Полькин положительно теряет чувство меры. — Что-нибудь не в порядке?

— Плохо все… Сам Окладников приперся.

Тихон Федорович Окладников, въедливый старик, был грозой торговых работников. Его боялись как огня, он обладал способностью раскапывать такое, что, казалось, скрыто самым надежнейшим образом. Окладников давно вышел на пенсию, но на общественных началах иногда помогал работникам ОБХСС проводить ревизии.

— Ладно, — устало сказал Постников. — Не суетись. Разберемся. Что он обнаружил?

— Две тонны кур второго сорта.

— Ну и что?

— Продавали их по цене первого сорта.

— Как же это получилось?

— А черт его знает! Показалось, что в накладной написано «первый». А эта ошибка на две тысячи тянет. — Полькин был непохож на себя. Обычно элегантный, в ослепительно белой рубашке, гладко, на пробор причесанный, сейчас он был встрепан, как-то помят, губы дрожали.

Постников удивленно смотрел на него:

— Ну что ты так нервничаешь? Разберемся. Ты же не нарочно.

Когда Полькин, ничуть не успокоенный, ушел, Постников позвонил начальнику ОБХСС, чтобы выяснить, насколько велики неприятности, грозящие директору гастронома, и узнал, что проверка ведется по поручению из Москвы. Это удивило его. Какая может быть связь между Полькиным и Москвой?

Когда Полькина вызвали в отдел борьбы с хищениями социалистической собственности, он пришел туда уже не в таком растрепанном состоянии, в каком явился к Постникову. Во-первых, он подготовился к защите, а во-вторых, сильно надеялся, что Постников не оставит его в беде.

Майор Ведерников, полный, какой-то округлый, с добродушным лицом, показался Полькину эдаким недотепой, и он несколько приободрился. Ошибку с курами он объяснил тем, что забыл очки и не разобрался, что написано в накладной.

— А вы часто получаете первый сорт? — спросил Ведерников, копаясь на столе в поисках какой-то бумажки.

— Иногда.

— И все же? — Он наконец нашел нужный листок, повертел так и эдак, положил на стол.

— По-разному бывает.

— Это не ответ. У меня вот есть данные, что вы вообще никогда не получаете кур первого сорта, как, впрочем, и другую птицу.

— Вас ввели в заблуждение.

— Ничуть! Совершенно верные данные. Вот копии накладных. Извольте ознакомиться. Считайте: раз, два… семь… десять… пятнадцать… Больше ста накладных, и это только за нынешний год. За что вас так наказывают? Куры-то дешевые, с ними план трудно выполнить.

— Что дают, то и берем.

— А план все-таки выполняете? Не так ли?

— Стараемся. За план строго спрашивают.

Ведерников пошмыгал носом, опять что-то поискал на столе.

— Так-так… И все же как получилось, что второй сорт по цене первого продавали?

— Я же объяснил вам — ошибся…

— А почему деньги не через кассу получали, а прямо продавец брал? Не положено ведь, раз кассы исправны и кассиры на месте?

— Я специально так распорядился. Чтоб покупатели два раза в очереди не стояли. В магазине жарко и душно. А продавцы у нас опытные.

— Ясненько… Теперь все ясненько. А не объясните ли вы мне такую штуку. Накладные почти все на второй сорт, а покупатели утверждают, что в вашем магазине птица бывает только первого сорта.

— Но это неправда! То, что кто-то зашел в магазин, когда продавались куры первого сорта, вовсе не значит, что в другое время не было второго!

— Дом, где помещается ваш гастроном, большой, его жильцы каждый день в нем покупки делают. Но они утверждают, что никому не доводилось видеть на прилавках кур, уток, индеек второго сорта.

Полькин пожал плечами.

— Не могу знать, почему это они не видели. — Спина у Полькина давно взмокла. Ему хотелось распустить галстук и расстегнуть ворот рубахи.

— И последний вопрос. — Ведерников добродушно поглядел на Полькина, помаргивая светлыми ресничками. — Допустим, вы ошиблись, плохо разглядели, что написано в накладной. Но почему тогда на некоторых тушках кур оказалось клеймо, где сказано, что это первый сорт?

— Понятия не имею. Может быть, на складе спутали…

— Не могут на складе спутать. И это вы не хуже моего знаете. Первый и второй сорт держат в разных помещениях.

— Не знаю, как это получилось. — Полькин изо всех сил старался держаться спокойно. В торговле он работал много лет, имел большой опыт и понимал, что дела его обстоят неважно. «Не знаю» — не очень убедительный аргумент против документа.

— Придется взять с вас подписку о невыезде, — сообщил Ведерников. — Будем разбираться.

Полькин взял ручку, расписался, подумав, что клетка захлопывается.

Он вышел на залитую солнцем улицу, заполненную разноцветной шумной толпой отдыхающих, сел в накалившиеся на солнце «Жигули», открыл окно. Руки у него тряслись, он никак не мог включить зажигание, ему ужасно захотелось напиться. Но делать этого было нельзя. Надо было ехать на работу, делать вид, что все идет нормально. «Нет, — думал Полькин, — не может быть, чтоб я не выпутался. Выпутаюсь. Трусы погибают первыми». Эту фразу он где-то вычитал, и она ему крепко запомнилась. Однако снять стресс ему, как он полагал, было необходимо. И, зайдя в свой кабинет, он позвонил Нате.

— После работы приеду, — сказал он.

— Я буду ждать, — проворковала в ответ Ната.

Полькин собирался быть у нее через два дня, и то, что он пообещал приехать сегодня, Ната восприняла как факт положительный в их отношениях. «Значит, соскучился», — радостно подумала она.

Конечно, Полькин не собирался рассказывать Нате о своих неприятностях. По ее понятиям, он занимал большую должность, и она смотрела на него снизу вверх, хотя они были примерно одного роста. Ей и в голову не приходило, что на свою зарплату он никак не мог приобрести «Жигули», покупать дорогие костюмы, а шампанское и коньяк завозить к ней домой сразу ящиками. Все это складывалось из копеек, на которые обсчитывали, обманывали в руководимом им гастрономе покупателей. И, кстати, ее копейки и грошики тоже были в его «Жигулях», костюмах и, может быть, во французских духах, которые он часто дарил Нате.

Когда Полькин приехал вечером к Нате, он увидел накрытый белой скатертью стол, украшенный цветами. Стояли хрустальные бокалы, бутылки с красивыми наклейками, вазы с фруктами. Не снимая пиджака, он присел на стул, налил полный фужер коньяку и залпом выпил.

— Ты что? — испуганно спросила Ната.

— Ничего, — он слегка улыбнулся, чувствуя, как спадает напряжение. — Ничего, Натка, прорастем.

Он притянул ее к себе, посадил на колени.

Жена Постникова после гибели дочери не могла находиться в доме, где все напоминало о Маше. Вернувшись из Москвы с похорон, она через несколько дней уехала на Украину к родителям. Постников остался один, и, пожалуй, так оказалось даже лучше. Слышать рыдания жены было невыносимо. Хотя Постников видел дочь мертвой, ему все время казалось, что произошла какая-то ошибка, вот откроется дверь и войдет Маша, улыбаясь своей чуть застенчивой, прелестной улыбкой. Порой ему казалось, что он слышит ее голос…

Возвращаясь домой в пустую квартиру, он часами сидел за письменным столом и смотрел на стоявший там портрет дочери.

Постников не помнил родителей, они погибли в войну, когда он был совсем маленьким. Вырос он в детском доме, знал нужду, одиночество и поэтому стремился сделать все, чтоб девочки не касались ни лишения, ни обиды. Она, Маша, была, пожалуй, главным смыслом его жизни. Конечно, он любил жену, с увлечением работал, ему нравилось дело, которым он занимался. Но когда он думал о будущем, мечтал о чем-то, основное место в его мыслях занимала все-таки дочь.