Марк закрыл рукой глаза.

– Не знаю! Я буквально схожу с ума. Как я поступлю? Совершать новое преступление, чтобы отомстить за первое? Нет уж, спасибо, я не настолько обожал своего дядю, что бы пойти на это… Но все равно мы должны знать! Мы не можем жить рядом с убийцей, Тед. И потом, дядя Майлз скончался не сразу. Он долго страдал, и кто-то упивался его мучениями. Кто-то в течение дней, может быть недель, травил его мышьяком, и невозможно ничего доказать, по тому что симптомы отравления схожи с признаками гастроэнтерита, которым он действительно болел. Перед тем как дядя почувствовал себя настолько плохо, что мы решили нанять для него сиделку, он попросил нас поднимать ему пищу на подносе к себе наверх, но он не терпел, чтобы даже Маргарет, наша служанка, входила в его комнату. Дядя Майлз попросил ставить поднос на маленький столик у дверей в его комнату, сказав, что сам будет забирать его тогда, когда сочтет нужным! Поднос иногда оставался у двери довольно долгое время. И значит, любой из домашних или даже из гостей мог развлекаться тем, что посыпал его еду мышьяком, но… – Марк сам того не замечая, возвысил голос, – но в ночь, когда он умер, все было совершенно иначе, и я хочу знать все до конца, пусть даже окажется, что мой дядя был убит моей собственной женой!

Стивенс, собиравшийся взять коробку сигар, замер с протянутой рукой. Люси! Перед его глазами возникла жена Марка с приветливым лицом, янтарными волосами, с ее обычной веселостью… Люси! Невероятно!

– Я понимаю, о чем ты думаешь, – заметил Марк, сверкая глазами. – Тебе мои слова кажутся дикими, не так ли? Я знаю это. Тем более что в ту ночь Люси была со мной на костюмированном балу в Сент-Дэвиде. Но есть также и некоторые другие свидетельства, которые необходимо опровергнуть, чтобы доказать ее невиновность. Не пожелал бы тебе оказаться когда-нибудь в моем положении! Я должен знать, кто убил дядю Майлза, чтобы понять, кто пытался скомпрометировать мою жену! И вот тогда, я тебя уверяю, будет очень скверно!

Ни Стивенс, ни врач не притронулись к виски. Лишь Марк налил себе в стакан, опустошил его одним махом и продолжал:

– Миссис Хендерсон – наша гувернантка и повар – видела, как было совершено преступление. Она заметила, как была дана последняя доза яда. И, судя по ее словам, убийцей могла быть только Люси.

– Ты воспринимаешь ситуацию разумно, – сказал Партингтон, наклонившись вперед. – Я думаю, это хороший признак. Но не кажется ли тебе, что эта старая женщина…

Стивенс налил виски с содовой, которое врач принял с той величественной непринужденностью, которая выдавала в нем закоренелого пьяницу.

– Все возможно в подобном деле, – устало вымолвил Марк. – В одном я уверен: миссис Хендерсон не лжет и не разыгрывает нас. Да, она обожает сплетни, но они с мужем живут с нами еще с тех пор, когда я был ребенком. Она вырастила Огдена. Ты помнишь моего брата Огдена? Он учился в колледже, когда ты уехал в Англию… Нет, миссис Хендерсон слишком привязана к нашей семье и очень любит Люси. К тому же, она не знает, что дядя Майлз был отравлен. Она уверена, что он скончался от болезни желудка и что ее загадочное видение – пустяк. Именно поэтому мне стоило большого труда заставить ее молчать об этом.

– Минутку, – перебил Стивенс, – ты говоришь об истории с таинственной дамой в старинном платье, исчезнувшей через замурованную дверь?

– Да, – с некоторым смятением согласился Марк. – Именно это делает всю историю безумной! Помнишь твою реакцию, когда я тебе рассказал о ней несколько дней назад? Я хочу прояснить вам кое-что до ее начала, – сказал Марк, вынув портсигар и принявшись по обыкновению разминать сигарету. – Вначале немного об истории нашей семьи. Парт, ты когда-нибудь видел дядю Майлза?

– Нет, – сказал Партингтон, подумав. – В те времена он путешествовал по Европе.

– Дядя Майлз и мой отец родились с разницей в один год, один в апреле тысяча восемьсот семьдесят третьего года, второй в марте тысяча восемьсот семьдесят четвертого. Потом вы поймете, почему я все это уточняю. Мой отец женился в двадцать один год, дядя умер холостяком. Я родился в девяносто шестом году, Эдит в девяносто восьмом, а Огден в тысяча девятьсот четвертом. Наше состояние, как вы знаете, имеет земельное происхождение, и Майлз унаследовал от него большую часть. Но отец от этого никогда не страдал, так как его дело приносило ему хороший доход и он всегда оставался оптимистом. Он умер шесть лет назад от заболевания легких, а моя мать, ухаживавшая за ним, заразилась от него и последовала за ним в могилу.

– Я помню их, – сказал Партингтон, печально прикрыв рукой глаза, но по тону его можно было предположить, что эти воспоминания не особенно тревожат его.

– Я рассказываю вам все это, чтобы показать, насколько проста ситуация. Никакого соперничества, семейной ненависти. Дядя был прожигателем жизни, но делал это элегантно, так, как умели заниматься этим в прошлом веке, и я со всей определенностью могу сказать, что у него не было врагов. Он кончил тем, что удалился от всего мира. И если кто-то и отравил его, то это могло случиться только из садистского желания видеть, как умирает человек… Или… или из-за денег, конечно! Но если из-за денег, то мы все под подозрением, и я в первую очередь! Каждый из нас наследует крупную сумму, и все знали об этом. Как я уже сказал, Майлз и отец родились с такой маленькой разницей, что воспитывались почти как близнецы и были очень привязаны друг к другу. Семейная ситуация была самая мирная, когда кто-то принялся подсыпать яд в пищу моего дяди.

– Я хотел бы задать два вопроса, – вмешался Партингтон. – Во-первых, какие у тебя есть доказательства, что ему подсыпали именно мышьяк? Во-вторых, ты дал нам понять, что в старости у твоего дяди появилась довольно странная манера запираться в своей комнате. Когда это началось?

Марк немного поколебался прежде чем ответить.

– Здесь довольно легко создать ложное мнение, – сказал он. – Я бы не хотел делать этого. Не подумайте, будто дядя сошел с ума или впал в детство… Нет, изменение было куда более неуловимым. Мне кажется, я впервые заметил это лет шесть назад, когда он вернулся из Парижа после смерти моих родителей. Это был уже не тот дядя, которого я знал: он казался рассеянным, озабоченным, словно человек, у которого какая-то идея засела в голове. Тогда у него еще не было привычки запираться в своей комнате на целый день, это началось позже… Тед, когда вы поселились здесь?

– Где-то около двух лет назад.

– Да, ну вот, примерно месяца два спустя после вашего приезда сюда у моего дяди и начались странности. Он спускался, чтобы позавтракать, делал круг по саду, куря сигару, когда погода была хорошей, и проводил некоторое время в картинной галерее. Все это он проделывал с видом человека, который занят своими мыслями и не замечает окружающих. В полдень дядя возвращался в свою комнату и больше из нее не выходил.

– И чем он там занимался? – нахмурившись, спросил Партингтон. – Он читал? Изучал что-то?

– Нет, не думаю, это было не в его привычках. Если верить домашним слухам, он сидел в кресле, глядя в окно, или развлекался тем, что примерял свою одежду, и ничего лучшего придумать не мог. У него всегда был очень богатый гардероб, и он очень гордился своей былой элегантностью. Примерно шесть недель назад он начал страдать от желудочных спазмов, сопровождаемых рвотой. Но и слышать не хотел о том, чтобы показаться врачу. Дядя уверял, что у него уже случалось подобное и что припарка и бокал шампанского быстро избавят его от болезни. Потом у него случился такой сильный приступ, что мы поспешно вызвали доктора Бейкера. Тот определил гастроэнтерит. Мы пригласили сиделку. Совпадение это или нет, но дядя тут же почувствовал себя много лучше, и в начале апреля состояние его здоровья уже не внушало больше никакого опасения. Вот таким образом мы и подошли к ночи двенадцатого апреля. В то время в доме нас жило восемь человек. Люси, Эдит, Огден, я, затем старый Хендерсон – ты помнишь его, Парт? Он привратник, садовник, одним словом, мастер на все руки. Миссис Хендерсон, мисс Корбет, сиделка и Маргарет, горничная. Фактически вышло так, что почти все отсутствовали в тот вечер. Люси, Эдит и я отправились на бал-маскарад, как я уже говорил. Миссис Хендерсон, обожающая быть крестной матерью, уехала на неделю на крестины. Двенадцатое – это была среда – был также выходной день мисс Корбет. У Маргарет намечалось неожиданное свидание с любовником, по которому она сходила с ума, и ей не стоило большого труда уговорить Люси отпустить ее. Огден уехал в город на какую-то вечеринку. Следовательно, дома остались только мистер Хендерсон и дядя. Эдит, кстати, возражала против этого, уверяя, что только женщина знает, что надо делать с больным. Она даже собиралась остаться, но дядя Майлз и слушать ни о чем не желал. Миссис Хендерсон в тот самый вечер возвращалась поездом, который прибывал в Криспен в 21.25. Однако для Эдит это стало еще одним поводом для беспокойства, так как Хендерсон собирался встретить жену на «форде», и дядя с десяток минут должен был остаться один. Тогда Огден, которому надоели все эти споры, заявил, что дождется возвращения миссис Хендерсон, и пусть об этом больше не говорят! Маргарет и мисс Корбет уехали рано, Корбет оставила инструкции для миссис Хендерсон на случай, если что-нибудь случится. Люси, Эдит, Огден и я легко поужинали около восьми часов. Дядя Майлз сказал, что есть не хочет, но согласился выпить стакан теплого молока. Люси принесла ему его на подносе, пока мы одевались. Я очень хорошо помню эту деталь, потому что Эдит встретила ее на лестничной площадке и сказала: «Ты даже не знаешь, где что находится в твоем собственном доме! Ты же взяла сыворотку!» Но обе попробовали и обнаружили, что все в порядке.