Лубор Пок

Человек, который разучился смеяться

Веселились мы от души. И было от чего. Угодить в космосе в переделку, заделать трещину в корпусе звездолета, без консультации с центром управления провести коррекцию курса, исправить все повреждения, привести корабль домой — достаточно поводов для выпивки? А я еще не все перечислил.

Понятно, сначала нас засунули в карантин, как экзотических зверюшек и пытались уморить неисчислимыми процедурами, врачебными осмотрами, бесконечными анализами; а тем временем телевидение одаривало мир нашими школьными проделками, первыми влюбленностями, фотографиями из семейных альбомов, а потом и документальными снимками трона, на котором восседал некогда наш командир Лейф Эйман до того, как стал знаменитым, — я о ночном горшке.

Но вот в один прекрасный день два субъекта из особой государственной следственной комиссии зачитали нам протокол, где черным по белому утверждалось, что “на сегодняшней стадии развития техники невозможно обеспечить стопроцентную гарантию надежности защитных систем”; что “при данных обстоятельствах аварию следует считать непредвиденным несчастным случаем, за каковой экипаж не несет ответственности… Напротив, действия экипажа в данных экстремальных обстоятельствах заслуживают всяческого поощрения.” Ну и так далее, и тому подобное Итак, мы обрели свободу и стали героями. Словно восставшие из праха солдаты Джорджа Вашингтона. Со всех сторон на нас сыпались восхваления, благодарственные телеграммы, поздравительные адреса, медали, почетные звания, дипломы докторов гонорис кауза. Ну и, наконец, сегодняшний официальный марафон, на который, кроме вице-президента и пяти министров, половины генерального штаба и руководства Центра в полном составе, явились члены всех мыслимых комиссий и подкомиссий конгресса, чин из ООН, многочисленные послы иностранных держав с папским интернунцием во главе, представители всех, какие только имеются, научных и общественных институтов и организаций, ректоры и профессора, епископы множества вероисповеданий, девять кино- и прочих звезд, куча звездочек рангом пониже и их сателлитов, журналисты без числа, масса людей с камерами и магнитофонами, и, наконец, все чиновники, скучавшие в конторах от безделья. Всего — семьсот тридцать девять человек. Наказанье божье, одним словом. Гимны, речи, восхваления, славословия, коктейли, напитки, банкет, обжорство, расстегнутые жилеты, одышка, полная апатия. Разошлись в 18.00 местного времени.

Ну, а мы пошли веселиться. Собрались только свои, узкий круг допущенных в запертый изнутри наш любимый клуб “Приют кадетов”. И уж там-то языки развязались. Никаких вымученных улыбок перед камерами, никаких “да, сэр, нет, сэр”, никаких бравых ответов на слабоумные вопросики государственных мужей. Звенели стаканы, путешествуя от нас к бармену и обратно, все тягостные мысли напрочь вылетели из головы, Ниагарой лились всевозможные горячительные напитки; об отшумевшем торжестве напоминала разве что наша бело-голубая форма. Но пуговицы мы давно расстегнули, галстуки ослабили. При бескорыстной помощи Джонни Уолкера и Марии Бриззард быстро наступило непринужденное веселье.

Чтобы вы меня правильно поняли — Джонни Уолкер это местный бармен. Прозвищем своим старик обязан и красному фраку с белыми гетрами, и своей излюбленной позе, в точности повторяющей позу негра с этикетки одноименного славного напитка. А Мари Бриззард — хрупкое, соблазнительное создание, откликающееся на имя Долли. Первый раз я ее тут увидел семь лет назад, когда мы праздновали переход на последний курс. Дик Чаплин заказал тогда бутылку коньяку “Мари Бриззард” — до того мы с этой маркой не сталкивались, — и, выпив, устремил взгляд в глубину глаз смеющейся Долли, потом проникновенно сказал:

— Мисс, вот так в точности выглядела Мари Бриззард, когда ей было семнадцать.

В последующие недели все мы ей предлагали любовь, кое-кто ч даже руку и сердце — но безуспешно. Теперь, через семь лет, она осталась с голь же прекрасной, столь же манящей и свободной, как встарь. Но теперь это уже была хозяйка всего клубного комплекса. Обслуживала она нас своеручно из чистого расположения: Джонни шепнул нам, что после первых сообщений об аварии она несколько дней не отходила от радио и телевизора. Глядя на нее, мы не замечали томных улыбок трех присутствовавших здесь суперзвезд и множества патентованных красавиц. Мы танцевали, и Мари переходила из объятий в объятия, очередь к ней выстроилась, словно в танцклассе.

Кроме нас и наших гостей, смирнехонько сидевших за сдвинутыми у бара столами, в комнате оказался и один чужак. Он сидел над чашкой кофе, перед ним лежала какая-то раскрытая книжка, но он ее не читал. Глазел себе в окно. Здесь, в тридцати метрах под поверхностью Луны, окно выглядит несколько своеобразно. Это вогнутый огромный телеэкран, на котором красуется рельефное дно кратера, огражденное по бокам щербатыми стенами, а впереди — выгнутой линией горизонта, над которой в черноте Вселенной поблескивают звезды. Этот величественный не изменившийся за миллиарды лет пейзаж оживляется неустанной суетой ракетодрома, не затихающей ни днем, ни ночью. Зрелище это всегда меня привлекало, хоть и наблюдал я его долгие годы. Вот и старик не спускал глаз с экрана. Наше шумное веселье ничуть не отвлекало, казалось, он нас и не слышит. Указав на него Лейфу, Джонни лишь пожал плечами и объяснил, что старика вместе с другими привел сюда директор базы потому, что зал ожидания был битком набит; остальные давно ушли, а старик ждет какого-то звонка из Моря Тишины. Лейф молча принял это к сведению. Но когда все мы пресытились танцами — при пониженной лунной гравитации они требуют особой изощренности и ловкости движений — когда Мари позвала всех к столу, Лейф решительно пересек зал; поклонился незнакомцу и сказал с той чарующей светской непринужденностью, которой все мы завидовали:

— Мистер, вы знаете, кто мы такие и что празднуем. Если наша веселая компания вам не претит, окажите честь быть нашим гостем. Если вы не желаете, прошу прощения, но вы доставите нам радость, если согласитесь. Нам будет казаться, что с нами сидит кто-то из наших родных…

Он замолчал, и воцарилась тишина. Я ждал, что старик сурово откажется, но он без единого слова встал, закрыл книгу, пожал Лейфу руку:

— Благодарю, очень рад.

Долли с двумя помощницами уже разносила угощения. Я оглядел нашего неожиданного гостя — твидовый костюм, запоминающаяся статная фигура, широкоплечий, с копной седых волос и загорелым лицом. Он выглядел как человек, которому приходится много работать под открытым небом. Путешественник, фермер, археолог? Трудно сказать. Определить его возраст еще труднее. Ему могло быть и шестьдесят, и сто двадцать. Все карты путали его глаза, ясные и выразительные, но одно можно было сказать с уверенностью: человек этот полон жизненных сил.

Лейф, как хозяин, сел во главе стола и указал гостю почетное место по правую руку от себя. Гость поклонился оказавшейся напротив него прелестной Катлан Уинкли, сыгравшей Мари в последней экранизации Хемингуэя, поклонился остальным и сел.

Угощение Мари Бриззард являло собой роскошный пир — калифорнийские устрицы, жареный фазан со сливами, множество сортов сыра. Французские вина выбирал и самолично доводил до нужной температуры Джонни Уолкер.

За столом нас было двадцать пять; завязалась беседа. Лейф вступил в разговор с ближайшими соседями, развлекал их драматическими эпизодами нашей космической одиссеи, и я с усмешкой наблюдал, как кинозвездочки пытаются понять вещи, о которых дотоле и не слыхивали. Однако гораздо больше интересовал меня наш случайный товарищ по застолью. Сейчас, когда он сидел на свету в двух шагах от меня, лучше удалось рассмотреть его лицо — украдкой и внимательно. Оно вовсе не выглядело унылым, как мне показалось сначала. Скорее уж исполненным достоинства. Он был ничуть не суетлив в словах и жестах. Там, где другой поднял бы брови, усмехнулся нахмурился, жестикулировал, он оставался спокоен и величественен. Словно изображение на экране, застывшее вдруг, хотя звук не прервался; словно его речь и выражение лица друг от друга не зависели. Словно он не умел смеяться.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: